— Стало быть, д'Артаньян, теперь уже вам не кажется, что… две тысячи экю — слишком высокая цена за место в роте мушкетеров? — довольно улыбнувшись, уточнил де Тревиль.

— Отнюдь, сударь! — Д'Артаньян покачал головой. — Честное слово, теперь мне уже кажется, что такая цена скорее недостаточна, принимая во внимание честь, которая ожидает меня по вступлении в вашу роту, сударь.

— Да, юноша, носить лазоревый плащ мушкетера — высочайшая честь, о которой дворянин нашего королевства только может мечтать! — согласился с ним капитан и, проведя несколько минут в раздумье, спросил: — Значит, вы, д'Артаньян, полагаете, что мне стоит брать больший… вступительный взнос с претендентов на лазоревый плащ?

— Несомненно, господин капитан! — энергично кивнул головой разведчик, приступая к осуществлению комбинации, задуманной им еще вчера под звон бокалов в «Сосновой шишке». — Я полагаю, что жалкие две тысячи экю — мизерная и совершенно неприемлемая цена за честь стать личным телохранителем его величества! На вашем месте, сударь, я бы брал никак не меньше трех тысяч экю с соискателей лазоревого мушкетерского плаща.

— Вы серьезно так думаете?! — оживился де Тревиль.

— Ну разумеется, господин капитан! — сказал псевдогасконец и поспешил внести дополнение: — Единственно только, на меня это распространяться не должно. Мы-то с вами договорились гораздо раньше…

— Ясное дело, д'Артаньян! — успокоил его де Тревиль. — Вас это конечно же не коснется.

Вслед за этим капитан мушкетеров задумался, переводя взгляд с разведчика на потолок, с потолка — на окно, с окна — на стену и, наконец, со стены — снова на д'Артаньяна.

— А знаете, друг мой, — сказал он, проведя в раздумье не меньше пяти минут, показавшихся лазутчику вечностью, — я думаю, вы правы! — Де Тревиль расцвел как подснежник на первой весенней проталине, наслаждаясь простой и вместе с тем гениальной мыслью, поданной его юным земляком. — Да, положительно вы правы, д'Артаньян! Что, спрашивается, я так мелочусь?! Я капитан королевских мушкетеров! Командир придворного спецназа! И я обхожусь двумя тысячами экю?! Возмутительно!

— Недопустимо, сударь! Абсолютно недопустимо! — поддакнул лазутчик, облегченно вздохнув тайком.

Ну вот, подумал он, еще одна проблема долой. По тому, как горячо капитан мушкетеров ухватился за подкинутую ему идею, становилось понятно, что она пришлась ему исключительно по душе и уже с сегодняшнего — максимум с завтрашнего дня вступительный взнос (придумал же, блин, формулировочку, взяточник старый!) для получения лазоревого плаща резко возрастет. И если господину Ришелье взбредет в голову так или иначе проверить, а каковы сейчас расценки на мушкетерские плащи, то в ответ он, скорее всего, и услышит: три тысячи экю. Вот и славно. Еще одна проблема долой…

— Браво, юноша! Браво! — с искренним восторгом глядя на него, умилялся де Тревиль. — Не перевелись еще люди мудрые да практичные в земле гасконской! Не перевелись! Когда я вижу подобную смекалистость, мне бывает особенно приятно сознавать, что гасконцы — умнейшие люди во всей Франции. И как это только я сам не додумался до такого простого решения? Ума не приложу!

— По-моему, господин капитан, — решил подкинуть ему очередную мудрую и практичную мысль, лишний раз подтверждавшую его гасконское происхождение, разведчик, — здесь все дело в вашей безграничной скромности!

— Вы полагаете? — Судя по довольной улыбке, и эта мысль пришлась капитану по вкусу.

— Даже не сомневаюсь! — уверенно кивнул псевдогасконец. — Вы занимаете один из ведущих постов в иерархии королевской гвардии и при этом даже не допускаете мысли заработать на этом малую толику золота! — Д'Артаньян произнес эти слова с такой искренностью, словно и не он только что собственноручно вывалил на стол де Тревиля совсем не малую толику этого самого золота.

— Такой уж я человек! Все мои помыслы и жизненные устремления обращены лишь на службу его величеству, а о себе я думаю в последнюю очередь! А в большинстве случаев и вовсе забываю, — в тон ему ответствовал капитан королевских мушкетеров, словно и не он только что собственноручно с радостной улыбкой именинника переправил все это золото в свой объемистый сундучок.

