Алексей прислушался.
– Ничего не понимаю. Это какой-то диалект.
– А ты что думал? Тебе здесь будут арию Верди распевать?
Алексей посмотрел на друга, удивленный язвительной интонацией.
– Нет, я так не думал. А ты, по-моему, принимаешь здешние проблемы близко к сердцу, да?
Энрико снова пожал плечами.
– Мы купили виллу пять лет назад. Однако местные до сих пор смотрят на нас так, словно мы какие-нибудь инопланетяне. Мы и в самом деле прилетели сюда с другой планеты. Она называется Север. Крестьяне нас ненавидят, и у них есть для этого все основания. Мы получаем от жизни все, а они – только тяжелый труд, немного винограда, еще труд, и еще труд. И так год за годом. Об этом и песня.
Алексей попытался разобрать слова, но в это время ритм песни изменился. Мужчины запели что-то, сначала один, потом другой, потом третий.
Энрико повеселел.
– Ну вот, теперь пошли непристойности. В местном фольклоре этого сколько угодно. Они поют про то, как король трахает королеву. У его величества очень тяжелые причиндалы. – Он засмеялся. – И несмотря на любовь к похабству, местные крестьяне относятся к хлебу, как к божеству. Набожность и непристойность прекрасно уживаются здесь друг с другом. В этом есть что-то очень языческое.
Друзья отправились дальше, не переставая спорить. Сначала речь зашла о мафии, потом о попах, потом о гнете суеверий. В соседней деревушке юноши сделали небольшой привал. Девушки и женщины с вышиванием в руках сидели небольшими группами у крылец каменных домов. Появление незнакомцев заставило их понизить голос. Молодые на чужаков не смотрели – лишь те, что постарше, с обветренными, морщинистыми лицами, искоса бросали взгляды.
К полудню они достигли древнего города Агридженто. Здесь сохранились античные языческие храмы, зажатые между синевой неба и синевой моря. В римском акрополе до сих пор витали Зевс и Юнона, Геракл, Кастор и Поллукс, Деметра и Персефона. Норманны превратили святилище в христианский храм. Языческое и христианское мирно уживалось вместе.
Потрясенный красотой здания и взаимопроникновением культур, Алексей погрузился в раздумья. Языческие божества превратились здесь в святых заступников, которые отвечали за урожай, за каждый камень, которые нуждались в подношениях. Это был мир ослепительного солнца и темных страхов, мир, на целые века отдаленный от конвейерных линий, телевидения и прочих технических чудес Севера.
На следующий день, к собственному изумлению, Алексей согласился отправиться в церковь вместе с Энрико и его матерью. Он не бывал на богослужениях с самых похорон тети, а в последние годы объяснял свое неприятие религии верностью памяти отца.
Сонная центральная площадь городка была наполнена людьми. Алексей и не подозревал, что здесь так много жителей. Женщины и дети были одеты в воскресные наряды; кривоногие старики в мягких шляпах сидели на длинных скамьях среди резных статуй и лепной мишуры барокко. На чужаков, а в особенности на Алексея, смотрели со всех сторон. Сначала он подумал, что это объясняется его высоким ростом. Потом сообразил, что здесь вообще очень мало молодых мужчин. Большинство из них уехали на заработки – на Север или за границу.
Внутри было прохладно, невзирая на зной, царивший снаружи.
Пока священник в сиявшей зо́лотом ризе служил мессу, Алексей осматривался по сторонам. Глядя на торжественные лица, на губы, бормочущие молитву, он вспоминал тетю – ее тонкие черты, ее молящие глаза, устремленные к небесному своду. Внезапно массивная фигура дяди Джанджакомо оттеснила нежное женское лицо на второй план. Впервые Алексей поразился тому, насколько непохожи были друг на друга супруги. Как получилось, что они стали жить вместе – этот энергичный, очень земной мужчина и женщина, изысканная, богомольная и хрупкая, как фарфоровая чашечка? Алексей представил себе, как дядя и тетя занимаются любовью. Нет, невозможно! Это было невообразимо, настоящее кощунство. Наверное, поэтому у них и не было собственных детей. Эти мысли расстроили юношу. Он заставил себя вернуться к реальности.
