Дорогие мужи науки, к кому вы обратились! Вам ответил какой-то телеклерк. А этот Эрнст - что ему академики и сама Академия! - и не думал отвечать лично, как Путин не удостаивает ответа бесчисленные обращения к нему по важнейшим вопросам жизни страны вас же, академиков, лауреатов Ленинской, Сталинской и Нобелевской премий, десятков Героев Советского Союза, Героев Социалистического труда, генералов, адмиралов, ветеранов, инвалидов, сирот, погорельцев... Вот свежайший пример. 11 ноября в «Советской России» 48 профессоров и докторов военных, технических, философских наук обратились к А. Медведеву, В. Путину, В. Грызлову, С. Миронову с просьбой сохранить работающую в Твери Военную академию воздушно-космической обороны, которую Сердюков запланировал ликвидировать. Они пишут: «Отбросив мысль о преднамеренном предательстве...». Значит, мысль эта у них есть, она витает в воздухе, но пока они её отбросили. И даже такое обращение не заставит никого из названных адресатов трепыхнуться. Грызлову и Миронову совершенно не до этого - землю роют, что бы ещё такое соврать о Ленине. А уж об остальных и говорить нечего. Для них народ не существует. И это ныне норма жизни любого начальства. Вот как бы не обидеть Буша, не огорчить Саркози, как потрафить Меркель - это они понимают.
Вы только вглядитесь в сытые хари зажравшихся дерьмоделов. Я бы лично с санкции министра культуры Авдеева одну часть их четвертовал, другую - колесовал, третью - посадил на кол. У нормального человека состряпанный их грязными руками персонаж ничего, кроме омерзения, вызвать не может, но ведь они действительно уверены, что сняли замечательный фильм любви к Ландау, слепили кинопамятник знаменитому учёному. Но, как всегда, находятся, конечно, люди, которым всё это очень интересно. Допустим, принимавший участие в обсуждении профессор И.Л. Волгин, большой знаток Достоевского, считает, что дерьмодельский Ландау - «милый, обаятельный эротоман, роль которого превосходно исполнил Д. Спиваковский» («ЛГ», N47). А продюсер фильма Вольнов негодовал: «А-а-а, вы боитесь правды!» Он до конца дней так и не поймёт, что есть вещи, о которых не следует, нельзя говорить публично, да и не только публично, - даже близкому человеку. Например, если вы, Вольнов, допустим, на приёме по случаю столетия Эрнста Всемизвестного, произнося заздравный тост, вдруг от усердия и умиления пукнете, а я буду рядом, то я не рявкну: «Перестань пердеть, болван»! А просто протяну вам пробку от шампанского (не пластмассовую, а натуральную) и деликатно посоветую: «Заткните». К этому обязывает меня моё коммунистическое воспитание.
А С.П. Капица ещё заметил: «Говорят, никто не может запретить свободу творчества. Ну, пожалуйста, если вам так хочется показать, как трудно жить рядом с гением, измените фамилии, сделайте глубокий психологический фильм. Но для этого надо быть мастерами». И помянутый профессор Волгин И.Л. - о том же: «Зачем милому эротоману присвоено имя конкретного человека? Зачем в фильм вплетены документальные кадры, запечатлевшие подлинного Ландау?» И тут мы подошли к самому главному.
Нет, уважаемые товарищи, изменить фамилию дерьмоделы никак не могли. Им был нужен именно Ландау, именно гений, именно документальные кадры. Почему? Оказывается, артист Д. Спиваковский, играющий дерьм-Ландау, упомянутую мной сцену посткоматозного блуда в больничной палате гения с сиделкой трактует однозначно: это, говорит, насилие над гением. Мало того, «сцена символична. Насилование сестрой-сиделкой великого учёного - это метафора изнасилования советской системой суверенной личности незаурядного человека».
Какой оборот!.. Кто бы мог подумать!.. Даже Юрий Богомолов в «РГ» расхохотался: «Такое толкование смешнее самого фильма». А вы, Сергей Петрович (о Волгине я не говорю), после этого захотели, в состоянии были бы хоть о чём-то побеседовать с замечательным артистом Спиваковским? У вас есть к нему ещё вопросы?..
