Из горстки молчаливых пассажиров, мерзших на платформе, только Кеплер знал, какой груз везут эти поезда.
Когда его поезд прибыл на станцию, роттенфюрер СС Кеплер подобрал свой вещевой мешок и быстро направился к открытой двери одного из пассажирских вагонов, предъявил документы кондуктору, который внимательно изучил их и жестом предложил ему подняться в вагон. Он с трудом нес по узкому проходу свой непослушный вещмешок, заглядывал в каждое купе, моля судьбу, чтобы оно оказалось пустым, хотя и не был уверен, что чужая компания будет хуже одиночества и собственных мыслей. Кеплер остановился у второго от конца купе и опустил вещмешок, чтобы взять его другой рукой. В купе находились четыре солдата вермахта. Они удобно расселись на стоявших друг против друга скамейках, переговаривались шепотом и распивали бутылку шнапса. Заметив Кеплера, нерешительно стоявшего у входа, один солдат выбросил руку и сказал:
– Хайль Гитлер.
Кеплер поймал взгляд этого солдата, взглянул на его гладкое лицо и, отдав честь, пробормотал:
– Гитлер.
– Поедемте с нами, герр роттенфюрер!
Кеплер отрицательно покачал головой.
– Нет, спасибо. Меня ждут друзья…
– Вы едете на фронт вместе с нами?
Подняв тяжелый вещевой мешок и отступив назад, он едва слышно промолвил:
– Нет, я в увольнении. В Кракове у меня пересадка на поезд, идущий в Зофию.
Он не мог оторвать глаз от лица молодого солдата. Тот говорил с такой гордостью: «На фронт». Его глаза горели от предвкушения ожидающей его там славы. Ганс Кеплер увидел в них свое отражение, таким он был полтора года назад. Какая преданность идее. Какая показная храбрость.
Он поплелся к следующему купе и страшно обрадовался, найдя его пустым. Бросив вещевой мешок на соседнюю скамью, он сел и прижался лбом к окну. Зашипели пневматические тормоза, и поезд рывком тронулся с места. Стоянка оказалась на удивление короткой. Но ведь в поезд село совсем мало пассажиров. В эти дни отпала потребность путешествовать, да и куда ехать?
Пока поезд набирал скорость, Кеплер не отрывал лица от холодного стекла и вглядывался в предрассветное утро. Он пытался сосредоточить свои мысли на Зофии. В этом городе он родился, провел детство – самые приятные годы своей жизни. Кеплер пытался воскресить в памяти Вислу летом, когда он плавал в ней вместе с другими мальчишками, и весной, когда паводок на реке становился волнующим для всех событием, и зимой, как сейчас, когда Висла, должно быть, покрылась таким слоем льда, что можно кататься на коньках. Затем он вспомнил свою бабушку, добрую польскую хозяйку, которая владела небольшой булочной. Какого бы цвета ни была на нем униформа, единственный внук в ее сердце занимал особое место.
Ганс тяжело вздохнул. «Как нелепо, – подумал он, – что почти два года назад я считал, будто эта униформа станет кульминационным моментом в моей жизни». Теперь он знал, что, заметив знак различия в виде мертвой головы, люди смотрят на него с опаской и смеются за его спиной. Перед ним выросла непреодолимая стена, исключавшая всякую возможность завести с кем-либо дружбу.
Прищурив глаза, он вспоминал, что происходило во время службы, и понимал: ничто не остановит их. Тяжкие мысли, словно привязанные животные, ходят по кругу, все время возвращаясь к событиям последних жестоких месяцев его службы. Причем не было видно никакого выхода, постоянно возникал неизбежный вопрос: как же можно было дойти до такого? Он все время возвращался к исходной точке, шаг за шагом снова перебирал события последних двух лет, пытаясь обнаружить тот момент, когда все пошло не так.
Ганс родился двадцать два года назад в городе Зофия, находившемся точно на полпути между Варшавой и границей с Чехословакией. Его отец был немец, мать полька. Первый год своей жизни он провел в сельском районе у реки Висла. Затем отец, инженер-металлург, переехал с семьей в немецкий город Эссен, где занимал высокое положение на заводах Круппа, и смог вырастить единственного сына в тепличных условиях. Ганс вступил в гитлерюгенд и выразил желание служить в вермахте. Он мечтал о железном кресте и других высоких почестях, жажду к которым в нем разожгли патриотические идеалы. Однако отец, желая для сына большего, настоял на том, чтобы молодой человек продолжил образование и поднялся выше.
