"Серегу помнишь с Пятой улицы? Вчера с ним встретились, повспоминали, на его улице уже никого почти не осталось ". Он долго рассматривает квадратные, с заусенцами, слегка зачерненные по краям ногти, руки – широкие в запястьях, сильные, привычные к лопате и топору. " Перемерли почти все, – говорит он и после некоторой паузы как бы отвечает на мой непроизнесенный вопрос: -

Кого замочили, кто спился, кто от болезни какой… Ванька вон младше нас, а обширный инфаркт – в реанимации лежит. Вроде и не пил… "

И ведь действительно потихоньку помирать стали, даже и те, кто помладше. Это старшее поколение (некоторые) держится на удивление, крепкое – война не война, кризис не кризис, пенсия не пенсия… Тянут свой воз – ничего не скажешь. А из нашего выпадать стали. Смотришь – того нет, этого… Инфаркт. Инсульт.

Рак. Еще что-нибудь.

Он сидит, согнувшись, утвердив локти на коленях, смолит папироску и то и дело беспокойно поглядывает в сторону своего участка, не появилась ли мать. Я хорошо знаю эту женщину, когда-то она часто заходила к нам на участок, как бы инспектируя и давая разные полезные советы родителям (а потом и нам): когда что сажать, когда и чем подкармливать… У них-то на огороде всегда образцовый порядок, а если что вырастает, то отменного качества и объема: капуста так капуста, редис так редис, укроп так укроп, а не чахлые худосочные травинки, как у нас. Все грамотно, словно она профессиональный агроном, а никакая не медсестра в городской больнице.

Петр всякий раз сильно нервничает, стоит ему пересечь границу между участками. Эта граница вообще вызывает в нем какие-то сложные переживания. Подходя к ней или к забору, отделяющему их участок от улицы (даже и к калитке), он замедляет шаг, поглядывает беспокойно вокруг, словно собирается совершить нечто запретное, дыхание его учащается, лицо бледнеет. Его напряжение заметно невооруженным взглядом. Но, даже и пересекши границу, он не успокаивается, руки нервно мнут папиросу, на виске вибрирует набухшая синяя жилка.

Теперь, сидя со мной на лавочке, Петр смотрит туда, на свой участок, полускрытый

Слово такое.

Для сведения (кто не знает): пандус – наклонная площадка для въезда или входа в здание, с этажа на этаж, – вместо лестницы.

То есть понятно: лестница – чтобы ходить, пандус – чтобы въезжать или что-то вкатывать (выкатывать), тяжелое и громоздкое, к примеру, хоть бы даже детскую коляску. Либо инвалидную.

В общем, полезное такое приспособление, учитывающее разные ситуации и призванное облегчить человеку какие-то его действия.

Цивилизация, одним словом.

Правда, в нашей стране на это никогда не обращали внимания (да и сейчас не особенно). Мало ли у кого какие проблемы? Жить легче – вовсе не означает жить лучше. Ничего, и по ступенькам коляску (хоть детскую, хоть инвалидную) можно скатить, не страшно. В конце концов, инвалидов не так уж много, а этих самых инвалидных колясок и того меньше.

И все-таки…

Про это "все-таки" мы подумали, вспомнив семейство Р.

В своем доме они прожили уже лет тридцать, если не больше, то есть столько, сколько дом стоит. Таких старожилов по пальцам пересчитать: кто разменялся и переехал, кто оставил квартиру детям, кто уехал на постоянное жительство в дальние страны, а кто и…

Не в этом, впрочем, дело. Собственно, почти столько, сколько живут они там, столько и не было в их доме пандуса. Поначалу он им, впрочем, и не нужен был. Никто о нем думать не думал и даже слова такого не знал, как и многие, кому не нужно. Все происходило исподволь (безотносительно), как обычно и происходит, а потом – гром средь ясного неба: рассеянный склероз (у мужа)!

