Она сидела не шевелясь. Медленно, мучительно медленно до нее стало доходить, что он умер. Стрелок умер от стрелы. Когда-то он пошутил, сказав ей, что стрелы его любят, слушаются и берегут. Он лгал!

Ей вдруг захотелось закричать. Она судорожным усилием вытолкнула из себя воздух, но крика не получилось… И тогда Светораде показалось, что ей на голову и плечи обрушилось небо. В глазах потемнело, тяжесть в сердце разрослась и залила свинцом все тело.

Светорада вдруг сама словно умерла, такое бесконечное чувство одиночества заполнило ее. Она просто сидела над ним, ничего не видя, не понимая, не чувствуя, кроме этой придавившей ее тяжести, которая не давала двинуться. Казалось, что вместе с потерей Стемы для нее исчез весь мир.

Кто-то пробегал мимо, ее тормошили, пытались поднять, но она безотчетно рвалась, высвобождаясь, и оставалась на месте. Рядом кричали, от нее что-то требовали, но потом отстали. Она ничего не замечала. Все, что ей сейчас было нужно, – это лечь на землю подле своего мужа и умереть.

Рядом опять возникли какие-то тени, топот ног, нездешняя речь, запах пота и чужого дыхания. Светорада не обращала на них внимания, не слышала, как кто-то рядом произнес:

– Да разразится сам Куар![101] Это же та женщина! Вот славно!

Светорада не двигалась, лишь волосы ее чуть шевелились на ветру, указывая на то, что она не изваяние, а человек. Только когда ее схватили, подняли и куда-то потащили, она рванулась, начала отбиваться, кричать. А потом потеряла сознание, поникла.

Ее взвалили на плечо и понесли.

Стемка остался лежать в опустевшем проходе, среди дыма и отблесков огней.

Светорада почти не понимала, что с ней происходит. Она очнулась в окружении незнакомых ей людей, которые переправляли ее в лодке, потом посадили на коня, везли через чащи. Долго везли – об этом она догадалась, но оставалась безучастной к происходящему. Она словно была погружена в какой-то плотный туман, сквозь который голоса и звуки едва проникали. А в этом тумане были лишь пустота и тоска, глубочайшее чувство одиночества.

Стема… Она с самого детства выделяла его среди всех, как будто сама Лада указала ей на него перстом. Тогда, давно, Светорада знала, что он ей не ровня, и им никогда не быть вместе. Знал это и он, потому и избегал ее. Она же, словно и цели у нее иной в жизни не было, добивалась его, приставала, мучила, даже едва не сгубила… Но не сгубила же! Знала, что такого, как Стемка, так просто не изведешь. И она ждала его, ждала, несмотря на окружавших ее женихов и поклонников, которые отвлекали, смешили и гневили княжну. Но она все одно думала о Стемке Стрелке.[102] Он где-то был, и Светорада знала, что рано или поздно они встретятся…

Сколько им пришлось пережить, прежде чем они все же соединили свои судьбы! Но иначе ведь и быть не могло! Они были созданы друг для друга – в этом она не сомневалась. Поэтому, ни о чем не сожалея и не страшась, смоленская княжна пошла за простым стрелком, пошла не раздумывая, радуясь лишь тому, что он ее позвал.

А теперь его нет. Светорада будет по привычке вслушиваться в голоса вокруг, будет искать в толпе его лукавый взгляд с легким прищуром, ловить звук его голоса в окружающем шуме. Ведь он всегда приходил за ней, что бы ни случилось. Пришел к ней и в горящий Ростов, потому что не мог без своей Светки. Он разыскал ее, чтобы спасти, как делал это всегда, забыв о том, что их последний разговор был полон горечи и оскорблений. И вспомнив, что они расстались в ссоре, она вдруг подумала, что Стема вернулся к ней, чтобы погибнуть… Ах, лучше бы она обидела его и он ушел к другой, ушел навсегда, но тогда она хотя бы знала, что он есть, что он жив… А теперь его не стало, и вместе с ним ушло все, что еще могло ее интересовать. И как раньше княжна непоколебимо верила в свою счастливую судьбу, так теперь предалась безудержному отчаянию. Смерть казалась ей лучше, чем пустая и тоскливая жизнь без Стемы, единственного человека, который был ей нужен.