Между тем, тут непонятны две вещи. Во-первых, почему для олицетворения жуткой советской системы, насилующей суверенные личности, выбрана представительница столь гуманной профессии? Другие-то творцы-антисоветчики брали на эту роль чекистов, милиционеров, самодурных директоров... А тут... Не столь уж трудно было так повернуть сюжет, чтобы насиловал, допустим, майор милиции нестандартной половой ориентации. Явился, он, скажем, в больницу допросить Ландау по поводу автомобильной аварии, а сам улучил момент, когда сестра вышла, и вот... Ведь это было бы ещё и куда эффектней! Или через образ медсестры достигается творческое углубление темы? Видимо, так. Но тогда полезно было бы сделать её, допустим, внебрачной дочерью Сталина. Во-вторых, если артист знал, что играет роль личности, насилуемой системой, то почему для усиления метафоры и для большей доступности её зрителю, не издавал он политическо-эротические вопли, скажем, такого рода: «Долой насильников-большевиков! О-о-о!.. Вся власть Учредительному собранию! А-а-а!..» Выходит, профессор Волгин зря нахваливал артиста.
А после разъяснения Спиваковского насчёт метафоричности посткоматозной сцены насилия следует полагать, что такова вся стилистика, вся образная система фильма, и в нём много разных метафор и символов. Например, три любовницы на новогоднем балу - не олицетворяют ли они три отвратительных Сталинских премии первой степени, навязанных Ландау в 1946, 1949 и 1953 годах? А жена в шкафу - не вся ли наша интеллигенция вместе с ней там на ключе?
Но главный символ - это, конечно, сам персонаж, орущий благим матом: «Ленин - бандит! Сталин - фашист!». В эльцинско-путинскую эпоху мы слышали это уже не раз. Но чего стоят такие вопли давно осточертевших старых трепачей Радзинского, Сванидзе или Пушкова. А тут-то эффектнейшая новинка - из уст гения! И это, конечно, большая, могучая метафора: все учёные мира (по выражению Капицы, «Ландау - символ науки»), всё передовое человечество проклинают Советскую эпоху расцвета науки и культуры, достигнутого путём насилия над суверенными персонами. Именно ради этого и затеян был весь балаган. Ведь при всей своей тупости авторы фильма соображают: чем беспардонней антисоветчина, тем верней она прорвётся на экран, несмотря на протесты любых академиков и Академий, родственников и друзей героя, ибо это приветствует и поощряет власть в лице президентов, правительств и их эрнсттерьеров. К сожалению, никто из тех, кто протестовал против фильма и даже требовал его запрета, о комической безмозглой спекуляции на антисоветчине не сказал ни слова, они к ней уже привыкли, а упомянутый академик Гинзбург и сам занимался такой спекуляцией весьма увлечённо.
Между прочим, это даже очень странно, что Ландау до сих пор не был использован для разжигания антисоветского психоза. Ведь какое имя! Да ещё арестовывался и к тому же еврей!.. Арестовали его в Харькове, где он тогда жил. Известный знаток еврейских проблем Э. Бройтман в книге «Знаменитые евреи» пишет: «В апреле 1938 года по ложным обвинениям Ландау был арестован и в течение 1938-1939 годов находился под следствием в Бутырской тюрьме». По каким ложным? На самом деле, как и показано в фильме, - за участие в изготовлении антисоветских листовок. Да вот и Илья Хржановский, режиссёр нового фильма о гении, пишет: «В 1937 году Ландау с коллегами написал листовку, в которой назвал Сталина фашистом». И как было не арестовать за это тогда, если ныне при всей бушующей демократии без берегов несколько нацболов посадили на 5-7 лет только за то, что они разбили лампу в приёмной президента.
По имеющимся сведениям, в заключении Ландау вёл себя панически. В фильме есть намёк на это в словах героя о том, как он жутко страшится тюрьмы. Ну, если так, то куда ж ты лез? И сидел он не два года, как можно подумать со слов Бройтмана. Академик П.Л. Капица, нобелевский лауреат, отец Сергея Петровича, обратился с письмами сразу к Сталину, Молотову и Берии, и вскоре Ландау был на свободе. Не потребовали от него ни раскаяния, ни извинения, ни какой-то подписка, а просто взяли да простили из уважения и доверия к знаменитому учёному, взявшего тираноборца на поруки. И сразу из Бутырок Ландау опять попадает в Московский институт технических проблем, который возглавлял П.Л. Капица, на завидную должность заведующего теоретически отделом. Даже в этом его не ущемили. Не хило!
