Позвенев ключами, Алексей нашел нужный.

– Это твой дом? – удивилась Роза и, войдя в прихожую, огляделась по сторонам.

Она увидела широкий холл, гобелены, белоснежную скульптуру. Высокая дверь вела в гостиную с мягкими креслами, камином, мебелью полированного дерева. Здесь было уютно, все дышало умиротворением.

– Так это твой дом? – еще раз спросила она.

– Будем считать, что он наш. Во всяком случае, сейчас. И не нужно читать мне лекций.

Роза усмехнулась.

– Ладно, сегодня не буду.

Они провели на вилле два дня – два долгих дня и две долгие ночи: гуляли вдоль озера Лаго-Маджоре, сидели в парке, разговаривали, занимались любовью, спорили – о жизни, о справедливости, о политике. И снова Алексей был потрясен ее категоричностью, непреклонностью ее убеждений. Эта непреклонность наполняла ее огнем, и Алексей грелся у этого огня, даже когда был с ней не согласен.

Вечер воскресенья застал их обоих врасплох – пора было возвращаться. Алексей чувствовал, что расстаться с ней выше его сил. Мысль о том, что Роза снова может исчезнуть, повергала его в панику.

Впервые он признался себе, что любит ее. Отсюда сам собой напрашивался логический вывод.

Во время прогулки по парку он взял ее за руку и спросил:

– Роза, ты выйдешь за меня замуж?

Она посмотрела на него изумленно.

– Я люблю тебя, – просто сказал он.

Роза помолчала, но руку не отдернула.

– Наверное, мне следует ответить так: «Никогда тебе не удастся присоединить меня к прочему имуществу семейства Джисмонди», – тихо сказала она. – Но я воздержусь от подобных сентенций.

Больше она ничего не сказала, и Алексей схватил ее за плечи, приник к ее губам. Роза отодвинулась, покачала головой:

– Нет, Алексей. Секс – да. Но брак – основа, на которой держится это общество, – ни за что.

Она вновь энергично покачала головой, волосы рассыпались по плечам.

– Что же до любви… Я не знаю, что это такое. В мои планы любовь не входит. – Ее голос звучал хрипловато, страстно. – В жизни есть вещи куда более важные, чем счастье для двоих.

Она смотрела на него очень серьезно и, пожалуй, с жалостью.

Алексей вспыхнул.

– Значит, говорить не о чем. Ладно, пойдем.

Он сам вел мотоцикл. Гнал его так, что они несколько раз чуть не перевернулись. Зато, когда они добрались до Милана, его гнев иссяк.

– Я не хочу, чтобы ты уходила, – с мольбой произнес он, обернувшись назад.

– Будет лучше, если я уйду. Иначе тебя ждут неприятности.

– Но куда ты пойдешь? – спросил он резче, чем намеревался. – У тебя есть пристанище?

– Что-нибудь найду. Не беспокойся обо мне.

Алексей вцепился в ее плечи – такие хрупкие и такие сильные.

– Неприятности меня не пугают. Пожалуйста, останься.

Она слегка улыбнулась.

– Хорошо, но не навсегда.

– Мне остается только согласиться. Ты ведь всегда решаешь все сама.

Порция Гэйтскелл выступала перед большой аудиторией в одном из общественных залов Манхеттена. Ее волосы были коротко подстрижены, на лице – ни малейших следов косметики, голос звучал уверенно, глаза блистали огнем. Она читала собравшимся лекцию о подлинной истории женщин. Извечным врагом женщины является мужчина. Он создал и поддерживает общественный строй, эксплуатирующий и подавляющий женщину. Он создал целую научную систему, которая легитимизирует власть мужского пола и лишает прав женский пол. Женщина превращена в объект – не важно – ненависти или похоти – главное, что женщина всегда пассивна, всегда лишена индивидуальности. Ей не дано права действовать, распоряжаться собственной жизнью, самостоятельно строить свою судьбу.

Катрин сидела в зале, очень гордая своей подругой. Та умела овладеть вниманием аудитории, умела говорить страстно и убедительно. Подумать только, вот какая Порция стала умная.

