Вдруг какой-то странный, тонкий, нежный, но громкий и властный голос раздается позади толпы:

— Пустите меня, пустите!

И две женщины с усилием проталкиваются. Одна высокая, костлявая, в наколке на седых волосах; другая — молодая, вся в белом, вся прелесть и воплощение семнадцатилетней весны.

— Что за шум? Что случилось?

И молодая девушка, опираясь на руку своей компаньонки, пробравшись сквозь толпу крестьян, очутилась лицом к лицу со стоявшей перед печью Ксаней.

— Что ты, девочка? Зачем ты тут? Зачем? И что вы хотите с ней делать? — строго обратилась она к стоявшим вокруг крестьянам.

Последние молчали, смущенно поснимали шапки, картузы и, почесывая затылки, молча и сконфуженно глядели на молодую девушку.

— Что же случилось, наконец? Говорите же! — обратилась она к рослому, почтенному старику крестьянину, который все время удерживал своих односельчан от безумного поступка.

— Да что, матушка Наталья Денисовна, графинюшка молодая! — произнес старик, смущенно переминаясь с ноги на ногу. — Очертели людишки… Бог весть что задумали… Вот оно — вино-то!.. До чего не доведет…

И слово за слово он рассказал о случившемся.

С пылающими щеками молодая графиня слушала старика. Лишь только рассказ дошел до своего трагического конца, она схватила Ксаню, прижала ее к себе и громко крикнула, обращаясь к крестьянам:

— Дикие!.. Слепые!.. Жалкие люди! И этот ребенок, эта прелестная девушка могла… могла… внушить… вам…

Она не договорила, и целый поток слез хлынул из ее глаз.

Несколько минут она молчала, не будучи в силах произнести ни слова. Старая компаньонка шептала ей что-то на ухо по-французски. Графинюшка молча изредка кивала ей своей золотистой головкой.

И вдруг выпрямилась, точно стрелка, вся такая нежная, странная, воздушная. Подняла руку, махнула ею. Все стихло точно по волшебству… Все притаились, чуть дыша, приготовляясь слушать эту белую девушку, казавшуюся полночной грезой в ее бальном платье из газа и кружев.

— Темные вы, темные люди… — зазвенел ее нежный как звон ручья голосок, — неужели вы верите, что существует на свете какая-то нечистая сила, какие-то злые духи, домовые, лешие? Неужели никто вам не разъяснял, что все это суеверные предания? И как только могли вы подумать, что именно в этой бедной девочке скрывается какая-то нечистая сила и что она способна причинить вам зло?

Крестьяне слушали молча, с низко опущенными головами. Никто не решался возразить молодой графинюшке, иные, сознавая свою неправоту, другие — прямо из уважения.

— Ступайте по домам, — продолжала между тем белая девушка. — Ступайте и благодарите Бога, что Он не допустил совершиться страшнейшему преступлению, которое навсегда осталось бы на вашей совести… Какое счастье, что я поспела вовремя!

И она махнула рукой смущенным, переконфуженным крестьянам.

— Ужасно! — обращаясь по-французски к своей компаньонке, произнесла она вздрагивая. — Как еще темен наш народ!.. Просто уму непостижимо!..

— Не волнуйтесь, дитя мое, обратим лучше внимание на девочку! — тихонько, успокаивающим тоном, произнесла француженка.

— Да! Да! Бедное дитя! Подумать страшно, что случилось бы с него, если бы мы не подоспели вовремя! — ответила, вздрогнув, графинюшка и, еще крепче прижав Ксаню к себе, прошептала:

— Пойдем, девочка, не бойся, я отведу тебя к нам… Ты успокоишься у нас, бедная моя голубка!

Голос графинюшки был так ласков и нежен, так непривычно нежен для слуха Ксани, что она с готовностью решила бы следовать за этой златокудрой красавицей не только в дом, но и на край света.

Не говоря ни слова, она пошла за графиней, но вдруг зашаталась. В голове помутилось, в глазах пошли огненные круги, и, прежде чем кто-либо мог подхватить ее, Ксаня тяжело рухнула на землю.

— Ей дурно! — воскликнула молодая графиня и быстро нагнулась к Ксане, которая в глубоком обмороке лежала распростертая у ее ног.

