Твой Гог<оль>.

<Адрес:> Hanau Hanau Davon Jasikof Hanau zum Riesen.

Жуковскому В. А., октябрь 1841

Я еще, как вы видите, до сих пор не в России и пишу к вам теперь из Берлина, пишу об Иванове — по делу, о котором мы уже с вами говорили. Я посылаю к вам письмо, которое я написал вчерне для него к велик<ому> князю. Копию с него я послал уже к нему. Недели через две или три после сего письма вы получите от него письмо. Ему нужно помочь, иначе грех будет на душе: помочь таланту значит помочь не одному ближнему, а двадцати ближним вдруг. Препровождая письмо его к наследнику, я думаю[509] вам достаточно будет сказать[510] только то, что Иванов, умоляя вас о ходатайстве о доставлении письма, представил много по всей справедливости убедительных причин на разрешение продолжения пансиона еще на три года и что вы с своей стороны можете засвидетельствовать: что Иванов дни и ночи сидел над картиною; что отказался от всех работ и заказов, чтобы ускорить ее окончание; что не ищет ничего, никаких других наград, кроме средств и возможности ее окончить; что со всех сторон слышны самые благоприятные отзывы о его картине; что картина Обервека, вдвое меньше по величине холста, заняла, однако же, труда на 10 лет с лишком, и что, наконец, жаркою любовью к искусству, простирающейся до самоотвержения, мудрою скромностью и смиреньем украшен художник, вполне заслуживающий всякого внимания и покровительства. Нельзя, чтобы слова сии не произвели действия, ибо они чистая правда. Прощайте, целую вас заочно. Пошли вам бог всякого добра, а с тем вместе и высшее всех благ вдохновение.

Гоголь.

<Адрес:> A son excellence Monsieur Monsieur de Joukovsky. A Dusseldorf.

Иванову А. А., 20 октября 1841

Только что получил ваше письмо и спешу отвечать. Меня удивляет, что вы не получили до сих пор денег. Они посланы были к Кривцову, и Кривцов еще в августе месяце уведомил Погодина, что послал в Рим распоряжение о выдаче их немедленно. Но не знаю только, кому он дал распоряжение: Валентини или кому другому. Итак, я вас прошу разыскать и принять эти деньги. Их 2000 р. 200 скуд отдайте Валентини, сто с лишком возьмите себе,[511] как придется по расчету наверно не припомню, сколько я вам должен. Если будет в остатке еще 100 скуд, то их определяю Шаповалову за копию женщин из Илиодора, о которой было говорено, мера назначена не помню вдвое или вдвое с половиною против копии Моллера. (Я думаю лучше вдвое с половиною, а впрочем полагаюсь на ваш суд). Деньги эти вы можете выдавать ему вперед, если он нуждается, помесячно, как у вас с ним важивалось доселе. Прощайте! обнимаю вас, не забывайте и пишите. Уведомляйте обо всём, что ни делается с вами, обо всех ваших нуждах, и, боже вас сохрани, когда-либо упадать духом. Нет вещи, которой бы нельзя было помочь. Верьте моему слову — слово мое не обманывает.

Прощайте.

P. S. Да. Если потребуется с вашей стороны какое удостоверение показать Кривцову, то на другом листе[512] письма я на всякой случай пишу записочку, которую вы можете, отодравши, ему показать.

Еще: хозяин спрашивает насчет Нибби. — Заплатите, что следует за вышедшие листочки, а пусть следующие приносит разносящий к вам. Мы потом с вами сочтемся.

Поклонитесь от меня Иордану и скажите ему также, чтобы он никак не унывал духом, а работал бы бодро свое дело. Его будущее положение может быть так хорошо, как он и не воображает и не думает. Отдайте[513] Моллеру письмецо, при сем прилагаемое.

<Адрес:> Rome (en Italie). Al Signor Signor Alessandro Ivanoff (Russo) in Roma al Café Greco vicino alia piazza di Spania nella via Condotti. В Рим (в Италию).

Моллеру Ф. А., около 20 октября 1841

Здравствуйте. Обнимаю вас. Я был у вас две минуты, то есть у ваших. Они мне сказали новости о вас, которые меня смутили на то время, и я уже не говорил им о том, о чем приготовлялся было говорить. Жду с нетерпением вашего уведомления. Что? как вы? и что намерены? Мне нужно знать необходимо все ваши планы, и потому, пожалуйста, напишите мне обо всем этом немедленно. Но прежде всего, ради всего святого в мире, не упадайте духом. Всякий перелом, посылаемый человеку, чудно-благодетелен. Это лучшее, что только есть в жизни. Звезда и светильник, указующий ему,[514] наконец, его настоящий путь. Верьте, вся жизнь потом бывает одна благодарность за сей ниспосланный перелом.

Напишите скорее! Весь ваш, так же твердо жмущий вам руку и говорящий: вперед.

Н. Гоголь.

<Адрес:> Моллеру от Гоголя.

Языкову Н. М., 23 октября 1841

Только теперь, из Москвы, пишу к тебе. До сих пор я всё был неспокоен. Меня, как ты уже я думаю знаешь, предательски завезли в Петербург; там я пять дней томился. Погода мерзейшая именно трепня. Но я теперь в Москве и вижу чудную разность в климатах. Дни все в солнце, воздух слышен свежий, осенний, передо мною открытое поле, и ни кареты, ни дрожек,[515] ни души — словом рай. Обнимаю и целую тебя несколько раз. Жизнь наша может быть здесь полно-хороша и безбурна. Кофий уже доведен мною до совершенства, никаких докучных мух и никакого беспокойства ни от кого. Я не знаю сам, как это делается, — но то справедливо, что если человек созрел для уединенной жизни, то в его лице, в речи, в поступках есть что-то такое, что отдаляет его от всего, что ежедневно, — и невольно отступаются от него люди, занятые ежедневными толками и страстями. Пиши и опиши всё. Происшествий внешних у нас обоих немного, но они так много связаны с внутренними нашими происшествиями, что всё для нас обоюдно любопытно. У меня на душе хорошо, светло. Дай бог, чтоб у тебя тоже было светло и хорошо во всё время твоего[516] ганавского затворничества, — я молюсь о том душевно и уверен твердо, что невидимая рука поддержит тебя здрава и здрава доставит тебя мне, и бог знает, может быть достанется нам даже достигнуть[517] рука об руку старости, всё может сбыться.

Прощай. Целую тебя и сердцем и душою и жду письма твоего.

Адрес мой ты, я думаю, уже знаешь: в Университет на имя Погодина. Письмо это не больше как передовое известие и потому такое тощее. Как обживусь, напишу подлиннее.

<Адрес:> Pr. Hochwohl geburene H. Baron von Jasijkow in Hanau (bei Frankfurt am Main).