– Тем более о таких красивых, – добавил он.

Женщина почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо, и нервно облизнула уголок рта.

Человек заметил, что губы у нее не накрашены.

Она снова улыбнулась, на сей раз немного застенчиво, склонив голову, и чуть слышно сказала:

– Спасибо.

Она признавала, что он красив, хотя в его обществе всегда чувствовала себя неуютно. Впрочем, в последнее время он как-то изменился. Стал не таким надменным, более душевным. Даже ноги ее заметил.

– Вам кто-нибудь подкладывает подушку под колени?

– Что?

– Кто приподнимает вам ноги и кладет их на мягкую подушку вечером, у вас дома?

Женщина опять вспыхнула. Взгляд его сделался таким настойчивым, чуть ли не лихорадочным. Он хочет знать, свободна ли она? Можно ли за ней поухаживать?

– Никто… – с бьющимся сердцем ответила она.

– Жаль.

Джудитта увидела, как мать, шаркая ногами, прошла на кухню с дымящейся тарелкой супа. Потом услышала, как та поставила ее в духовку.

– Отец не придет ужинать, – сказала женщина с легкой обидой. – Для разнообразия.

– Мама, у него это вроде отпуска, – попыталась разрядить обстановку Джудитта, поглаживая в убогой гостиной спинку кресла, в котором всегда сидел отец.

С тех пор как мусорщики объявили забастовку, сотрудник городской службы поддержания чистоты перестал приходить домой к ужину. Все вечера просиживал в баре или в остерии с друзьями.

– Не обидишься, солнышко? – спросил он в первый раз у дочери, а не у жены.

И Джудитта благословила его.

– Хотя бы предупреждал не в последнюю минуту, – продолжала ворчать мать из кухни, пропахшей запахом дешевой, купленной в порту рыбы.

Пол в кухне покрыт вытертым линолеумом в коричневых ромбах, по стенам в беспорядке тянутся почерневшие провода. Темная кухня освещена тусклым светом, сочащимся из-за матового стекла двери. За этой дверью как будто нависла над пустотой двора ванная с унитазом без крышки, хромированной сушкой для полотенец, заржавленной луковицей душа и пластмассовым биде, задвинутым за ненадобностью под раковину. Холодная, продуваемая сквозняками ванная не гарантирует сохранности интимных тайн.

– Честно говоря, неприятно, когда на тебя смотрят, как на прислугу, – снова завела свою нуду мать, когда Джудитта появилась на кухне по дороге в ванную. – Звонит в семь часов, когда все уже готово… Смотри не нарвись на такого, ведь все мужчины…

Окончания фразы Джудитта уже не слышала. Вода с шумом обрушилась на нее, залив обшарпанный пол. Впрочем, эти речи она слышала сто раз. Отец далеко не идеальный муж, Джудитта и сама это понимала. И глухое ворчанье матери, ее постоянные предупреждения, ее неверие в будущее и отвращение к жизни были ей понятны. Но отец он любящий, внимательный, во всем ее поддерживает, гордится ею. Всегда расспрашивает ее о делах, всем интересуется. Увидит, как она склонилась над книгами, обязательно с гордостью улыбнется и скажет: «Вот как мне повезло. С такой дочерью мне бояться нечего». Потом погладит ее по голове и добавит: «Будь счастлива, Джудитта. А если вдруг что – сразу ко мне». Отец – ее надежная гавань, за ним она как за каменной стеной. Еще в лицее, стоило кому-нибудь из учителей пожаловаться на Джудитту, отец, человек без особого образования и культуры, тут же закатывал рукава и разбивал все обвинения в пух и прах. По ночам она иногда видела, как он, сидя на диване, тайком берет ее учебники и восхищенно вертит их в своих заскорузлых руках. Как же ему хочется, чтобы она стала ученой женщиной. И ведь ни разу ни словом не обмолвился о своих жертвах, о том, с каким трудом он копит деньги на ее образование. Джудитта закрыла кран и натянула халат.

