Потом она плакала на его плече, обнимала и просила:

– Только будь со мной. Мне ничего иного не нужно.

– Я с тобой. Я так люблю тебя, моя Светка, моя медовая княжна Светорада!

На другой день они проспали куда дольше обычного. Эта их ночь была такой долгой, такой страстной и утомительно счастливой, что Стема, наконец, проснувшись, не спешил вставать и просто повернулся к Светораде, смотрел, как она спит, закинув одну руку за голову, а другой сжимая его запястье, словно не желала отпускать. Ее лицо разрумянилось во сне, Длинные темные ресницы подрагивали, золотистые волосы кольцами ниспадали на лоб и щеки. Она была такой милой и безмятежной, когда вот так спала, что только ее запекшиеся от поцелуев припухшие губы напоминали о прошедшей ночи. Ночи, когда он снова вернул ее себе. Свою княжну, свое солнышко, цветочек лазоревый, зореньку ясную…

Масло в ночнике давно выгорело, огонек погас, но ставни были не задвинуты, и сквозь застекленные проемы окон в покой проливался ясный дневной свет. Стема понял, что давно настал день, слышал доносившиеся со двора звуки возни, где слуги убирались после вчерашнего пиршества. Стеме надо было вставать и отправляться в детинец, чтобы выслушать последние наставления Путяты, проститься с отъезжающими, дать наказы сопровождавшим посадника кметям. Столько дел… Потом он вновь вернется к своей Светораде…

От размышлений его отвлек стон спавшей жены – мучительный, тревожный. Он оглянулся. Светорада нахмурилась во сне, потом вновь застонала, голова ее метнулась из стороны в сторону. Он склонился, прислушиваясь к тому, что она лопочет.

– Нет! – вяло произносила во сне Светорада. – Неправда! Я не пустая! Ты лжешь! – Она заворочалась, лицо ее исказилось. – Нет!

Стема сел рядом, стал осторожно трясти ее за плечи. Такой сон не стоил того, чтобы его оберегать.

– Светорада моя! Зоренька светлая! Проснись, не мучай себя.

Ее длинные ресницы затрепетали, она резко и широко раскрыла глаза, еще туманные, еще во власти сна. Потом моргнула раз, другой и наконец узнала его.

– Стемка?

– А ты кого ожидала увидеть?

Она смотрела на него как-то странно, потом вяло улыбнулась.

– Как хорошо, что ты со мной.

– Да куда я от тебя денусь! – А через миг спросил: – Тебя что-то напугало во сне?

Она молчала, хмурясь. Потом отвернулась, приникла к подушке. Он не стал ее донимать расспросами. Захочет, сама все поведает.

Но о таком Светорада не желала говорить. Ее сон… нет, даже не сон, а вернувшееся к ней воспоминание о том, что сказала в ту колдовскую ночь шаманка Согда. Даже не ей, а Усмару. Это было тогда, на велесовом островке на озере.

– Красивая она, – говорила Согда Усмару, который обнимал уже засыпавшую Светораду. – И ножки у нее красивы, и ручки, даже мне, женщине, приятно глядеть. Но и еще кое-что я вижу в ней: пустая она. Краса ее цветет бесплодно, ибо никогда она не сможет понести. Никогда не родит ребеночка.

Согда могла говорить такое и со зла. Однако Светорада помнила и другое… Слова волхва, соединившего их со Стемой: «Ты еще сумей выносить этого ребенка…»

И вот этот сон вновь и вновь стал возвращаться к Светораде после злосчастной купальской ночи. А днями княжна все думала: отчего у них со Стемой нет детей? Потому-то, любясь с мужем, не могла расслабиться – ей казалось, что она будто работу выполняет, чтобы наследника зачать. А еще была всепоглощающая благодарность к Стеме, который сумел отстоять ее честь и изо всех сил старался облегчить ее жизнь. И для такого не родить ребенка, его продолжение, его сына?

– Да что с тобой, Светка? – услышала она рядом взволнованный голос мужа. – После такой ночи ты должна быть ласковая и веселая, а ты… Знаешь, давай ты поведаешь мне свой сон, а потом мы вместе посмеемся над ним и забудем. – Ее муж, уже собравшийся уходить, стоял рядом и смотрел на нее с улыбкой: – Ну, хочешь, я никуда не уйду от тебя?