Некоторое время спустя это «выше» обернулось призывом в ваффен-СС.
Не в элитную Schutzstaffeln[4] с красивой черной униформой, при виде которой люди то вздрагивали, то приходили в восторг, а в недавно сформированные Verfugungstruppen,[5] войсковое соединение СС. Известное в наше время под названием ваффен, это ответвление СС в последнее время пополнялось призывом, чтобы обеспечить растущую потребность в личном составе для нового фронта Гитлера – России. Ганс Кеплер не получил желанной черной униформы, но удостоился чести носить различительный знак в виде черепа и двух скрещенных под ним костей. Ему было далеко до высшего звания, но тем не менее он служил под командованием рейхсфюрера Гиммлера.
Как он гордился, когда получил приказ явиться на военную подготовку! Ганс был самоуверенным молодым человеком, им двигали идеалы и чрезмерное рвение служить фюреру. Он видел улыбавшиеся лица родителей, которые полтора года назад провожали его на железнодорожной станции, обнимали и одобряли его. В тот солнечный день Ганс заверил мать и отца, что вернется с Железным крестом, который будет хранить на почетном месте на каминной полке, чтобы этой наградой восхищались его друзья и будущие поколения.
Мягко покачиваясь под стук колес поезда, Ганс отсутствующим взглядом смотрел на снег, опускавшийся на окно, словно кружевная занавеска, и почувствовал, как душа полнится печалью и угрызениями совести. Он закрыл глаза. Нет… не Железный крест… Из Освенцима ему в «награду» достались золотые часы, снятые с мертвого еврея.
– О боже! – прошептал он и отстранился от окна. Он провел рукой по лбу и обнаружил, что страшно потеет. Воспоминания возвращались, они стали ему невыносимы. Если бы только можно было с кем-нибудь поговорить! Но с кем? Кто во всем рейхе спокойно и с пониманием выслушает ужасный секрет, который он хранил? И даже если бы такой человек нашелся, как мог бы он, роттенфюрер СС Ганс Кеплер, раскрыть то, что знал, не став предателем рейха?
– О боже… – простонал он.
Поезд мчался навстречу снежному утру, и Кеплер, сидя один в купе, потел и дрожал под складками серой униформы. «Две недели, – грустно подумал он. – На две недели избавиться от того места… Придется все обдумать, снова обрести себя».
Поезд издал неприятный визг и напомнил молодому роттенфюреру другой визг, который он услышал еще там. Там в Освенциме, Аушвице…
В Зофии снег падал так же густо, покрывая тихие улицы убаюкивающим белым одеялом. Однако спокойный пейзаж обманывал – не все в это священное утро зажигали свечи на рождественских елках или жарили гуся. Фермер по фамилии Милевский, занимавшийся выращиванием пшеницы, нетерпеливо подгонял лошадь по скользкой мостовой. В этот внешне мирный рассвет не было никакой необходимости торопиться, однако Милевского подгоняло то обстоятельство, что в глубине его повозки без сознания лежал человек, из ран которого сочилась кровь. Он остановился у боковой двери массивного здания из серого камня, больницы города Зофии, спрыгнул на снег и попытался успокоить лошадь. Животное, почувствовав в телеге свежую кровь, металось в упряжке.
Спустя мгновение из двери вышли два пожилых санитара в белых халатах и, не говоря ни слова, начали перекладывать жертву на носилки. С побелевшим лицом Милевский искал сигарету и молча наблюдал, как обнаженного мужчину, завернутого в перепачканный кровью брезент, вытащили из глубины его телеги и переложили на носилки. Санитары, скрипя ботинками на снегу, торопливо понесли свою ношу к ярко освещенной двери и скрылись внутри. Он продолжал курить сигарету и с философским спокойствием смотрел на то место, где лежал раненый человек. Фермер думал, что какую-то часть этих пятен крови так и не удастся смыть.
