Растерявшаяся Светорада сперва позвала Руслану, потом окликнула других служанок. Медленно подошла к скорчившемуся медвежонку, осторожно переступая через нечистоты, чуть коснулась его ногой. Он был мягким, но даже не пошевелился. И когда Светорада перевернула его, она увидела, что медвежонок мертв, его перепачканная мордочка неподвижна, а тусклые глаза застыли в обводе темной мокрой шерсти, как будто зверь плакал.

Когда рядом захлопал крыльями попутай с его извечным «Перун в помощь!», Светорада испуганно подскочила.

– Ради всех богов! Что тут произошло?

От напряжения ее голос сорвался на крик, она стремительно кинулась к двери и с ходу налетела на Сабура, который шел в сопровождении евнухов. Перед ней стали извиняться, кланялись, а Сабур, оставив свое прежнее величие, склонил полный стан и предложил ей идти за ним. По пути он сам открывал перед ней двери и говорил, что ее до последнего не хотели тревожить, надеясь, что справятся до того, как она проснется, и впечатление не будет столь угнетающим.

Светорада резко остановилась.

– Я желаю знать, что произошло! Где мои женщины? Где Руслана?

Сабур нервно сцепил пальцы на необъятном животе и, вращая большими пальцами, словно он растирал что-то, ответил:

– Они отравлены. Некоторые уже отошли в мир иной.

Светорада судорожно сглотнула и плотнее запахнула тонкое покрывало. Она даже толком не была одета, ее золотистые волосы рассыпалась каскадом по плечам и спине.

Сабур вздохнул с обреченным видом и, пригласив княжну опуститься на покрытую ковром скамью в нише, начал рассказывать.

Кто-то отравил ее служанок, они почувствовали себя худо вскоре после полуночи. Сначала, очевидно, женщины не решались поднять переполох, сдерживались, стонали, хотя их донимали рези в животе и дурнота. Однако настоящий шум поднял медвежонок, он ревел и рвался с цепи, его пропоносило. И тогда одна из служанок решила позвать кого-либо из евнухов и сообщить о случившемся. Но едва она добралась до служителя гарема, как ее просто скрутило пополам, она стала биться, пока не вытянулась, испустив дух. Евнух не сразу понял, что происходит, но все же решил сходить в покои Медовой. И уже при подходе он услышал стоны и плач. А потом понял, что служанки не просто больны, что они умирают, не смея пожаловаться и поднять шум, надеясь невесть на что… или уже вообще ни на что не надеясь…

Светорада слушала евнуха, постепенно осознавая, что ее прислужницы оказались случайными жертвами, а отрава была принесена ей во время вечерней трапезы. Она отказалась от еды, поскольку насытилась присланными Овадией плодами.

– Яд был в плове, – подытожила она, когда Сабур, наконец, умолк. – Я не прикоснулась к нему, а вот мои служанки… Они и медвежонка угощали… И Руслана… – Она вдруг встрепенулась: – Где моя Руслана? О матерь Макошь, а что с Взимком?

И вдруг схватила Сабура за полы его шелкового полосатого халата, тряхнула так, что тучный евнух, не ожидавший подобной силы от хрупкой женщины, едва не упал со скамьи, а пышный султан на его тюрбане заколыхался, качаясь из стороны в сторону.

– Это ведь ты следил за подачей блюд, толстый боров! – почти у его лица прошипела сквозь сжатые зубы Светорада. – Ты пытался меня отравить… нас отравить. Но учти, если с Русланой или ее малышом что-то случится… Клянусь, я паду в ноги самому кагану, но заставлю тебя поплатиться за все!..

Ее светло-карие глаза неистово светились во мраке, лицо исказилось в злобной гримасе, белые зубки сверкнули, как у хищного зверька. Опешивший Сабур торопливо сообщил, что с ребенком все в порядке, его передали гаремным нянькам, а Руслана, которой сейчас хоть и худо, жива. Да и к лекарям она попала как раз вовремя, ей успели дать сильное противоядие до того, как она впала в беспамятство. И если будет воля Аллаха…

– Молись за нее своему богу, евнух, – перебила его княжна, – ибо если я потеряю ее… Клянусь всеми богами нашей земли, тебя от моей мести не спасет даже твой хваленый Аллах.

У Сабура нервно задергался пухлый подбородок. Евнух стал объяснять, что он только следит за доставкой блюд, а не за их приготовлением, что сейчас он и княжну отведет к врачам, чтобы они позаботились о ней на всякий случай.

