Но этот проблеск доброго чувства исчез так же быстро, как и появился.

«Пусть себе помирает у Томазо, — злобно размышляла Мэри, — ей это не принесет вреда — походить по дворам и попеть его песенки, а я, по крайней мере, займу свое прежнее место и снова буду играть все, что мне только захочется. Ведь только одна Лиза играет лучше меня, а остальным до нас с нею и не дотянуться! Ну, значит, если уйдет Лиза, то останусь я, и поневоле и директор, и все окружающие примиряться с необходимостью уступить мне мое старое место».

Так раздумывала Мэри, выйдя из избушки и пускаясь в обратный путь.

Когда она вернулась домой, все были уже там. С притворным волнением ворвалась девочка в комнату Павла Ивановича, громко крича и плача.

— Что такое, что случилось? — спрашивали в испуге, разошедшиеся было по своим углам дети.

— О, какое несчастье! Какое несчастье! — продолжала кричать Мэри, — Эльза убежала! Эльза убежала к Энрико Томазо!

— К кому? Кто? Кто убежал? — в волнении спрашивали и старшие, и младшие, окружая Мэри.

— Эльза, Лиза Окольцева убежала! — вся запыхавшись от скорой ходьбы, продолжала взволнованно передавать Мэри. — Когда вы уехали на праздник, она подождала, пока не уснул Павлик, потом оделась в праздничное платье и пришла ко мне сказать, что уходит навсегда из труппы, что ей было не хорошо у нас, что ее обижали напрасно, и что ей надоело работать и вечно слушать наставления и она предпочитает ходить по дворам и петь песенки… Вот что она просила передать вам всем. Я не хотела пускать ее, но она вырвалась и убежала, тогда я побежала за нею, но догнать уже не могла. Потом я долго блуждала по улицам, кричала, звала ее, но никто не откликался. Её и след простыл, — заключила свой рассказ Мэри.

Долгое молчание воцарилось кругом. Павел Иванович сжал свою седую голову обеими руками и тихо застонал. Этот удар был не под силу бедному старику. Он не мог не поверить правдивости рассказа Мэри, потому что все доказательства вины его любимицы были налицо. И исчезнувшее из шкапа белое парадное платье, в котором ушла Лиза, и её предложение остаться дома, когда все собрались к губернатору, и, наконец, в подтверждение слов Мэри, добродушная Матрена сказала, что слышала, как обе барышни долго спорили о чем-то — о чем именно она не разобрала, но что маленькая барышня очепь плакала и волновалась, когда просила ее, Матрену, побыть с Павликом.

— Ну конечно, она ушла, бедная малютка, потому что не могла нам простить нашего несправедливого поступка с нею. II подумать только, что мы лишились нашей девочки из-за какого-то несчастного куска торта, съеденного крысами! — говорил, чуть не плача, бедный Павел Иванович, для которого исчезновение Лизы было большим несчастьем.

— Ну, вот, стоит ее жалеть! — произнес своим строгим голосом Григорий Григорьевич. — Неблагодарная девчонка, не умеющая ценить доброго отношения… Одного жалко: другую такую же исполнительницу роли сиротки Маши вряд ли найдешь. Эльза вела эту роль на репетициях прекрасно и до слез трогала своей игрой. Придется обойтись без этой пьесы.

— О-о! — простонал Павел Иванович, — Бог с нею, с пьесой! Я любил эту девочку, как дочь, и её поступок убивает меня.

И, закрыв лицо руками, добрый старик заплакал, как малый ребенок, не стесняясь присутствием всего детского кружка.

Лиза не скоро очнулась от своего обморока. Когда она открыла глаза, темная ночь уже стояла над нею. В крошечное оконце избушки, находившееся под самой крышей, ласково заглядывал луч месяца, позволяя девочке рассмотреть в полумраке все, что ее окружало.

Откуда-то из угла доносился могучий храп спящего человека. Лиза приподнялась на локте и увидела своего нового хозяина, растянувшегося на куче соломы. В другом углу на лавке спала его старуха-мать. На столе стоял большой ящик с ручкой и приделанными к нему кожаными завязками, в котором Лиза узнала шарманку странствующего музыканта. Рядом с Лизой на одной с нею связке соломы лежали виденные ею до обморока мальчик и девочка. Девочка спала, свернувшись калачиком, а мальчик лежал с открытыми глазами, вперенными в полумрак. Заметя, что Лиза пошевелилась и привстала, он быстро пододвинулся к ней и зашептал чуть внятно:

— Тише! Ради Бога тише! Не разбуди его. А то и мне и тебе будет худо.