Медленно подбиралась болезнь, незаметно, а потом раз – и прижала, да так, что человек уже на себя не похож, и с каждым месяцем, а то и неделей все хуже и хуже… Увы, все только в одном направлении: с каждым годом человек все больше превращается в инвалида, пока не перестает двигаться без посторонней помощи, и вот тогда…

Хорошо, если у больного в таком состоянии есть подмога, и не какая-нибудь казенная, а своя, домашняя. Когда близкие имеются, кому он дорог и кто готов заботиться о нем из одной только любви или сострадания (или даже из чувства долга).

Так вот, Вероника, жена, преданно за ним ухаживает (собственно, и живут на его инвалидную пенсию). Веронике уже не до работы – мужа надолго одного не оставить (только в магазин сбегать или в аптеку за лекарством, слава Богу, недалеко). И ладно бы совсем к концу жизни, как чаще всего бывает, так ведь нет – совсем они еще не старые, всего-то чуть за пятьдесят.

Буквально на глазах муж становится все более беспомощным. Сначала еще ходил с палочкой, потом – поддерживаемый женой, а теперь если и встает, то только с посторонней помощью, слова произносит невнятно и вообще – как маленький ребенок.

Такая вот "реэволюция" (только по виду человек взрослый), то есть своего рода возвращение в младенчество, как бывает у глубоких стариков.

Но ведь человеку и в таком состоянии надо жить (и хочется), и на улицу, на свежий воздух ему надо – только как?

Вот тогда и приобретается за немалые деньги (из семейного скудного

"нз", изрядно его опустошив) инвалидная коляска, спицы на колесах блестящие, как у велосипеда, – больного в парк вывезти, благо совсем рядом, небольшой, но достаточно зеленый, с раскидистыми липами, кленами и березовой аллеей (красота!). За город все равно не выбраться, но и такой глоток воздуха – отдохновение для души, в тесных стенах истосковавшейся.

Да, так вот о пандусе – собственно, вокруг него и разворачивается.

Инвалидную коляску спускать и поднимать по лестнице с живым неподвижным человеком трудно, особенно слабой женщине. Муж – крупный, широкий в кости, тяжелый (хоть и уменьшился, похудел неузнаваемо). Тяжко видеть растерянность и страдание в его глазах, все ведь понимает – как она с ним мучается, сколько ей хлопот с ним и что проклятая болезнь не только его лишила нормальной жизни, но и обоим им все испортила. Ему больно смотреть на нее, а ей – на него, хотя все уже в общем вошло в привычку. Судьба такая.

А главное, перспективы нет: лучше уже не будет и ничего не будет, а может быть только хуже (усугубление болезни). Еще и вопрос – что лучше и что хуже (даже в смысле самого плохого), но этим вопросом лучше не задаваться.

Впрочем, все относительно. Иногда и пандус (из каких-то иных сфер, с перезвоном слово) – перспектива, и Вероника думает о нем как об избавлении. Тогда бы и парк был доступней, они чаще бы смогли бывать на свежем воздухе, не как за городом, конечно, но все же… Кто знает, может, и болезнь не так быстро бы прогрессировала.

Да, иногда и пандус – надежда.

Положить два рельса, наклонный металлический лист, вот и все. И не только им одним хорошо: мам с детскими колясками в подъезде тоже хватает, да и старушке какой-нибудь сумку на колесиках не волоком тащить, а по тому же пандусу – раз и готово.

Раз и готово – только в сказке. В реальности все запутанно и непросто.

Вроде и в жилконторе не возражают (слово им известно), и архитектор не против (ему тоже), даже деньги из бюджета готовы выделить – ан нет, не вытанцовывается. Бумагу с ходатайством об установке пандуса должны подписать всежильцы подъезда (что не против), все – и добрые, и злые, и всякие…

Только вот "все" как раз и не получается.

Закавыка, впрочем, не в одном слове, многим незнакомом, а в слово между тем часто многое упирается. Не знает человек, положим, слова или не нравится оно ему, вот и причина.

Но вообще-то дело в деревянной, топорно сбитой каморке возле парадной двери – то ли конура для потенциальной консьержки, то ли для дворницкого инструмента. Испокон века она там бесхозно торчала, пока ее наконец не оприходовали жильцы со второго этажа (квартира

38), они теперь и пользуются ей как кладовкой для собственных нужд.

Вот они-то и против. И других подговаривают.