— Господин капитан! — воскликнул лазутчик. — Можете воспринимать мои слова как дерзость, но вы не имеете на это права! Вы не имеете права забывать о себе! Для короля и Франции ваша жизнь бесценна, и вы не в праве забывать этого!

Де Тревиль с достоинством склонил голову и, достав из кармана платочек, несколько картинно промокнул уголки глаз.

— Благодарю вас, сударь! — ответил он дрогнувшим голосом. — Я склонен рассматривать ваши слова не как дерзость, а как признание моих скромных заслуг перед его величеством. Обещаю вам: с завтрашнего же дня я стану уделять своей персоне больше… внимания.

Ага, подумалось д'Артаньяну, приблизительно на тысячу экю больше, нежели уделяли до дня сегодняшнего. Впрочем, напомнил он себе еще раз, нам это только на руку…

— Однако сейчас разговор не обо мне. — Капитан королевских мушкетеров оставил сладкие грезы о грядущем и вернулся в день текущий. — Сейчас разговор о вас, мой юный друг. Я полагаю, ваш прием в роту можно будет назначить, скажем… через пару недель. Как вам нравится такой вариант?

Вообще-то д'Артаньяну такой вариант понравился не очень. Он бы предпочел быть зачисленным в роту через пару дней, принимая во внимание огромный интервал времени, упущенного им с момента прибытия в Париж. Разумеется, нельзя сказать, что это время было упущено прямо-таки безвозвратно! Нет, он многое сделал за этот год, но, обладая лазоревым мушкетерским плащом, мог бы сделать гораздо больше и теперь должен изо всех сил наверстывать упущенное. Впрочем, непохоже, чтобы капитан собирался принимать его возражения в расчет. По всему видать, спрашивает просто так, для проформы. Да и нам не пристало торопиться сверх меры. Сейчас наступает как раз тот момент, когда нужно проявлять максимальную сдержанность. Ну что ж, ничего не попишешь, придется потерпеть еще пару недель…

— Господин капитан, вы даже не представляете, как меня устраивает такой вариант! — ответил он с поклоном. — Двух недель мне как раз хватит, чтобы закатить отвальную вечеринку своим сослуживцам из роты господина Дезессара.

— Прекрасно, шевалье! Я знал, что мы договоримся. Что касается лазоревого плаща, то его вы можете забрать уже завтра…

— Завтра? — От удивления псевдогасконец, сам того не заметив, даже перебил капитана, чего обычно никогда себе не позволял. — Почему же завтра, господин капитан? Мне бы очень хотелось уже сегодня оценить, как он будет смотреться на моих плечах.

— Понимаю вас, шевалье, но ведь я сам еще год назад пообещал собственноручно накрахмалить ваш плащ, если вы найдете… способ добиться чести носить его, а слово де Тревиля дорогого стоит!

Разведчик вздохнул с чувством глубочайшего облегчения и, улыбнувшись, ответил капитану:

— Ваши намерения, сударь, высокая честь для меня, однако мне кажется, что ваши руки созданы не для стирки и крахмаления, а для битвы во славу государя и святой католической веры! Мне бы не хотелось утруждать вас ненужными хлопотами, господин капитан, тем более… — д'Артаньян замялся, — тем более что есть одна дама, которая окажет мне эту услугу с гораздо большим удовольствием…

— Ни слова больше, мой юный друг! — воскликнул де Тревиль, расплываясь в довольной улыбке. — Ни слова! Ах молодость! Ах Париж! Ах любовь! Я понял вас! Стало быть, вы освобождаете меня от моего обещания?

Лазутчик учтиво поклонился.

— Ну что ж, будь по-вашему! — рассмеялся капитан королевских мушкетеров, и сам, видимо, не горевший желанием возиться с крахмалом. — В таком случае я немедленно принесу вам плащ, — он поднялся, — а пока, — де Тревиль открыл небольшой ларчик, стоявший на краешке его стола, — ознакомьтесь! — И он протянул псевдогасконцу исписанный лист хрустящей гербовой бумаги. — Полгода уже пылится.

Д'Артаньян взял бумагу и, дождавшись, пока капитан выйдет из кабинета, приступил к изучению следующего документа: