Катрин замерла, готовая убежать на край света. Она всегда ненавидела фортепиано. Надвигалась тягостная сцена. Сейчас мать будет унижать ее, издеваться. Пальцы девочки судорожно сжались – сколько раз в раннем детстве Сильви колотила по ним линейкой за неверно взятую ноту.

– А я и не знала, что ты умеешь играть, – ласково произнесла принцесса. – Умеет, но не слишком хорошо, – рассмеялась Сильви. – Сколько я с ней ни билась, толку так и не вышло. Иди сюда, Катрин. Подыграй мне. Уж на это-то твоего мастерства хватит.

Катрин показалось, что в салоне воцарилась зловещая тишина. Откуда-то изнутри тошнотворной волной подкатило мучительное воспоминание из далекого прошлого. Сильви отчитывает ее перед гостями: «Как тебе не стыдно, Катрин! В твоем возрасте пора уже не писаться по ночам. Тебе целых четыре года! Грязная, мерзкая девчонка! Сунуть бы тебя носом в простыню и в матрас! Отвратительно!»

Катрин задрожала от стыда и страха. Она боялась, что не сможет встать на ноги.

– «Розовую жизнь» могу и я сыграть, – предложила Порция. – Кэт, по-моему, не в духе. Да?

Катрин лишь молча кивнула.

Порция взяла аккорд, потом другой. В салоне вновь зазвучал сильный голос Сильви – завораживающий, заряжающий током. Катрин сидела на краешке стула ни жива ни мертва. Опасность миновала, скандала удалось избежать. Девочка зажмурила глаза и глубоко вздохнула.

В это время раздался голос дворецкого:

– Томас Закс.

Томас! Спасена! Теперь все будет хорошо. Принцесса уже пожимала руку новому гостю, и Катрин остановилась. Томас выглядел весьма импозантно в черном смокинге, подчеркивавшем белизну его седой шевелюры. Ясные голубые глаза озирали собравшихся с легкой иронией. Как же замечательно, что пришел Томас, думала Катрин. Он посмотрел на нее и одобрительно кивнул. Девочка бросилась ему в объятия.

– Очень рад вас видеть, Шаци, – шепнул ей Закс, потом обнял ее за плечи и на европейский манер расцеловал в обе щеки.

Рука об руку они вернулись к гостям. Навстречу им плыла песня Сильви, чаруя и околдовывая. Внезапно Катрин увидела мать глазами мужчины, глазами Томаса: красивая женщина с лучистыми глазами и соблазнительной фигурой; стройное тело обтянуто элегантным платьем, золотистые волосы собраны в тугой узел, но чувственные губы, кажется, так и жаждут поцелуев. А она изображала Томасу мать каким-то монстром!

Песня закончилась, и все восхищенно зааплодировали.

Катрин напряглась.

– А вы, должно быть, и есть мистер Закс, – воскликнула Сильви, двигаясь им навстречу. – Счастлива наконец с вами познакомиться. Вы были очень добры к моей бедняжке, я вам искренне благодарна. Она очень трудный ребенок, слишком много фантазирует.

Сильви ласково взяла Томаса за руку и потянула за собой в дальний угол. Катрин поплелась следом, леденея от ужаса. Мать ворковала что-то нежным голоском – про трудного ребенка, про что-то еще. Но слова не имели значения – каждым жестом Сильви давала мужчине понять, что находит его привлекательным и желанным. Катрин совсем стушевалась. Ей казалось, что Томас не устоит перед таким натиском. Надо было вмешаться, предостеречь его, но язык отказывался повиноваться.

Роскошно сервированный стол сиял фамильным серебром и множеством канделябров. Во главе стола сидела сама принцесса; в противоположном конце – Томас, считавшийся почетным гостем. Слева от Закса уселась Сильви, справа – сконфуженная и напуганная Катрин. Ее соседом оказался Карло Негри.

Знаменитая повариха расстаралась ради торжественного случая, но ее изысканные блюда сегодня казались девочке не вкуснее опилок. Катрин чувствовала себя со всех сторон опутанной той паутиной, которую искусно сплетала Сильви. Томас и Карло несколько раз пытались вовлечь Катрин в беседу, но слова застывали у нее на устах. Она знала, что ведет себя глупо, по-детски, но ничего не могла поделать – Сильви действовала на нее парализующе. Больше всего девочку расстраивало то, что рядом сидит Карло – слышит каждое слово, небрежно поглядывает искоса, потягивая драгоценное вино из замковых погребов.

Горничная унесла тарелку с недоеденной телятиной в кокотнице. Катрин слушала голос матери, не в силах пошевелиться.