Взгляд Алексея упал на трех молодых женщин в белых муслиновых платьях, стоявших в конце его ряда. Та, что была ближе всего к нему, потрясла юношу чистотой и тонкостью профиля. Черные волосы под кружевом вспыхивали искорками в солнечных лучах. Высокий лоб, затененные ресницами глаза, прямой классический нос, с которым, казалось, вели спор полные яркие губы. Алексей во все глаза смотрел, как девушка молится, преклонив колени. Лишь с опозданием он сообразил, что ему тоже следует встать на колени, а не торчать одному среди верующих. Однако Джисмонди, даже согнувшись в три погибели, по-прежнему смотрел на очаровательную головку.
Внезапно девушка исподлобья кинула на него стремительный взгляд – темный, таинственный, так сочетавшийся с атмосферой благоговейной тишины. Обнаженная страстность этого взгляда, мощь его доверительности поразили Алексея в самое сердце. На миг ему показалось, что он и эта девушка совсем одни, что они в спальне, вдали от посторонних глаз.
Он все смотрел на красавицу, надеясь вновь дождаться такого взгляда, но тщетно. Когда прихожане поднялись на ноги и стали расходиться, девушка, скромно потупив глаза, последовала за жилистым стариком, который вел за собой целый выводок своего многочисленного потомства.
– Перестань пялиться, – прошептал Энрико, проследив за взглядом друга.
Джисмонди вздрогнул.
– А что, это так заметно?
Энрико кивнул и засмеялся.
– Видно невооруженным глазом. Смотри, у тебя будут неприятности.
– Кто она? – тихо спросил Алексей.
– Ты хочешь спросить, кто они?
Энрико смотрел на трех девушек в белом, следовавших сразу за стариком.
Их разговор услышала мать Энрико.
– Это наши ближайшие соседи. Мы построили виллу на земле, которая раньше принадлежала им. Старик Багьери когда-то был довольно зажиточным, но в последнее время дела у него идут неважно. Думаю, сицилийцу было нелегко принять такое решение – продать свою землю чужакам. У старика умерла жена, старший сын уехал на Север, старшая дочь вышла замуж. Сейчас у него подрастают еще три дочери. Их приданое обойдется недешево.
Они зашли в маленькое кафе и заказали кофе. Алексей обратил внимание на то, что синьора Мазоччи – единственная женщина в этом полутемном помещении.
– Я предупредил Алексея, что здесь небезопасно пялиться на девушек, – улыбнулся Энрико.
Джисмонди почувствовал, что краснеет, и вспомнил взгляд, который кинула на него девушка.
Синьора Мазоччи отхлебнула сладкого, крепкого кофе и задумчиво взглянула на Алексея.
– Энрико прав. Взгляды в Сицилии сильнее слов. Из-за них заключаются браки, из-за них возникают споры, из-за них начинаются вендетты.
– Да, и обычно это начинается в церкви, – ехидно заметил Энрико.
– Церковь – единственное место, где молодые люди разного пола могут встречаться.
– Тут есть старая пословица, – подхватил Энрико. – «Каждый может оказаться в церкви, – он выдержал драматическую паузу и закончил, – и в тюрьме».
Энрико расхохотался.
– Скорее всего, у тебя будет шанс увидеть очаровательную синьорину Багьери всего три раза – во время воскресных месс.
– Я этого не переживу, – шутливо ответил Алексей, но внутренне воспринял слова Энрико как вызов.
По дороге на виллу синьора Мазоччи показала ему дом Багьери. Это был самый крайний дом городка – довольно обширное, но нуждавшееся в ремонте сооружение, со всех сторон окруженное узловатыми оливковыми деревьями. Алексею показалось, что с террасы верхнего этажа доносятся звонкие голоса. Он взглянул наверх на зашторенные окна и не столько увидел, сколько почувствовал на себе девичий взгляд. Несмотря на полуденную жару, он почувствовал озноб.
Вечером, перед ужином, когда юноши загорали возле бассейна, синьора Мазоччи объявила, что вечером все они отправятся к соседям – такова традиция.
Алексей, безуспешно пытавшийся читать книгу, а вместо этого мечтавший о трех девушках в белом, встрепенулся.