Съемки должны были продолжаться десять недель. На самом деле они заняли все тридцать. Первый и второй ассистенты были вынуждены уйти, потому что у них были предварительные договоренности с другими постановщиками. В результате Джисмонди стал первым помощником режиссера. Теперь он вообще перестал ходить на лекции. По воскресеньям брал конспекты у друзей, переписывал их, лихорадочно наверстывал упущенное по книгам. На самом деле это не имело никакого значения. Алексей знал, что рано или поздно он сдаст экзамены. То, чему он учился на студии, было для него гораздо важнее.

Хаос, в котором рождалось кино, завораживал его. Задача создателя фильма заключалась в том, чтобы из сумбура сотворить строгий порядок, воссоздать настоящую жизнь с ее конфликтами, разногласиями, иллюзиями, обманами – словно в реальной жизни бывает смысл и порядок.

Когда удавалось выкроить свободное время, Алексей отправлялся в соседний павильон смотреть, как работает Феллини. Маэстро всецело полагался на волю вдохновения. Он почти никогда не работал по сценарию, а позволял фильму раскручиваться самостоятельно, руководствуясь атмосферой, настроением, безошибочным профессиональным чутьем. Наблюдая за работой Феллини, Алексей вспомнил высказывание французского режиссера Жана Ренуара: «Фильм – это гигантский механизм, в котором все заранее предусмотрено, но нужно оставить небольшую дверцу, чтобы в агрегат проник луч реальности и перевернул все ваши планы».

Алексею очень нравилось работать в съемочной группе. Не меньше нравилась ему и товарищеская атмосфера, царившая в павильоне. На протяжении долгих недель съемки съемочная группа превращалась в замкнутый мир, где возникали свои привязанности и антипатии, но каждый неукоснительно выполнял свою работу. Вклад каждого должен был в конечном итоге соединиться и влиться в единое, общее дело – фильм.

На третьей неделе съемок, когда Алексей в перерыве пил кофе, к нему подошла костюмерша, работавшая с исполнителем главной роли.

– С бо́льшим удовольствием я приодела бы тебя, – сказала она, глядя на него темными смеющимися глазами. – Ты у меня превратился бы в настоящего русского графа в роскошной меховой шапке.

– Откуда ты знаешь?

– Что знаю?

– Что я русский?

Девушка фыркнула.

– Я об этом понятия не имела. Гениальная догадка, не больше. Ой, меня зовут. Ладно, еще увидимся.

Она помахала рукой и убежала.

Алексей смотрел ей вслед: стройная молодая женщина с длинными волосами, в синих джинсах и белой рубашке. Как же ее зовут? Кажется, Лаура. Надо будет запомнить.

Два дня спустя она пригласила его к себе в костюмерную. Там висели зеркала, вешалки со всевозможной одеждой.

– Этот Джанни меня достал, – воскликнула Лаура, скорчив гримасу. – «Как вам кажется, Лаура? Может быть, этот локон убрать вот сюда? Нет, лучше вот сюда», – передразнила она. А потом своим голосом продолжила: – «Ах нет, синьор Джанни, вы выглядите просто потрясающе. Ваши поклонницы упадут в обморок от восторга».

Алексей расхохотался.

Она прислонилась спиной к двери, тем самым прикрыв ее поплотнее.

– Вот тебя я бы разодела…

Она потянулась к нему, и Алексей вдруг понял, что должен ее поцеловать.

– Ну? – В ее глазах посверкивали веселые искорки.

Теперь в перерывах между съемками они занимались любовью, чаще всего во время обеда. Алексей приносил вино и бутерброды, Лаура вносила свою лепту в виде фруктов и сладостей. Они любили друг друга среди ворохов одежды, ели, пили, много смеялись. После конца рабочего дня любовные свидания были невозможны – оба валились с ног от усталости. Лишь через две недели Алексей случайно узнал, что Лаура замужем.

– Не занудствуй, – засмеялась она. – Тут – кино, там – жизнь. Это разные вещи, милый.

Он понял, что она имеет в виду. Мир кино и мир реальности почти не пересекались. Уезжая из Чинечитта, Джисмонди почти не вспоминал о Лауре. Должно быть, она тоже моментально о нем забывала.