Прижав к лицу связанные на запястьях руки, вцепившись зубами в веревки, Светорада завыла от переполнявшей ее боли, заголосила, зарычала, как раненый зверь, откидываясь назад, закачалась в седле, пугая ведущего ее лошадь пленителя.

Азадан, предводитель хазар-ловцов, говорил Гаведдаю:

– Мне не нравится эта женщина! В нее будто вселился злой дух.

Горбатый Гаведдай тоже видел, что со смоленской княжной не все в порядке. Она ничего вокруг не замечала, была как околдована, а ее мерцавшие желтым светом глаза казались пустыми.

Когда ее кормили, она, не замечая того, жевала, когда поили – глотала, когда выводили из лодки или сажали в седло, молча подчинялась, но делала все, словно находясь под мороком. Пожалуй, с ней было даже меньше хлопот, чем с иными пленниками. Тех пришлось связать по двое за шеи, подгонять ударами кнутов и окриками. Жадный Азадан готов был увести почти всех пленных, попавшихся во время набега на Ростов, но потом все же выбрал только более пригодных, отделавшись от слишком маленьких детей и пожилых. Но и с такой оравой людей пробираться через болота и чащи было непросто. К тому же они все время ожидали погони. И хотя Усмар успокаивал, говоря, что ведет их таким путем, где их не скоро отыщут, Гаведдай понимал, что там, где прошло столько народу, следы обнаружатся очень быстро. Вся надежда была на мурому, которым щедро заплатили, пообещав к тому же наградить пленными, если они проведут их к реке. Ах, скорей бы! Там их ждут большие струги, специально предназначенные для перевоза рабов, там есть и торговцы из Булгар,[103] поспешившие сюда в надежде на дешевый живой товар.

Усмар тоже торопился, понимая, что если их настигнут, то его уже ничто не спасет. Да и неприятно было чувствовать на себе злобные взгляды пленников. Особенно его тяготило присутствие Гуннхильд, которую вели, связав в паре с Русланой, и они по очереди несли на руках маленького Взимка. Когда Усмар подошел и сказал, что позаботится о них как о родственницах – ведь он тут не последний человек и хазары прислушиваются к его словам, – Гуннхильд только ответила:

– Мой отец скоро узнает о случившемся, он освободит нас, а тебе вспорет живот и засунет туда ядовитых гадюк.

Усмар ушел. Хорошо еще, что Скафти крепко связан. И хоть тот ранен, но Азадан велел тащить и его, решив, что, когда такой сильный и красивый варяг поправится, он немало получит за него на невольничьем рынке.

Наконец они встретились с муромой, и те, как и обещали, погрузили всех на длинные лодки и сплавили к реке.

Здесь Светораду поместили в шатре на борту большого быстроходного корабля. Гаведдай навестил ее.

– Звездоподобная княжна, – склонился горбун перед безучастно сидевшей на разостланных мехах женщиной. – Теперь вы не будете чувствовать ни в чем нужды, вас будут холить и оберегать.

– Гаведдай? – с удивлением спросила княжна, узнавшая пленителя.

Он закатил глаза и воздел руки.

– Хвала повелителю всего сущего Тенгри-хану за то, что вы вспомнили меня! Теперь я могу быть за вас спокоен. Изволите пожелать чего?

– Сдохни!

Ну, особой милости от своенравной смоленской княжны Гаведдай и не ждал. Главное, что она все же стала проявлять какие-то признаки жизни, а значит, у него появилась надежда, что он привезет Овадии Светораду Смоленскую, а не ее бледный призрак. И горбун с присущей ему хитростью стал уверять княжну, что он не повинен в случившейся беде, что он только обнаружил ее среди пленных и велел позаботиться о ней. Ведь его господин Овадия бен Муниш по сей день грезит о прекрасной смоленской княжне… Вот Гаведдай и решил отвезти столь ценную пленницу своему царевичу.

Светорада ничего не отвечала. Но если ранее она была отстраненной и послушной, то теперь стала проявлять непокорность. Светорада вытолкала из шатра служанку, принесшую ей новую одежду, отказалась есть. А ночью, когда их судно спешно шло по течению великой реки, из шатра послышались ее протяжные крики и плач.