— Поднять ее осторожно и отнести в усадьбу, в мою комнату… За мной!.. — повелительными нотками приказала Ната.

Несколько крестьян вышли вперед, подняли бесчувственную Ксаню и понесли ее со всей осторожностью следом за молодой графиней и ее гувернанткой, в графскую усадьбу.

— Тише! тише, ради Бога!.. Не испугайте ее… Она спит. Обморок перешел в сон…

И молодая графиня Ната, точно белая волшебница, встала между лежащей на турецкой оттоманке Ксаней и появившимися на пороге комнаты людьми.

Их было пятеро.

Граф Денис Всеволодович Хвалынский, высокий, изящный господин о чуть седеющей шевелюрой, во фраке и белом галстуке и, рядом с ним, хрупкая, изящная, стройная, красивая женщина, вся окутанная в облака белых воланов, рюшей и кружев.

Это была графиня Мария Владимировна.

Толстая, неуклюжая и рыхлая женщина лет пятидесяти в лиловом платье и черном переднике, Василиса Матвеевна, воспитательница графини и ее младших детей, теперь исполняющая роль экономки и домоправительницы графов, стояла немного поодаль за своими господами. Ее бывшие воспитанники остались на пороге. Двое детей, близнецов по двенадцатому году, брат и сестра, Наль и Вера, были хрупки, миловидны и изящны, как две дорогие фарфоровые статуэтки. Волосы девочки, уложенные на затылке в какой-то замысловатый узел, струились вдоль спины и плечей красивыми пепельными волнами, в то время как у мальчика, подстриженные в кружок, они вились затейливо вдоль матово-белого, совсем нетронутого загаром лица. Черты лица обоих детей были тонки, с неуловимой печатью надменности, присущей аристократам.

В комнате царил полумрак. Японский фонарик обливал ее таинственным светом, голубовато-прозрачным, как лунное сияние в летнюю ночь. Откуда-то издали, сладко замирая, неслись звуки бального мотива…

Графиня неслышной, быстрой походкой первая приблизилась к дивану, взглянула на распростертую на нем девочку и тихо ахнула:

— Боже мой! Что за очаровательное дитя!

И, помолчав немного, присовокупила:

— Завтра же я занесу ее на полотно, да, да, завтра же…

— Ради Бога, мама, не разбудите ее! — и графиня Ната, усевшись у ног Ксани, умоляюще сложила свои маленькие ручки.

— Нет, нет! Я только взгляну!.. Посмотри, — обратилась тем же шепотом графиня по-французски к мужу, — посмотри, Денис, что за красота!

Граф быстро приблизился к оттоманке, взглянул на спящую и тихо вскричал:

— Это она!

— Кто она? Кто она? — так и посыпались на него со всех сторон вопросы.

— Да она! Та, что стреляла в Буланку и спасла меня и Нату в ту грозовую ночь… Не может быть, чтобы я ошибся.

Граф хотел прибавить еще что-то, но тут же закусил губы.

Спящая Ксаня проснулась. Огромные, черные глаза ее широко раскрылись и, как две яркие звезды, блеснули в полумраке.

— Где я? — прошептала она, дико озираясь по сторонам.

— У друзей! Не бойся ничего. Мы не дадим тебя в обиду, прелестное дитя!

И графиня Мария Владимировна нежно провела по черным спутанным кудрям девочки своей душистой рукой.

Ксаня, не привычная к ласке, отодвинулась назад. Потом живо вскочила на ноги и, все еще продолжая дико озираться, проговорила быстро:

— Пора мне… в лес… дядя хватится… В лес… домой пустите!..

— О, нет, тебя нельзя пустить одну, дитя! Они опять обидят тебя. Ты останешься с нами. Ведь ты хочешь остаться с нами? — урчал, как ручеек, нежный голос графини.

— Не хочу! — грубо вырвалось у Ксани, — меня ждет дома хромой Василий… Пора мне, пустите меня!

— Ах, ай, ай, ай, как стыдно, барышня, господам перечить, — затянула домоправительница Василиса Матвеевна сладким голосом, скашивая на Ксаню свои лукавые глаза. — Надо у господ ручку поцеловать, надо в ножки поклониться господам за то, что призрели господа, из рук пьяной оравы вырвали, а вы, можно сказать, кобенитесь… Ай, как не хорошо, маточка!