— Он прибьет нас? — так же тихо прошептала Лиза.

— О, да! У меня уже нет ни одного здорового места на теле. Всюду следы его плетки. Он бьет меня как собаку, за дело и без дела ежедневно. Я устал и не могу работать больше! Но он забьет меня до полусмерти, если я откажусь ходить с ним по дворам и проделывать мои акробатические фокусы.

— Ты — итальянец? — спросила шепотом Лиза.

— О, нет… Я русский. Мое имя Степа, но он переиначил меня в Стефани. Ведь и он тоже русский или цыган, не знаю, а называет себя итальянцем Томазо и говорит, что у него есть детский театр в Милане. А кроме меня и Лючии у него нет никого.

— Кто это — Лючия?

— Лючия — девочка, которая пела до сих пор песенки, странствуя с нами по дворам. Но теперь она не будет больше петь, потому что сильно кашляет. Скоро ее закопают в могилку, а ты будешь петь вместо неё. Я слышал, как хозяин говорил матери: «У этой девочки золотые волосы и лицо ангела. Еще не раскрывая рта, она наберет столько денег, что нам некуда будет их класть. Люди любят такие лица, глядя на которые плачут от жалости». Вот что сказал хозяин.

— О, я не буду петь! Я не могу петь! Я умру с горя! — заливаясь слезами, прошептала Лиза.

— Тише, Христа ради! — испуганно прошептал Степа, зажимая ей рот рукою. — Он убьет нас, если услышит.

— Пусть убьет! Смерть легче, чем такая жизнь, — задыхаясь от слез, прошептала Лиза.

— Зачем смерть, когда можно еще поправить это! — снова произнес мальчик.

— Я спасу тебя, — помолчав с минуту, продолжал он. — Слушай только, что надо делать. Хозяин спит очень крепко. Я подкрадусь к нему и выну у него из-под подушки ключ от двери. Если он проснется, — мы пропали; если нет, то я дам тебе ключ, ты откроешь им двери и побежишь как можно скорее. Вьюга прошла и ты скоро достигнешь города… Только беги, не останавливаясь ни на минуту. Помни, что в этом твое спасение.

— А как же ты, Степа? — замирая от жалости к доброму мальчику, спросила Лиза.

— О, обо мне не беспокойся. Ни мне, ни Лючии, т. е. Лене (это её настоящее имя) некуда идти. Он украл нас с самого раннего детства от родителей и мы их теперь уже не помним. Да и потом, Лена не долго проживет на свете, а я ее не оставлю одну до последней минуты.

— Она сестра твоя?

— Нет! Но горе и побои хозяина нас очень сдружили. Я ее люблю больше, чем родную сестру. Ну, за дело однако! Через два часа хозяин проснется и мы должны будем тронуться в путь, так как после твоего исчезновения из города хозяину здесь оставаться опасно. — И, говоря это, Степа неслышно поднялся с соломенной подстилки и стал красться вдоль стены к тому углу, где храпел Томазо.

Лиза замерла от страха и ожидания. Вот Степа уже подле Томазо… Вот он опустился на колени… вот нагнулся, весь изгибаясь, как кошка… Вот просунул руку под соломенную подстилку, на которой покоилась голова его мучителя… Еще минута и… он вынет заветный ключ. Но в ту самую секунду, когда мальчик уж нащупывал его под рукою, старуха, мать хозяина, громко застонала во сне.

Сердце перестало, казалось, биться в груди на смерть перепуганной Лизы. Она сжала руки и подняла глаза к небу, шепча молитву. Хозяин на минуту перестал храпеть и, пробурчав себе что-то под нос, перевернулся на другой бок и через миг захрапел снова сильнее прежнего.

Через две-три секунды Лиза увидела приближавшегося к её углу Степу. В руке мальчик держал ключ, решавший судьбу Лизы.

— Ну, теперь все зависит от тебя, — зашептал он снова, — сунь ключ в скважинку, не производя шума, открой дверь и беги, беги без оглядки!

Лиза отлично и сама понимала, что медлить было нельзя. Она крепко сжала руку своего спасителя, шепнув ему чуть слышно: «Спасибо, Степа! Я сделаю для тебя все, что могу», и бесшумно скользнула к двери. Добравшись до неё, она со страхом приставила ключ к замочной скважинке.