И прежде чем она ответила, Стема как был в сапогах и куртке с бляхами перепрыгнул через нее, лег рядом, устраивая ее голову у себя на плече. Про себя отметил, что его хозяйственная Светка даже не стала упрекать, что он в обуви на постель заскочил, не ворчит, что ей жестко от блях на его доспехах. Потому благодарно чмокнул ее в макушку.

– Не грусти из-за пустых снов, Светорада, – весело и убежденно сказал он. – Ночь ушла, с ней и морок ночной улетучился. А тебе теперь надо думать лишь о том, как ладно мы заживем. Терем у нас вон какой, служба у меня почетная, ты со мной ни горя, ни нужды знать не будешь. А там, глядишь, и детки у нас пойдут. Может, уже сегодня и зачали их, зря что ли мы тешились и любились едва ли не до самой зорьки? Да и колыбель нам уже подарили. Что ей пустой-то простаивать?

У Светорады даже сердце похолодело от его слов. Спросила шепотом:

– Стемушка, а если я не смогу зачать от тебя?

Он подумал немного, соображая. Что Светорада хочет дитя, он давно догадался. Да и какая женщина о том не мечтает? Ему же пока и так хорошо с ней, а что будет, если у них ребятенок появится, он смутно себе представлял. Но понимал, что рано или поздно дети будут. А если нет? Стема только и сказал:

– Ты дочь плодовитой Гордоксевы, как же может выйти, что бесплодной окажешься? Яблоко рано или поздно яблоней произрастает. Это как боги святы!

Ему хотелось сказать, что он готов любить ее и такой, что ему важна сама Светорада, ее присутствие, смех, живость, которые вносят смятение и радостный покой в его душу. Это бабам неймется детей заводить, а мужчинам… Что там говорить, породить свое семя и им необходимо. Да и Светка с ее страстностью, с ее крепким стройным телом словно создана для материнства. Хотя в его глазах она все больше была девчонкой, а то и соблазнительницей, обнимая которую он познал такое счастье, какое ранее и не мечтал изведать. И насытиться ею он никогда не мог. Она же… Да будут у них дети, куда от того деться. Они еще молоды, все у них впереди.

– Солнышко мое, ты мне такую радость даришь, Светорада ясная, что быть такого не может, чтобы боги не одарили нас детьми, – успокаивал он ее.

– А если не одарят?

– Вот заладила! А не одарят, так я в дом целую вереницу меншиц[100] приведу, будешь ими верховодить как моя главная, водимая жена, а их детки и тебе радость доставят. Ты ведь любишь с ребятней возиться, вот и найдешь себе утеху.

Стемка думал пошутить, но, видно, шутка не больно-то удалась, раз Светорада вдруг так переменилась в лице. Резко села, прижимая к груди покрывало, и посмотрела на мужа, сверкнув глазами, которые вдруг стали желтыми, как у лисы.

– Меншиц заведешь? Я за тобой на край света пошла, княгиней быть отказалась, а ты мне уже замену подыскиваешь?

Стема хотел было обнять ее, но она отшатнулась, спрыгнула с кровати, кутаясь в покрывало, отступала, пристально глядя на него. Ну, чисто кошка разъяренная!

– Угомонись, жена! – даже повысил голос Стема, пытаясь погасить ее гнев.

– Угомониться? Игорь тоже от меня только этого и желал – в угол задвинуть с прялкой. Теперь и ты того же хочешь? Но с Игорем я бы хоть княгиней русской была, а ты… Ползаешь вон на брюхе перед Путятой, выискиваешь его милостей, а я должна перед всяким унижаться ради тебя.

Стема широко открытыми глазами смотрел на нее. Она вдруг напомнила ему ту смоленскую княжну Светораду, которую он ненавидел и презирал за дурной нрав. Но та княжна исчезла, когда полюбила его. Теперь же вновь возникла – злая, обидчивая, несправедливая.

– Меншиц он заведет! – не унималась Светорада. – Может, уже и присмотрел кого поплодовитее? С Согдой вон путался, может, еще с кем? А потом приведешь мне девку какую, от тебя понесшую, да еще прикажешь поселить в тереме этом? Места тут для всех хватит! И для тебя, и для девок твоих, и для их ублюдков.

Светорада уже словно воочию видела это. А как же иначе? Бесплодие жены и на мужа позором ложится. И однажды Стема вынужден будет так поступить. Когда ее краса завянет, когда он захочет продолжения рода, ей придется менять пеленки его нагулышам… каких он объявит сыновьями, чтобы было кому передать нажитое… терем этот проклятый!