– Представляете, когда она была совсем крошкой, она украла кольцо, которое муж подарил мне в день помолвки! – Сильви томно посмотрела в глаза Томасу. – Когда я рассказала об этом Сальвадору Дали, он только пожал плечами. «Ничего удивительного, – говорит, – маленькие девочки всегда ревнуют матерей к папашам».

Сильви звонко рассмеялась.

– Так всегда было, так всегда и будет.

У Катрин исказилось лицо, и Томас под столом успокаивающе похлопал ее ладонью по колену.

– Иногда мне кажется, – вежливо улыбнулся Закс, – что нам, взрослым, свойственно взваливать эдипов комплекс на детей, приписывая им эмоции и мысли, скорее свойственные нам самим. Полагаю, это весьма распространенное заблуждение. По-моему, гораздо чаще родители ревнуют своих детей, чем наоборот. Отцы ревнуют сыновей, которым суждено в скором времени занять их место. Матери завидуют молодости и красоте своих дочерей. Что же касается детей – то они всего лишь невинные зеркала, в которых мы наблюдаем собственное изображение.

– Наверное, вы правы, – обворожительно улыбнулась Сильви. – Но в данном случае, уверяю вас, вы ошибаетесь. История с кольцом – это еще пустяки…

– Сука, – прошептала Катрин, сама не понимая, как ее губы могли произнести такое слово.

Она резко поднялась.

– Извините, я неважно себя чувствую.

Прежде чем ее начали донимать расспросами, девочка бросилась вон из комнаты. А жаль, иначе она услышала бы слова Карло:

– Если бы эта очаровательная крошка была моей дочерью, то, должно быть, на месте Сильви я извелся бы от ревности.

В сводчатом холле палаццо было прохладно – холодом веяло от мраморных стен, насчитывавших не одну сотню лет. С трудом верилось, что послеполуденные улицы Милана раскалены от солнца. Сильви почувствовала, как высыхает пот на лбу, как ослабевает лихорадочное возбуждение, владевшее ею в последние дни.

Вот уже два дня она наблюдала за величественным домом, укрывшись за платановым деревом, росшим на противоположном тротуаре. Сильви следила за тем, кто приходит в палаццо и кто оттуда уходит, пыталась представить себе жизнь его обитателей. Тайное наблюдение, едва уловимый аромат опасности наполняли ее сердце волнением, напоминая о другой эпохе, другой Сильви. Подполье, война, постоянный риск, чужое имя. После долгих лет скучной американской жизни, после давящего гнета обыденности Сильви как бы вновь стала собой. И произошло это превращение напротив палаццо, в тени раскидистого платана.

И вот огромная дверь полированного дерева распахнулась перед ней. Сильви последовала за мужчиной в темном костюме по длинной анфиладе, мимо античных бюстов, надменно посматривавших на посетительницу. На террасе было тихо; все цвета приглушены, если не считать ярко-зеленых пятен герани, тянувшейся вверх снизу, из сада. С террасы дверь вела в просторную библиотеку. Сильви опустилась в кресло, и другой служитель, тоже в темном костюме, принес на подносе кампари, соду и бокал со льдом. Затем, поклонившись, удалился.

Сильви стала ждать, невольно поддаваясь спокойному оцепенению, царившему в этом дворце.

Четыре года, четыре долгих года понадобилось ей, чтобы попасть сюда.

Сильви вспомнила, как все начиналось…

Она проходила курс лечения в пенсильванской клинике. Дело было в пятьдесят шестом году, Сильви только что исполнилось сорок лет. В клинике она оказалась не то в третий, не то в четвертый раз. Настроение у нее было ужасное – возраст разрушал не только ее красоту, но и психику. Ни один их тех людей, кого Сильви по-настоящему любила – ни отец, ни мать, ни брат, ни лучшая подруга Каролин, – не дожили до такого позорного возраста. Сильви все время думала о том, что в сорок лет у человека нет будущего.

Жакобу не нравились ее поездки в клинику, но Сильви тем не менее уезжала в Пенсильванию всякий раз, когда домашняя жизнь становилась для нее невыносимой. Жакоб плохо отзывался об этом учреждении, и чтобы досадить ему, Сильви каждый раз отправлялась именно в эту клинику. В лечебнице ей было хорошо. Хороши были пухлые медсестры в обычной цивильной одежде, эксцентричные пациентки, покладистые врачи. Здесь можно было делать все, что угодно, – запрещались лишь спиртные напитки. С этим ограничением Сильви охотно мирилась – вместо алкоголя ей давали таблетки, благодаря которым окружающий мир начинал расплываться, окутываться туманом, явь сменялась фантазиями. Эти чудесные таблетки Жакоб не одобрял.