Мне необходимо было поделиться с кем-то своими открытиями и подозрениями. Но с кем – с Мартином, Эндрю, доктором Рутеншпицем? В конце концов я решилась позвонить полицейскому следователю. Он ведь сказал: звоните. Разумеется, Эвелина Заславская не по его части, но все-таки невозможно утверждать, что ее внезапное появление никоим образом не связано с таинственным исчезновением Паулины.

Следователь весьма внимательно выслушал меня, записал номер машины, озабоченно нахмурился и сказал:

– У нас возникло такое подозрение: в этом деле может присутствовать политическая подоплека. Она, конечно, досаждала советским своими петициями. Но утверждать что-либо невозможно. Фактов – никаких. Ни малейшей зацепки. Мы не знаем практически ничего. К тому же я сомневаюсь… – Он посмотрел на меня, взвешивая, стоит ли продолжать, но все же закончил: – Сомневаюсь, что у нас захотят раздувать эту историю.

– Разве правоохранительные органы не обязаны обеспечивать безопасность граждан? – спросила я.

– В принципе, да, – согласился он поскучневшим голосом. – Но вы даже не представляете себе, сколько людей в этой стране исчезают внезапно и бесследно. Был человек – и нет. К тому же… существуют соображения… иного порядка. Боюсь, что сейчас не самый удачный момент… для всестороннего расследования.

– Надеюсь, что он когда-нибудь наступит, – сказала я. – Удачный момент для всестороннего объективного расследования.

Он промолчал.

От Дениса поступило донесение, что уже ознакомился со всеми достопримечательностями Индии и восходит теперь в горы Кашмира.

“Здравствуй, мать! Много писать не стану, т. к. выбрал совершенно неподходящее время и место. Нет, не бойся – все предельно прилично и нравственно. Руки стынут, пар изо рта валит, полпервого ночи (моцаэй шабат), высота 2 тыс. метров над уровнем моря, а может, и более. Тут сейчас ясная морозная погода, звезды искрят, прямо над головой происходит противостояние Юпитера. Надеюсь, зубная паста не застынет в тюбике. Безумные одичавшие туристы сперли полотенце. Везде сплошной Восток. Правда, нашел другое, кем-то брошенное, но оно все в глине и черт знает в чем, а мое было чистое и почти новое. Впрочем, это не важно. Триста долларов твои просвистал и по инерции влез в долги. Помню, что и сам одолжил кому-то $ 30, вот только запамятовал – кому. Вот ведь маразм! Ну ладно. Привет. Твой сын Денис”.

Угроза товарища Заславской: “А если по-плохому – то как раз наоборот”, – не замедлила осуществиться. Гнусно и мелочно. Не думала я, что все будет настолько подло и мелочно. Я вывела Лапу прогуляться, а надо сказать, что я делала это не так уж регулярно, утром ее частенько выгуливал Мартин, то есть брал с собой, отправляясь в магазин или еще по каким-нибудь делам, по вечерам – Эрик. Не исключено, что исполнителям замысла пришлось немало человекочасов проболтаться возле нашего дома, прежде чем удалось подкараулить именно меня, но чего не сделаешь ради торжества идеи! Как всегда, приблизившись к парку, я спустила собаку с поводка, и она радостно поскакала вдоль изгороди, отклоняясь то вправо, то влево и приостанавливаясь, чтобы подробнее ознакомиться с каким-нибудь завлекательным запахом. И тут по абсолютно безлюдной улочке пронеслась длинная темная машина с непроницаемо затемненными стеклами и ловко заляпанным грязью номером, вильнула в сторону, смяла газон, сбила Лапу с ног – с четырех шустрых собачьих лап – и на полной скорости исчезла. Летучий голландец… И это в стране, где любой водитель предупредителен до слащавости, готов опоздать на самолет и даже на заседание государственной ассамблеи, лишь бы никоим образом не нарушить священных прав пешехода.

Лапа пронзительно завизжала, я кинулась к ней, подхватила на руки, она обмякла и повисла – теплое, милое тельце, совершенно искалеченное и беспомощное.