Однако не успел евнух договорить, как из бокового перехода возник запыхавшийся полуодетый Овадия. Он кинулся к Светораде, обнял, прижав к себе так сильно, словно ее у него отнимали, и княжна невольно ахнула. А потом Светорада и сама вцепилась в него, приникла, пряча лицо у него на груди. Овадия сейчас казался ей самым надежным другом, единственным, кто мог ее спасти и уберечь от этой опасной гаремной жизни. И только спустя какое-то время, когда шад, оставив ее, накинулся на Сабура и, свалив того мощным ударом, стал пинать евнуха ногами, она вдруг поняла, что попытка отравить ее как-то связана с самим Овадией, с его непокорностью и противостоянием воле рахдонитов.

Дворцовые евнухи, видя, как Овадия избивает Сабура, разбежались кто куда. А Сабур только тихонько подвывал, скорчившись в углу и закрываясь от ударов шада. Он долго молил царевича смилостивиться над ним, а потом тоненько заскулил, когда Овадия выхватил у одного из прибежавших на шум стражей саблю и уже занес ее над головой евнуха.

– Постой, Овадия, – успела перехватить его руку Светорада. – Пускай этот пес сделает все возможное, чтобы спасти близкую мне служанку.

Пожалуй, Светорада сама не осознавала, насколько для нее важно, чтобы Руслана осталась жива. Поэтому она настаивала, сказав, что ей нужно, чтобы Руслана выжила, что пусть жизнь Сабура зависит от того, насколько лекари смогут помочь Руслане. Ведь у этого мусульманского славянина тут большие возможности, и Светорада хочет, чтобы он лично проследил за выздоровлением ее служанки.

Сабур, жадно вслушивающийся в ее слова, стал уверять, что он сделает все необходимое, а потом принялся целовать колени Овадии.

– Я все сделаю, что велишь, благородный шад. Все, что пожелает эта звезда твоих грез.

Овадия чуть наклонился и что-то сказал ему. Светорада только расслышала, что, мол, «не так уж приятно, когда раздирают дикими лошадьми». Княжне не было жаль Сабура, и, хотя сама она еще плохо соображала и ее била дрожь, Светорада сказала, что хочет повидать Руслану и Взимка.

Овадия какое-то время смотрел на нее.

– Я бы сам умер, случись с тобой неладное, моя княжна.

Его голос срывался, в темных глазах, похожих на глаза больной собаки, затаились страдание, страх и мука. Похоже, он тоже понимал, что попытка отравить ее связана с ним самим. И когда он заговорил, его голос звучал глухо:

– Сейчас я увезу тебя, Светорада. Увезу туда, где тебя никто не отыщет. А там… Пусть даже сам могучий Итиль потечет вспять, но тебе нечего будет больше опасаться. Я клянусь тебе в том жизнью моего отца!

Я видела, как они смотрели на меня, – говорила Светорада Овадию, – и бек Вениамин, и его родич Аарон. В их глазах были неприязнь и угроза.

Овадия мрачно отмалчивался, налегая на правило лодки, уводя ее в темноту узких речных проток среди зарослей высокого тростника. Царевич понимал, что русская княжна могла пострадать из-за него, что враги нашли его уязвимое место и хотели принудить к повиновению.

Светорада, видя, что он молчит, добавила, что зла ей могла желать и Мариам, которая как-то не сдержалась и проявила к ней… почти ненависть. А ведь о Мариам всякое говорят в гареме.

– Не клевещи на Мариам, – почти гневно оборвал Светораду Овадия, мотнув головой в пушистой шапке. – Она знает, что ты для меня значишь, и никогда не причинит мне зла.

– А мне? – тихо спросила княжна.

Овадия сильнее налег на весло, потом что-то крикнул гребцам на непонятном наречии. Они продвигались все дальше, вглубь зарослей, и высокий тростник порой шумел под порывистым ветром, точно вздыхал кто-то.

Светорада сидела подле Овадии, кутаясь в накидку из куньего меха. Было так сыро и пронзительно холодно, что и не верилось, как совсем недавно она дивилась непривычно теплой хазарской зиме. За бортом узкой лодки чуть плескалась вода. Она и не заметила, когда широкая многоводная река вдруг разошлась на множество речных проток и их обступили заросли тростника, которым, казалось, не было ни конца, ни края.