– …Прежде всего смотри, чтоб рукам воли не давали. Они думают, что все женщины стелиться перед ними готовы. Твой отец поначалу тоже так думал. Но я стояла насмерть. Пока не женился, ничего ему не обломилось. А мне и подавно. Вот ведь жизнь какая. Весь день строчишь на машинке, а толку чуть… Но я хоть замужем. Знала б ты, скольких несчастных девчонок я перевидала, которые скатились на самое дно, оттого что позволяли мужчинам руки распускать…

Гул фена не дал матери закончить очередную тираду. Высушив волосы, Джудитта прошла в родительскую спальню, достала из шкафа простенькое платьице, тронула тушью ресницы, чуть подкрасила губы светлой помадой. Когда вернулась в гостиную, мать сидела перед телевизором. В толстых стеклах очков отражалось происходившее на экране. Близорукостью Джудитта пошла в мать. Отец настоял, чтобы она показалась окулисту, и тот прописал ей контактные линзы, чтоб не ходить постоянно в очках. Мать, по обыкновению, принялась ворчать, что она не понимает, как это можно вставить стекло в глаз, но по тому, с каким ожесточением мать терла натруженную очками переносицу, Джудитта поняла: злится, что отец о ней никогда так не заботился. Трудно быть дочкой их обоих.

– Ты купила, что я велела? – окликнула Джудитту мать, не отрываясь от телевизора.

– Я сейчас иду, мама.

– Но ужин готов.

– Это недолго. Только до галантереи и обратно. Но если хочешь есть, начинай без меня.

– Вечно одна, и ужинаю, и обедаю. Ты стала такая же, как твой отец.

Джудитта, еле сдерживая раздражение, направилась к двери, но устыдилась, вернулась обратно и поцеловала мать в макушку.

Та не отреагировала.

На улице двое ребятишек бегали между горами мусора. В старом городе эти горы – привычное зрелище, забастовка мусорщиков не внесла в картину ничего нового. Джудитта машинально сунула руку в карман – проверить список, составленный матерью, и зашагала по направлению к порту. Иголки, нитки, тесьма, флизелин, плечики. Как хорошо, что отец дал ей возможность учиться, уж она не подведет ни его, ни себя. Ни за что не станет портнихой-надомницей с вечно распухшими, исколотыми пальцами и слабеющими от шитья глазами.

Возле галантереи, где у матери был открытый счет, который она оплачивала в конце месяца, был бар, откуда несло прокисшим вином. Внутри слышались хриплые голоса грузчиков, которые, даже окончательно надорвав спину, доживали свой век близ порта. Вдруг в дверях бара Джудитта заметила знакомую, не вписывающуюся в этот пейзаж фигуру.

– Инспектор! – радостно окликнула она.

Джакомо Амальди неохотно обернулся, но, увидев ее, заулыбался.

– Джудитта…

– Что вас занесло в наши края?

– Пришел друзей проведать. – И, отвечая на ее удивленный взгляд, пояснил: – Я родился и вырос в двух шагах отсюда.

Он обвел рукой весь старый город, это нищее гетто, густонаселенный крольчатник с его дымными остериями, развешанным на веревках бельем, запахом рыбы и плесени и облупившимися, в желтых потеках сырости фасадами домов.

– Скучаете по родным местам? – не поверила Джудитта.

– Вы тоже будете скучать, когда выберетесь отсюда.

– Нет, вряд ли.

– И правильно. Главное – не упустить время. – Он обернулся к старику, держащему в огромных лапищах стакан вина и уставившемуся на него пустыми глазами, которые прятались в глубоких морщинах лба и щек. – А то докатишься вот до чего. Надо скорей выбираться отсюда, чтоб не застрять навечно. Был тут один старый грузчик и вдруг однажды выиграл кучу денег в лотерею. Все твердил, что купит себе хороший дом в пригороде и заживет достойной жизнью. Но так и просидел в этом баре, угощая всех подряд.

– А потом?

– Умер от цирроза печени. Столько было денег, а он даже на хорошее вино не тратился – глушил эту дрянь.

– Грустно.

– Как все в старом городе, Джудитта. Потому вам надо скорей выбираться отсюда.

– Я пытаюсь.

– Хорошо… А сюда зачем?

– Мама поручила купить кое-что.

– Тогда не буду вас задерживать. – Амальди насупился и засунул руки в карманы.

Джудитте тоже стало неловко. Опустив голову, она чертила на земле восьмерки мыском туфли, но не уходила. Амальди молчал.

– Тогда до свиданья, – наконец выдавила из себя девушка и, натянуто улыбнувшись ему, направилась в галантерею.