Между двумя этими действиями была несомненная разница: когда они со Славкой Витюковым натягивали веревку поперек коридора, они не могли полностью предвидеть, что именно произойдет – что я так расшибусь и даже кровь польет из носа. В конце концов, они были всего лишь дети, задумавшие злую шутку, но недальновидные. А тут нападение было совершено взрослым человеком, прекрасно сознающим неизбежные последствия.

Я помчалась с пострадавшей на руках домой – чтобы взять машину и отвезти ее к ветеринару, с трудом протиснулась во входную дверь и увидела нашу соседку с нижнего этажа, которая стояла на пороге своей квартиры и кокетничала с электриком. Парень был одет в фирменную форму и копался в каких-то проводах под потолком. Завидев меня, соседка вальяжно выгнула бедро и томно сообщила:

– Они все сходят по мне с ума! Просто не могут пройти мимо… Все как один!

Не мне – не мне было отрицать это утверждение. Шесть лет назад семнадцатилетний Денис прожил у нее едва ли не целый год. Хотя, как мне доложили доброжелатели, она оказалась почти моей ровесницей, но в отрочестве или даже в детстве ее перекормили какими-то гормональными препаратами, тормозящими естественное развитие ребенка, – она занималась художественной гимнастикой, и тщеславные родители (а может, и тренеры) пытались таким образом создать из нее чемпионку. В те времена спортивные комитеты еще не догадались за этим следить. Выдающейся чемпионки не получилось, но она так и осталась недоростком – правда, с неестественно широкими для ее миниатюрной фигурки бедрами – и, кажется, даже слегка пострадала в умственном отношении. Но при этом начала проявлять настойчивую заинтересованность в мужчинах, более всего молоденьких.

– Помогите мне! – воскликнула я зачем-то, очевидно совершенно потеряв голову. – Помогите мне открыть дверь!

За последние пять лет мы с ней ни разу не перемолвились ни единым словом.

Она как бы очнулась, увидела собаку у меня на руках и произнесла брезгливо:

– Фу, какая гадость! С нее что-то капает!.. Вы тут запачкаете нам ковры.

Ветеринар сокрушенно покачал головой.

– Спасите ее! – требовала я. – Сделайте что-нибудь! Сделайте так, чтобы эта собака жила!

– Она не будет жить, – сказал он. – Ей уже не с чем жить. У нее повреждены многие внутренние органы.

– Сделайте операцию! Сделайте что угодно. Но чтобы эта собака жила!

– Невозможно, – постановил он. – Даже если она каким-нибудь чудом выживет, она останется полным инвалидом.

– Пускай! Лишь бы была жива.

– Вам хочется иметь собаку-калеку? Хромую и изуродованную?

– Мне хочется, чтобы она жила.

– Я подыщу вам другую собаку, – пообещал он. – Если хотите, такую же рыжую и лохматую. С такими же ушами.

– Мне не нужна другая собака! Мне нужна эта. Вы не понимаете? Вы обязаны спасти ее! Спасите ее…

– Невозможно. Поверьте, я не враг собакам. Нужно сделать ей укол – усыпить и прекратить тем самым ее мучения.

Каким-то последним отчаянным усилием Лапа вдруг приподняла голову, поискала меня взглядом, нашла, успокоилась – и затихла. Решила, что если я рядом, то, значит, все в порядке. Все хорошо. Карие собачьи глаза закатились. Укол не потребовался.

Когда я вернулась домой, Мартин разговаривал по телефону – кажется, с Юнсонами. Все три наших сына дружно играли в детской. Из распахнутой двери неслись их веселые вопли.

Я сбросила с себя одежду, перепачканную в собачьей крови, и легла в постель. Меня знобило. Нельзя было идти на эту встречу в ресторане “Ретро”. Если бы не пошла, ничего бы не случилось… Ничего бы не случилось…

Не сразу, но на следующий день Эрик заметил наконец Лапино отсутствие и спросил:

– А где Лапа?

Я решила, что обязана сказать правду. Не всю, разумеется, но некоторую ее долю.

– Лапа попала под машину.

– И умерла? – уточнил Хед.

– И умерла, – подтвердила я.

– Насовсем-насовсем умерла? – как-то задорно, будто приглашая братьев повеселиться, повторил Фред.