«Его Величеству Людовику XIII де Бурбону, Божьей милостью королю Франции, ревнителю святой католической веры… (и т.д. и т п. и проч., проч., проч.).

От Его Величества нижайшего слуги Франциска де Тревиля, капитана роты черных мушкетеров.

Довожу до сведения Вашего Величества, что 20 июля прошлого, 1625 года от Рождества Христова шевалье д'Артаньян, молодой дворянин из Гаскони, обращался ко мне с прошением о зачислении в мою роту для службы Вашему Величеству. Несмотря на то, что мне прекрасно известен древний и благородный род, из которого происходит шевалье д'Артаньян, я вынужден был отказать ему в этой милости, памятуя о распоряжении Вашего Величества об ограничении рекрутирования мушкетеров.

Ввиду этого шевалье д'Артаньян, опираясь на Вашу протекцию, поступил на службу в гвардейскую роту моего зятя, господина Дезессара, и в течение года отправлял обязанности гвардейца Вашего Величества. За это время он проявил себя как доблестный и верноподданный слуга Вашего Величества, о чем свидетельствуют следующие факты: 18 августа прошлого, 1625 года от Р.Х. шевалье д'Артаньян, прогуливаясь с тремя мушкетерами моей роты, господами Атосом, Портосом и Арамисом в районе трактира «Путеводная звезда» обнаружил шайку злостных хулиганов, грабивших скобяную лавку, обезвредил их и сдал на руки городской страже; 3 октября прошлого, 1625 года от Р.X. шевалье д'Артаньян…»

Дальнейший текст был выдержан приблизительно в том же ключе, и даже подвиги шевалье д'Артаньяна по большей части напоминали друг друга: прогуливался, стало быть, сей доблестный шевалье со своими друзьями-мушкетерами возле трактира такого-то, натыкался на шайку злостных хулиганов (грабителей-рецидивистов, гугенотов-христопродавцев, колдунов-чернокнижников, а также прочего криминального элемента), обезвреживал их в неравном бою и сдавал на руки городской страже. Лишь несколько героических эпизодов отличались оригинальностью хотя бы в выборе места битвы (оно и понятно: нельзя же, в конце концов, всех врагов короны отлавливать исключительно в трактирных подворотнях! Этак на долю кладбищ, набережных и городских предместий вовсе ничего не останется!).

Разукрасив подобными штрихами нелегкие трудовые будни шевалье д'Артаньяна, протекавшие в жестоком противоборстве с явными и тайными врагами его величества Людовика XIII, капитан де Тревиль задавался вполне естественным и абсолютно очевидным вопросом: возможно ли роте королевских мушкетеров, вернейших защитников и телохранителей его величества, и далее существовать без подобного героя? И сам же на свой вопрос отвечал: никак невозможно! И тут же вопрошал заново: возможно ли им (королю Людовику и капитану де Тревилю) и далее держать шевалье д'Артаньяна за порогом роты мушкетеров, ссылаясь на собственное же вето на рекрутирование?

Словом, это было то самое представление о невероятных заслугах господина д'Артаньяна перед короной Франции, обещанное ему капитаном де Тревилем еще год назад и являвшееся, по мнению капитана, надежным пропуском в роту мушкетеров. Дочитав представление до конца, псевдогасконец пришел к выводу, что тысячу восемьсот экю сия бумага бесспорно стоит. А может, и все три. Некоторые из его подвигов вроде путешествия в Лондон за алмазными подвесками в сей героический реестр вполне ожидаемо не попали, ввиду того что их полезность как для всей Франции в целом, так и для короля Людовика в частности была в высшей степени сомнительной.

Ну надо же, едва вспомнил про лондонское турне, как тут же всплыл в памяти вчерашний визит к Ришелье! Не забыть бы подстраховаться насчет его высокопреосвященства, подумал разведчик в тот момент, когда дверь в кабинет отворилась и на пороге показался сияющий де Тревиль, несущий в руках свернутый лазоревый плащ.

— Получите, друг мой! — торжественно провозгласил он, когда псевдогасконец поднялся ему навстречу. — Носите сию славную гвардейскую форму с честью и достоинством! Да не забудьте обмыть ее, как велит не менее славный гвардейский обычай, чтобы не было ей сносу долгие годы и чтобы хранила она вас от стали и свинца на поле брани!

