– Естественно, они не хотели этого – ведь они так любят вас, – ответил Адам. Посадив Шушу на самолет до Ниццы, он собирался вернуться в Лондон и встретиться с Мирандой, а прежде позвонить в Нью-Йорк Аннабел и сказать обеим, что Шушу согласилась с тем, что ей лучше уйти.
– Еще бы они меня не любили! – вырвалось у Шушу, но она прикусила язык. Еще бы они не любили ее – ее, которая вытирала им носы и попки, которая осушала их слезы, которая любила их, как родных. Адам пожал плечами и ничего не ответил.
– Куда же я теперь? – пробормотала Шушу. Мозг все еще отказывался осознать обрушившуюся на нее беду. Да кем, в конце концов, воображает себя этот сопляк? Что-то уж больно широко он взялся шагать. Лицо Шушу медленно наливалось кровью: она изо всех сил старалась подавить свою ярость и удержать так и закипавшие на глазах слезы. Наконец она выговорила раздраженно:
– Ты не можешь просто тан выбросить меня на улицу – после стольких-то лет!
– Да что вы! Никто и не думает выбрасывать вас на улицу. – Тон Адама был „душеспасительным", но Шушу уловила в его голосе нотки презрения – а может быть, торжества.
– Тогда что же ты делаешь?
– Я ничего не делаю. Меня просили проследить за тем, чтобы вам после выхода на пенсию было обеспечено надлежащее положение.
– После выхода на пенсию?
– Вы на восемь лет старше того возраста, который предусмотрен для этого законом, – напомнил Адам. – Компания установила вам очень солидную пенсию, и она будет выплачиваться ежемесячно в любой точке земного шара по вашему желанию, – произнося это, он активно жестикулировал.
– Ты говоришь об этом так, как будто мне вдруг обломился крупный куш на скачках! – горько проговорила Шушу, сдерживая себя, чтобы не дать волю охватывавшим ее чувствам. Ей вспомнилась любимая присказка Элинор: „Глупость – это действие ума, заблокированного эмоциями".
Шушу почувствовала, что должна быть осторожной и действовать с головой: надо заставить Адама поверить, что она во всем согласна с ним и уйдет, не поднимая волны. Ее возмущение и гнев останутся при ней, но не следует показывать их Адаму – не ожидая с ее стороны подвоха, он потеряет бдительность, а уж она-то разберется что к чему.
Адам произнес задумчиво:
– Наверное, следует пожалеть, что вы не остались с вашей приятельницей миссис Хигби.
В который раз Шушу отметила про себя эту его уклончивую и обтекаемую манеру выражаться: он всегда оставлял себе путь для отступления. Там, где любой другой сказал бы: „Эта кошка черная", Адам непременно выдал бы что-нибудь вроде: „Насколько я могу судить на основании знаний, которыми обладаю, эта кошка выглядит черной".
„Тебе следовало с самого начала придержать язык, старая ты дура, – мысленно отругала себя Шушу. – Придется поиграть в игру по этим правилам. Пусть себе строит свои планы, пусть считает, что у него все получается и что ему удалось убедить тебя". А вслух она сказала:
– Ну, если я действительно не нужна Нелл, думаю, Берта будет только рада, если я поселюсь вместе с ней.
– Да, это, пожалуй, великолепный выход из положения, – с готовностью согласился Адам. – Особенно если иметь в виду, что, скорее всего, Сарасан придется продать.
– Продать Сарасан?! Элинор ни за что не позволит!
– Сарасан теперь принадлежит компании. – Тон Адама не оставлял никаких сомнений в решительности его намерений. – Если Элинор не сможет жить в Сарасане, Правление, возможно, решит, что не имеет смысла и дальше расходовать такие деньги на его содержание: во-первых, завязанный там капитал мог бы приносить доход, во-вторых, к чему тогда держать пять человек постоянной прислуги и тем более трех секретарей? Вы хоть представляете себе, во что обходится содержание такого замка, как Сарасан, по сравнению со стоимостью пары комнат в лечебнице?
– Не представляю, – ответила Шушу. – Но я уверена, что тебе виднее, что лучше для Нелл.
Дождавшись в зале ожидания, когда объявят рейс на Ниццу, Шушу подозвала шустрого рыжего парня в голубой униформе и сказала, что внезапно почувствовала себя плохо и, пожалуй, ей лучше аннулировать свой билет. Парень отвел ее в медпункт аэровокзала; там ее осмотрела медсестра и, хотя и не обнаружила ничего серьезного, согласилась, что, по-видимому, на мисс Мэнн просто сказываются последствия недавнего дальнего перелета и что лучше ей немного передохнуть.
