– Спасибо, что признаешь это, – негромко произнес Алексей.

Съемки вместе с монтажом заняли семь месяцев. Это было счастливое время. Большую часть этого периода Алексей провел в маленьком приморском городке, на западе Сицилии. Трудно было сказать, какой период работы был более творческим – работа со съемочной группой, совместными усилиями пытавшейся создать подобие реального мира, или долгие часы, проведенные в полумраке монтажерной, где куски пленки складывались в единое целое, создавая иллюзию реальной жизни. Алексей чувствовал, что никогда еще не был так счастлив, свободен и уверен в себе.

Роль главной героини, которую Алексей про себя называл Франческой, сыграла молодая актриса Джульетта Капистано. Алексей и не подозревал, как это сложно – работать с актерами. Нужно знать лицо исполнителя в мельчайших деталях – движение губ, бровей, мимику, жестикуляцию. Лица и тела актеров снились ему по ночам, а в ирреальном мире, именуемом «киносъемками», сон и явь вскоре становились неотличимы друг от друга.

Уже через неделю он без памяти влюбился в Джульетту. Возможно, в ее лице он пытался воскресить образ Франчески. Они встречались тайком и занимались любовью – сначала застенчиво, а потом неистово, всецело отдаваясь знойной атмосфере этого пылкого острова. Алексей не раз задумывался об этой иронии судьбы: призрачный мир киносъемки позволял осуществить то, чему не суждено было свершиться ни в реальной жизни, ни на экране. Образ Джульетты наложился на образ Франчески, и в последующие годы Алексей уже не мог отделить их друг от друга.

После конца съемок, холодной миланской осенью, он несколько раз встречался со своей пассией, но его ждало жестокое разочарование. Оба с грустью поняли, что роман окончен. Джульетта снималась в новой роли, а для Алексея она все еще продолжала оставаться киногероиней, женщиной с Сицилии.

Теперь, когда идея, не дававшая Алексею покоя столько лет, осуществилась, он остался как бы не у дел. В голове начали возникать новые замыслы.

Дядя хотел, чтобы он вернулся на работу в концерн, и проявлял изрядную настойчивость. По Италии прокатилась волна забастовок. Джисмонди-старший утверждал, что они спровоцированы агитаторами экстремистского толка из числа прежних приятелей Алексея.

– Если ты и в самом деле так считаешь, неужели ты думаешь, что я буду помогать тебе в борьбе против собственных товарищей? – недоверчиво посмотрел на него Алексей. – Вряд ли ты можешь на это рассчитывать.

– Я хочу, чтобы ты вернулся ко мне на работу, и больше ничего. Иногда, если возникнет такая необходимость, я попрошу тебя выступить посредником в производственных конфликтах. Тебе проще общаться с этими людьми, ты умеешь говорить на их языке.

– А почему ты так уверен, что я непременно буду отстаивать интересы компании? Это даже оскорбительно. Вполне возможно, что я приму сторону твоих оппонентов.

Джанджакомо помолчал, а потом сказал:

– Я думаю, ты будешь руководствоваться присущим тебе чувством справедливости. Тебе отлично известно, что я не какой-нибудь кровожадный эксплуататор. С моей точки зрения, все, что хорошо для рабочих, идет компании на пользу.

– А вдруг я предложу тебе перевернуть вверх тормашками всю устоявшуюся иерархию? Что, если я потребую, чтобы прибыли делились поровну? – поддразнил его Алексей.

– Чушь! Студенческая демагогия и анархистские фантазии. Ты сам в это не веришь. Подумай хотя бы о том, как делался твой фильм. Ты что, руководствовался соображениями наивного коллективизма? Может быть, звукооператор решал у тебя, когда и где снимать очередной эпизод? Гримерша говорила актрисе, какие реплики ей подавать? И еще скажи, удалось бы тебе найти актеров на главные роли, если бы ты платил им столько, сколько массовке? Так что не неси ерунды.

– Ты слишком все упрощаешь. Конечно, уравниловки быть не может. Но я внимательно выслушивал и звукооператора, и прочих сотрудников, если они были недовольны своей зарплатой и условиями быта. И потом, мы все ели за одним столом. Вряд ли стоит сравнивать огромный концерн с киносъемочной группой, – добавил Алексей. – Это не одно и то же.