Это даже немного пугало ее. Подруги не виделись почти три года. Разумеется, они переписывались, изредка перезванивались, но разлука все же была слишком долгой. За это время Порция научилась свободно обращаться с терминами, которых Катрин никогда не употребляла: фаллоцентрический, сексистский, патриархальный и прочие. Каждое из этих слов, по мнению Порции, давало ключ к пониманию устройства мира, объясняло один из аспектов во взаимоотношениях между полами. Это были энергичные, полные смысла слова, и каждое из них преследовало совершенно конкретную цель.

Катрин же не могла похвастаться ни целеустремленностью, ни пониманием окружающего мира. Единственное, в чем она хорошо разбиралась, – так это в своей работе.

Она как бы сбилась с шага, отстала от своего поколения.

Порция тем временем стала говорить о романе Ибсена «Кукольный дом», написанном почти сто лет назад. Нора, главная героиня, отказалась выполнять «священный долг перед мужем и детьми», считая, что не менее священный долг – быть собой.

Странно, думала Катрин. Натали для меня – вовсе не долг, я люблю ее и не хочу терзаться из-за этого комплексами. Натали – самое главное в моей жизни. Потом идет работа и все остальное.

После лекции состоялся коктейль. Женщины толпились вокруг Порции, поздравляли ее. Все они были похожи друг на друга – в мешковатых брюках или широких платьях, без лифчиков, с оживленными лицами. Изредка попадались и мужчины, но они явно чувствовали себя здесь не в своей тарелке. Это были добрые, славные, понимающие представители сильного пола. Они изо всех сил старались продемонстрировать, что не принадлежат к числу ненавистных эксплуататоров и готовы охотно поделиться своими привилегиями.

Катрин держалась в сторонке. Она не вполне вписывалась в обстановку – красивое платье, накрашенные губы, элегантные туфли. И держалась она иначе, не вызывающе, безо всякой агрессии.

Порция сама подошла к ней.

– Катрин, я рада, что ты все-таки пришла.

– Как же ты здорово выступала!

Они радостно улыбались, опять похожие на двух девочек из пансиона мадам Шарден. Обнялись, поцеловались, и Порция представила свою подругу остальным:

– Это Катрин Жардин, одна из самых талантливых сотрудниц Музея современного искусства.

Катрин смутилась. Она проработала в музее всего год и занимала скромную должность младшего консультанта. Однако слова Порции были ей приятны.

Лишь позднее, когда подруги уже отужинали в шумном китайском ресторане и сидели вдвоем у Катрин, оказалось, что Порция настроена не так уж благодушно. Катрин с гордостью показала ей квартиру, куда переехала несколько месяцев назад – ремонт до сих пор еще не закончился. Они тихонько заглянули в детскую, посмотрели на маленькую Натали, сладко спавшую в окружении любимых игрушек. Катрин поцеловала дочурку в лоб, и подруги, откупорив бутылку вина, начали долгую беседу.

Почти сразу же Порция перешла в атаку:

– Я только и слышу от тебя: «Натали то, Натали сё». А ты сама-то как? Меня интересуешь главным образом ты.

Катрин обиделась:

– Натали – моя дочь, я ее люблю. Я тебе не Нора, я не брошу своего ребенка, чтобы самоутвердиться.

Ее голос звучал едко.

– Твоя дочь? Ты хочешь сказать, ваша с Карло дочь. Маленькое сокровище твоего супруга. Ты просто лелеешь воспоминания о нем, пытаешься выплеснуть все нерастраченные эмоции на дочь. С тех пор как я приехала, ты ни о ком, кроме Натали, не говоришь.

– Какая чушь! В жизни подобной ерунды не слышала! – вспылила Катрин. – О Карло я вообще никогда не думаю. Ты ведь ничего об этом не знаешь.

Катрин действительно изо всех сил старалась забыть своего мужа, не желала о нем вспоминать. Забвение было необходимо для нормальной жизни.

Но ведь Порция ничего не знала об отношениях между Катрин и Карло. Катрин никогда ей об этом не рассказывала, ни сразу после бегства из Рима, ни позднее.

Безапелляционность подруги раздражала.

– На самом деле ты просто зациклена на мужчинах, – уже спокойнее, но все еще раздраженно сказала Катрин. – Ты все время болтаешь о женщинах, а на самом деле эталон для тебя существует только один – некий собирательный мужчина.