Часом позже Шушу взяла такси и вернулась в Истборн, где сняла комнату в скромной гостинице, которую ей порекомендовал шофер.
Она вовсе не собиралась просидеть весь вечер в небольшой гостиной, битком набитой благородного вида пожилыми леди с вязаньем в руках: Шушу знала, что они с удовольствием отвлекутся от своих занятий, чтобы сунуть нос в чужие дела. Она хотела было прогуляться по аллее, по обеим сторонам которой стояли очаровательные особняки, похожие на два ряда свадебных тортов, но, несмотря на ранний час (было только пять), уже спустились сумерки и как следует их не разглядишь. Поэтому Шушу направилась в город. Купив себе чипсов, обильно пропитанных уксусом и завернутых в газетную бумагу, она вернулась в свой номер, не зажигая света, села на край узкой кровати и принялась есть чипсы прямо из кулька, обдумывая, как действовать дальше.
Первое и главное – еще раз повидаться с Элинор. После этого связаться по телефону с Мирандой: она самая решительная из сестер.
Шушу не корила себя за то, что уехала в круиз, хотя и чувствовала, что Адам, несомненно, воспользовался ее отсутствием – это было вполне в его характере. Ей доводилось читать в газетах о стариках, насильно или обманом увезенных из дома и помещенных в какую-нибудь частную лечебницу; это было делом рук тех самых людей, которые по закону являлись их опекунами.
Приходилось ей читать и о домах для престарелых, безжалостно эксплуатирующих своих пансионеров: владельцы этих домов урывали все, что можно, от службы социального обеспечения, но до их подопечных доходила лишь малая толика этих средств. Экономили на всем: на персонале, на питании, на стирке, на развлечениях, а разница шла в карман хозяев. Если такое происходит в дешевых домах для престарелых, которые находятся все-таки под контролем властей, подумала Шушу, то что же творится в дорогих, где возможностей для наживы неизмеримо больше? Этот „Лорд Уиллингтон" – как раз такое местечко, куда очень удобно сбагрить разных дядюшек-параноиков, свихнувшихся тетушек, дедушек, впавших в детство, и кузин, которые с самого рождения уже были не в своем уме. Шушу вспомнила сестру Ивэнс – напарницу Нелл по палате С ла-шапельского госпиталя; после войны Ивэнс работала в одном из таких богатых заведений, пока не вышла замуж за лютеранского священника и не уехала с ним в Шотландию, и рассказывала такие истории, от которых волосы вставали дыбом.
И вот сейчас, в случае с Нелл, явно пахнет чем-то в этом роде, иначе зачем бы ей прописывали тан много разной одурманивающей дряни?
Интересно, знает ли обо всем этом Адам? Шушу было неизвестно, что происходит на самом деле, но интуиция подсказывала ей, что дело нечисто: наверняка речь идет о каком-то мошенничестве, и весьма вероятно, что в нем замешан Адам.
Доев чипсы, Шушу облизала пальцы, зажгла свет и принялась устраиваться на ночь. Только раз в жизни до этого вечера она чувствовала себя такой же одинокой и покинутой: когда, более полувека назад, судьба впервые забросила ее на поля сражений Первой мировой войны.
Следующее утро застало Элинор в постели, с закрытыми глазами: со стороны могло показаться, что она спит. За прошедшие сутки она не приняла ни одной таблетки, хотя и не сумела избежать инъекции. Она верила Шушу. Она чувствовала, что Шушу еще вернется, чтобы вырвать ее отсюда и помочь ей поправиться.
Она лежала и ждала, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не расплакаться от того, что она валяется на больничной койне и вокруг пахнет антисептиком. Больше всего Элинор боялась сойти с ума, потому что при каждой попытке подумать о чем-либо ей начинало казаться, что голова у нее набита ватой. Мысли путались, ускользали… Когда она приехала сюда, она не была больна… не была, в этом она уверена… а теперь она больна. Как это могло произойти?.. Разве только это их рун дело… А как они это сделали?.. Да очень просто… с помощью разных лекарств. Она боялась, что все решается за ее спиной и этот преувеличенно любезный, похожий на мышь доктор лжет. Действительно ли ее состояние намного хуже того, что ей говорили? А если так, почему же она сама этого не чувствовала? А может, она вовсе не больна? А если она не больна, чего ради ее держат здесь, как пленницу?