— Благодарю вас, сударь! — ответил д'Артаньян, с поклоном принимая сверток и прижимая его к груди. — Об этом дне я мечтал всю свою жизнь! Воистину вы мой добрый гений!

— Ну гениальность — это скорее по части его высокопреосвященства, — де Тревиль улыбнулся, — а вот насчет доброты вы попали в самую точку! Что есть, того не отнимешь!

— Ах его высокопреосвященство! — Разведчик с подчеркнуто ненатуральной почтительностью поклонился, крайне довольный тем, что капитан сам направил разговор в нужное русло. — Представляю себе физиономию господина Ришелье, когда он увидит меня в мушкетерской форме! — рассмеялся он вслед за этим. — И как сердито и косо он будет смотреть на вас, сударь, тоже представляю!

— Вы так думаете? — спросил де Тревиль.

— Даже не сомневаюсь! Вы полагаете, он забыл, какую трепку мы вместе с господами Атосом, Портосом и Арамисом закатили год тому назад его гвардейцам во главе с де Жюссаком? Да ни за что на свете! Не такой человек его высокопреосвященство, чтобы забывать обиды! Нет, я уверен, он все еще держит на меня зуб. И мое производство в мушкетеры только разозлит его. Как же так, подумает кардинал, этот гнусный д'Артаньян из Гаскони вместе со своими друзьями попортил шкуру лучшим из моих гвардейцев, а его мало того что не наказали за это, так еще и в элитную роту королевской гвардии приняли?! Нет, господин капитан, его высокопреосвященство вас за это по головке не погладит! Скорее даже наоборот.

— Вы так думаете? — снова спросил де Тревиль, задумчиво глядя на псевдогасконца, словно прикидывая: а не отобрать ли у него лазоревый плащ, пока на его голову не обрушился кардинальский гнев?

Подметив этот взгляд, д'Артаньян еще крепче прижал плащ к своей груди и снова заверил капитана:

— Даже не сомневаюсь! Если я не ошибаюсь, вы почувствуете неудовольствие его высокопреосвященства в самое ближайшее время. Сразу же, как только до него дойдет слух о готовящемся производстве меня в мушкетеры. А до его высокопреосвященства, как вы знаете, все слухи доходят на удивление быстро…

Лазутчик прекрасно понимал, что сильно рискует, разматывая перед де Тревилем эту мысль, но другого выхода у него попросту не было. Вряд ли можно было надеяться на то, что капитан оставит без внимания резкое изменение отношения к нему кардинала (а, судя по вчерашней истерике Ришелье, это изменение будет именно резким, и никаким другим!). И если у него достанет ума (а ума у него достанет-таки!), он без труда проведет параллель между новобранцем-мушкетером и неудовольствием кардинала. Как будет развиваться ситуация в этом случае, предсказать решительно невозможно. Поэтому хочешь не хочешь, а приходится заблаговременно направлять мысли капитана по ложному следу и надеяться на то, что у него хватит отваги не спасовать перед всемогуществом его высокопреосвященства.

— Вы так думаете? — в третий раз, словно по инерции, спросил де Тревиль и, не дожидаясь ответа, решительно махнул рукой: — Да и бог с ним! В конце концов, я служу не его высокопреосвященству, а королю Людовику. А у его величества достанет силы защитить своего преданного слугу от кого угодно!

— Вот это правильно, господин капитан! — горячо поддержал его лазутчик, довольный отвагой своего будущего командира. — Его величество — столь же надежная защита для нас, сколь и мы для него…

— А посему, мой юный друг, не будем более загадывать наперед, а займемся делами насущными! — Де Тревиль протянул д'Артаньяну руку, намекая на завершение аудиенции.

— Еще раз нижайший поклон и сердечная благодарность, сударь! — Псевдогасконец, и сам жаждавший поскорее закруглить приятный, но несколько затянувшийся разговор, стиснул ладонь капитана.

Выйдя от де Тревиля, д'Артаньян сел на лошадь и неторопливо направился в сторону предместья Сент-Антуан. Сладостный час свидания, назначенный Констанцией, был еще далек, до Сен-Клу от силы час езды, а появляться там раньше времени, возбуждая ненужное внимание, показалось разведчику неправильным.