Электра.
Как ты изменился: глаза твои больше не светятся, они потускнели, померкли. Увы! Ты был таким мягким, Филеб. А теперь ты говоришь со мной, как тот, другой, говорил в моих снах.
Орест.
Послушай: все эти люди дрожат в своих темных комнатах, окруженные дорогими покойниками, но представь, что я возьму их преступления на себя. Представь, что я хочу заслужить титул «похитителя угрызений совести», что я вберу в себя покаяние всех: и покаяние женщины, изменившей мужу, и покаяние торговца, уморившего мать, и покаяние ростовщика, обиравшего насмерть своих должников! Скажи, разве в тот день, когда на меня обрушится больше угрызений совести, чем мух в Аргосе, – все, чем угрызался город, разве в тот день я не заслужу права гражданства среди вас? Разве я не почувствую себя дома – в этих залитых кровью стенах, подобно тому как мясник в окровавленном фартуке чувствует себя дома в своей лавке, среди кровоточащих туш, только что им освежеванных?
Электра.
Ты хочешь искупить за нас грехи?
Орест.
Искупить? Я сказал, что вберу в себя покаяния всех, но я не сказал, как поступлю с этими кудахтающими курами: может, я сверну им шею.
Электра.
А каким образом ты возьмешь на себя наши злодеяния?
Орест.
Вы только и мечтаете от них отделаться. Царь и царица насильно заставляют вас помнить о них.
Электра.
Царь и царица… Филеб!
Орест.
Боги свидетели, я не хотел пролить их кровь.
Долгое молчание.
Электра.
Ты слишком молод, слишком слаб…
Орест.
Неужели ты отступишь теперь? Спрячь меня во дворце, вечером проведешь меня к царскому ложу и увидишь, слаб ли я.
Электра.
Орест!
Орест.
Электра. Ты впервые назвала меня Орестом.
Электра.
Да. Это ты. Ты – Орест. Я не узнала тебя, я ждала тебя не таким. Но эта горечь во рту, этот привкус лихорадки – я тысячу раз ощущала его в моих снах, – я узнаю его теперь. Итак, ты явился, Орест, и твое решение принято, и я, как в моих снах, на пороге непоправимого поступка, и мне страшно – как во сне. О миг, которого я так ждала и так боялась! Отныне минуты будут цепляться одна за другую с механической неотвратимостью, и у нас не будет роздыха, пока оба они не упадут навзничь, и лица их будут подобны раздавленным тутовым ягодам. Сколько крови! И ее прольешь ты, ты, чей взгляд был так мягок. Увы, никогда уж мне не видеть этой мягкости, никогда не видеть вновь Филеба. Орест, ты мой старший брат и глава семьи, обними меня, оборони – мы идем навстречу великим страданиям.
Орест обнимает ее. Юпитер выходит из своего убежища и крадучись удаляется.
Картина вторая
Во дворце. Тронный зал. Статуя Юпитера, жуткая, окровавленная. Темнеет.
Явление первое
Электра, входит первой, делает знак Оресту.
Орест.
Кто-то идет.
(Обнажает меч.)Электра.
Это солдаты делают обход. Спрячемся здесь.
Прячутся за троном.
Явление второе
Электра и Орест, спрятавшиеся, двое солдат.
Первый солдат.
Не знаю, что сегодня с мухами, прямо обезумели.
Второй солдат.
Чуют мертвецов и радуются. Я даже зевнуть не смею, боюсь – ринутся в открытый рот и устроят карусель в глотке.
Электра на мгновение показывается и снова прячется.
Послушай, что-то скрипнуло.
Первый солдат.
Это Агамемнон сел на трон.
Второй солдат.
И под его широким задом заскрипели доски сиденья? Нет, коллега, невозможно: мертвецы ничего не весят.
Первый солдат.
Это простой народ ничего не весит. А он, до того как по-царски помереть, любил пожить по-царски и весил, год больше, год меньше, свои восемь пудов. Вот невидаль, если ему от них осталось несколько фунтов.
Второй солдат.
Так ты думаешь… он здесь?
Первый солдат.
А где ему быть? Если бы я, к примеру, был мертвым царем и мне б ежегодно давали увольнительную на сутки, я уж точно проводил бы этот денек на своем троне – посидел бы, припомнил всякое, разные разности из приятного прошлого, никому не причиняя зла.
Второй солдат.
Tы так говоришь, потому что живой. А был бы не живой, стал бы такой же вредный, как остальные.
Первый солдат дает ему пощечину.
Да ты что?
Первый солдат.
Для твоей же пользы – гляди, одним махом семерых пристукнул, целый рой.
Второй солдат.
Кого, покойников?
Первый солдат.
Да нет. Мух. Вся рука в крови.
(Вытирает руку о штанину.) Паскуды.
Второй солдат.
Что б богам убить их при рождении. Подумай только, сколько здесь покойников, а все тише воды, ниже травы, стараются никому не мешать. Были бы мухи дохлыми, и они бы так себя вели.
Первый солдат.
Заткнись, только мушиных привидений тут не хватало…
Второй солдат.
А что они тебе?
Первый солдат.
Соображаешь? Их ведь дохнут каждый день миллионы. Если бы на город выпустили всех мух, которые умерли с прошлого лета, то на каждую живую пришлось бы триста шестьдесят пять мертвых, и все бы они роились вокруг нее. Брр! Воздух был бы просахарен мухами, мы бы ели мух, дышали мухами, они просачивались бы в наши бронхи, в кишки, как липкий сироп… Слушай, может быть, здесь от этого так странно пахнет?
Второй солдат.
На такой зал, в сто квадратных метров, вполне достаточно несколько покойников, чтоб все провоняло. Говорят, у наших покойников дурно пахнет изо рта.
Первый солдат.
Подумать только! Они себе портят кровь, эти…
Второй солдат.
Говорю тебе, тут что-то не то: пол скрипит.
Они заглядывают за трон с правой стороны; Орест и Электра выходят из-за него слева, проходят перед ступенями трона и, зайдя за трон справа, вновь прячутся в тот момент, когда солдаты выходят слева.
Первый солдат.
Никого нет, видишь. Это Агамемнон, говорю тебе, проклятый Агамемнон! Должно быть, сидит на этих подушках прямой, точно палку проглотил, и смотрит на нас. Да и как ему иначе убить время, делать-то нечего – вот он и смотрит.
Второй солдат.
Может, лучше встать по стойке смирно, хрен с ними, с мухами, пусть щекочут нос.
Первый солдат.
Был бы я сейчас в кордегардии, в картишки б перекинулся. Мертвецы, которые туда заходят, свои ребята, такая же пехота. Как подумаю, что покойник царь здесь, подсчитывает, сколько пуговиц не хватает на моем мундире, становится не по себе, точно на генеральском смотру.