Но Джисмонди-старший хотел довести свою мысль до конца.

– Прибыль от проката картины вы, наверно, тоже поделите поровну?

– Вряд ли. Это решаю не я, а продюсерская компания. Ведь картину финансировала она.

– И если бы картину финансировал ты, уверяю тебя, что львиную часть прибыли ты забрал бы себе. Ведь тебе нужно снимать следующую картину, верно? То же самое относится и к концерну. Не будет прибыли, не будет и компании. А не будет компании, не будет рабочих мест для твоих пролетариев.

Алексей улыбнулся. Все эти аргументы были ему хорошо знакомы. У него не осталось иллюзий относительно революционной ломки капиталистической системы, однако ее вполне можно было совершенствовать и улучшать.

– Я подумаю о твоем предложении, – сказал он. – Но у меня тоже есть к тебе просьба.

Он достал аккуратную папку и протянул дяде.

– Я предлагаю создать в рамках концерна «Джисмонди» продюсерскую компанию. Это будет фирма, занимающаяся рискованным бизнесом, но и в нем есть свои плюсы. Здесь документы с подробным бизнес-планом. Раз уж ты не хочешь меня отпускать, давай попробуем установить взаимовыгодное сотрудничество. Ты изучишь мое предложение?

Джанджакомо громко расхохотался.

– Я всегда знал, что ты умеешь торговаться. Ты мне, я тебе, так, сынок? – Отсмеявшись, дядя пообещал: – Я внимательнейшим образом изучу твое предложение.

Вскоре Алексей переместился в собственный кабинет, находившийся на верхнем этаже главного здания концерна. В его обязанности входило выступать посредником при производственных конфликтах между коллективом и администрацией, а также руководить продюсерской компанией.

Секретарша сообщила по интеркому:

– Синьор Джисмонди, женщины пришли. Вы готовы их принять?

– Пусть минутку подождут.

Алексей быстро просмотрел список их требований еще раз. Что-то новенькое, с подобным ему сталкиваться еще не приходилось.

В дверь вошли три женщины, и Алексей вежливо встал. Впереди шествовала пожилая матрона с круглым добродушным лицом. За ней – молодая работница с аккуратным пучком на затылке, в скромном, опрятном платьице. Шествие замыкала девица с копной ярко-рыжих волос, вспыхнувших ярким пятном среди однотонного интерьера офиса. Тонкое веснушчатое лицо, гибкая, подвижная фигурка. На первый взгляд девушке был лет восемнадцать, не больше.

Однако первой открыла рот именно она.

– Это Мария Буора и Бьянка Морелли, – показала она на женщин. – А я – Роза Вентури.

Голос у нее был громкий и уверенный, мало сочетавшийся с обликом.

– Прошу садиться, синьоры. – Алексей показал на заранее приготовленные кресла.

Он заметил, что Роза Вентури уселась на самый краешек.

– Вы знаете, зачем мы пришли, – сказала она, глядя на него спокойными зелеными глазами, и тут же повторила все требования.

– Мы, работницы завода Конти, хотим получать одинаковую с мужчинами зарплату. Для этого необходимо, чтобы были пересмотрены тарифные ставки. Мы требуем, чтобы нам давали возможность выполнять более квалифицированную работу. Мы хотим, чтобы в заводском совете были наши представительницы. Кроме того, мы требуем, чтобы роженицам полагался трехмесячный декретный отпуск с выплатой полной зарплаты и чтобы за ними закреплялись их рабочие места.

Все это было произнесено очень решительно и напористо.

– И это все, синьора Вентури? – иронически осведомился Алексей.

– Нет, не все, синьор Джисмонди, – хладнокровно ответила она. – Это только начало. Если наши требования не будут удовлетворены, мы все уйдем. У вас не будет ни заводской столовой, ни уборщиц, ни цеха мелких деталей. Кроме того, вы потеряете часть сотрудников отдела дизайна.

Алексей смотрел на нее и думал, что в этой маленькой девушке невероятный запас энергии.

– А почему вы не стали действовать через профсоюз, как полагается в подобных случаях? Насколько я помню, во время последних переговоров с вашими лидерами эти требования не прозвучали?