Алексей был совершенно счастлив. После окончания семестра он должен был пройти стажировку на одной из фабрик отца – «подучиться ремеслу», как называл это сам Джанджакомо. Однако теперь Алексей объяснил ему, что занят делом не менее важным, чем бизнес. Джисмонди-старший, все еще не оправившийся после их последней ссоры, решил действовать хитрее.

– Сколько тебе платят на киностудии?

Алексей сказал.

– А если я буду платить тебе в два раза больше?

– Нет, там я занимаюсь тем, что мне нравится. Это для меня очень важно.

Джанджакомо кивнул. В глубине души он гордился своим сыном, его непреклонностью и упрямством.

– Хороший парень вырос, – прошептал он.

Когда съемки закончились, у Алексея накопилось четыре тысячи страниц записей.

– Браво! Браво, Алексей! – воскликнул режиссер, увидев это богатство. – Мы отсняли сто двадцать пять тысяч метров пленки, и без этого твоего талмуда нам нипочем в материале не разобраться.

Оба весело расхохотались.

Предварительный показ для членов съемочной группы состоялся в ноябре. Алексей пригласил приемного отца.

Глядя на экран, Джанджакомо хохотал так, что из глаз у него текли слезы. Режиссер шепнул Алексею, что более благодарного зрителя он не встречал. Сам Алексей не смеялся, но смотрел на экран во все глаза. После монтажа отснятый материал чудесным образом преобразился. Алексей хорошо помнил, как снимался каждый из эпизодов, но вместе они смотрелись как единое целое.

Когда пошли титры и появилось имя Алексея, Джанджакомо хлопнул сына по колену.

– Поздравляю, сынок, поздравляю.

Через два дня Алексею на квартиру принесли объемистую коробку.

– Осторожно, это может быть бомба, – пошутил Энрико.

– Скорее похоже на пушку.

В коробке оказалась шестнадцатимиллиметровая кинокамера. Алексей присвистнул.

– По-моему, Джанджакомо совсем рехнулся, – сказал он другу. – С одной стороны, всячески отговаривает меня от увлечения кинематографом, хочет, чтобы я продолжал учебу, и в то же время делает такие подарки.

Энрико пожал плечами.

– Просто он считает, что ты – самый лучший сын на свете.

– Да, и его необъективность объясняется тем, что на самом деле я ему никакой не сын.

Он любовно погладил объектив, разложил треногу.

– Убери ты эту штуку, нам нужно готовиться к экзаменам, – посоветовал Энрико. – Иначе мы никогда не закончим этот чертов университет.

Алексей не слышал. Он погрузился в мечты о том, как будет снимать кино. В последнее время он думал только об одном – как снять небольшой документальный фильм, посвященный его друзьям и их политическим взглядам. Пусть они говорят прямо в объектив, критикуют университетские порядки, социальные привилегии. Монологи надо перемежать кадрами трущоб, рабочих кварталов. Он снял такой фильм. Но, к удивлению самого Алексея, он получился холодным и бесстрастным. Не аргумент в споре, а констатация факта.

Алексей решил, что пленку нужно выкинуть.

Но этот эксперимент кое-чему его научил. Реальность мира не может быть просто взята и перенесена на экран. Для того чтобы объектив показывал правду, необходимо прибегнуть к вымыслу. Он стал еще чаще ходить в кино, чтобы увидеть, как делают этот фокус другие режиссеры.

Весной в Чинечитта работы не было. Началась мода на итальянские вестерны, и съемочные группы отправились в Испанию и Югославию. Алексею было неловко перед отцом, и он согласился остаток каникул провести на одной из миланских фабрик семейства Джисмонди.

Джанджакомо хотел, чтобы Алексей поработал месяц помощником начальника производственного отдела на заводе по изготовлению холодильников, а потом еще один месяц в той же должности на заводе по изготовлению газовых плит. Третий месяц стажировки Алексей должен был провести в центральном офисе концерна, знакомясь с бухгалтерией и системой сбыта.

– Думаю, это почти так же интересно, как Чинечитта, – насмешливо заметил Джанджакомо.

Алексей пожал плечами: