И Саша погладила его по голове.

– Ты бедный и хороший, – добавила она.

– Я богатый и злой, – возразил он.

– Может, конечно, и так, – вздохнула она. – Но я тебя понимаю.

Насчет картин. Я бы и сама их украла, если б осмелилась.

Он ехал, наслаждаясь полным покоем. Напряжение перед концертом спало. Музыканты настроили инструменты, дирижерская палочка рассекла густоту пространства, началась увертюра. С этого момента женщина стала относиться к нему как к чему-то своему. Сумочке, например, с которой обращалась нежно. Умиляла его эта Саша своей честностью.

Ничего не могла скрыть, в детстве не научили, что ли? Что она сейчас бессовестно продемонстрировала? Секс как способ присвоения. Заявила, что он бедный и хороший. С презрением, между прочим, заявила. С презрением и жалостью. Интересно, она завезла его в подвал, чтобы соблазнить или чтобы украсть?

Вернувшись домой, он занес полотна и поставил вдоль стены. На картине “Птицы” пели мужчины, много одинаковых усатых мужчин, напоминающих воронов. Через минуту он уже сидел за пианино и наигрывал гаммы. Невыносимо хотелось петь. Звуки, нужны были звуки, иначе эта картина могла извести…

Взяв себя в руки, он лег на диван и стал смотреть в потолок.

Разноцветные тени витражного светильника вычертили сложный узор.

Чего-то он не понимал, чего-то просто не знал, но это вопрос времени. Женщин, которые живут с детьми, он видел, встречались и те, что живут с работой, Интернетом, фитнесом, автомобилем, комнатными цветами, с сетевым маркетингом, телевизором, собаками и кошками.

Наконец, можно жить со своим больным телом, как Роза. С кем живет

Саша? С картинами?

Назавтра с точностью повторился предыдущий сюжет. Столы отдела сбыта переехали в коридор, а оформительша не явилась на работу.

Бездельников в курилке добавилось, история с банковским договором повисла в воздухе. Никому, кроме директора, ничего не было надо.

Он стал думать над договором, посадив напротив Лизу. Пока обсуждали, обнаружили, что не хватает дополнительного соглашения. Лиза отыскивала потерянные страницы, а директор в раздражении барабанил пальцами по столу. Ничего не найдя, запросили копию в банке. Наконец

Лиза появилась с копией и обеспокоенным выражением лица. Из соглашения следовало, что банк удержал шесть миллионов по договору страхования жизни Розы Салаховой.

Певец с Лизой молча уставились друг на друга.

– Лиза, ты все знаешь. Чем больна Роза?

– Она стоит в очереди на искусственную почку.

– Это значит, что подошла ее очередь и мы все оплатили? Сколько может стоить такая операция?

Лиза пожала плечами и отвела взгляд. Она только знала, что, когда у свекра отказали почки, к нему в комнату никто не заходил. Там все пропахло мочой. На гемодиализ денег не было, все бедствовали, и больницы тоже. Он протянул год и умер.

Певец встал и закружил по кабинету. Лиза опасливо следила.

– Роза не может никому рассказать об этом, – сказала она.

– Почему?

Лиза отвела глаза, но он опять спросил “почему”. Потому, что эта болезнь унизительна, подумала Лиза, но вслух ничего не произнесла.

Она поднялась и вышла позвать Кирилла.

Кирилл, прежде чем отправиться к директору, пять минут просидел за столом. Конечно, рано или поздно пришлось бы сознаться. Но чем позднее, тем лучше. Нужно, чтобы деньги ушли и нельзя было их вернуть. Он ожидал грома и ярости. Но директор, против ожидания, был задумчив.

– Ты согласен, что у нас не богадельня, а производство? – спросил он, и Кирилл кивнул. – А что такие решения надо согласовывать? -

Кирилл снова кивнул. – Тогда вернешь деньги в месячный срок.

– У меня их нет, – растерялся Кирилл.

– Продай квартиру отца.

– Может, есть другие предложения?

– У меня? – удивился певец. – А как насчет твоих?

– Эти деньги вернутся на фирму… – начал Кирилл.

– Через год, – перебил певец. – Не принеся никакой прибыли.

– Да. Но вернутся. Операцию оплатят страховщики.

– Молодец, – похвалил директор. – Тебе удалось застраховать калеку?

Ты просто гений. Я подумаю о твоих способностях на досуге. Советую принять мой вариант решения вопроса, но, впрочем, поступай как знаешь…

В конце концов, думал певец, любовь – это не первая необходимость, а роскошь. Пусть Кирилл заплатит. Все смельчаки, кто на это отваживается, платят. Пусть отвечает за все сам, это будет справедливо.

Или несправедливо? Интересно, если бы Саша сегодня явилась на работу, решение было бы тем же? Или ее лучезарность спасла бы виновных от расправы? Я похож на осла, решил он. На осла, перед которым помахали охапкой сена, и теперь он обиженно вертит головой.

Вечером он поехал на урок. На этот раз певцу удалось вывести учительницу из себя.

– Вы не умеете ценить чувства! Вы грубый человек! – крикнула старушка. – Это как драгоценные камни: алмазы, сапфиры, аметисты.

Ими нужно любоваться! Смаковать. А вы? Чем вы поете? Каким органом?

Он молча разглядывал книжный стеллаж, уставленный марокканскими фигурками. Один сидел скрестив ноги, другой замахивался топориком.

Это она напрасно, он умеет чувствовать, но не любит. После чувств остаются опасения и страхи. И чем бы ни был его голос, он, несомненно, задавленное чувство. Глухой, слепой и полузадушенный, он все равно хочет жить.

Инга Валерьевна нервно перебирала ножками в чулках с длинными стрелками. Подошел сеттер и осторожно снял с нее туфлю, но дыра все-таки появилась.

– Подличаешь! – упрекнула она, а пес поглядел умильно.

– У вас много ценностей, – заметил певец.

На ее желтеньких щечках внезапно вспыхнул румянец.

– После войны у меня был возлюбленный из Генштаба.

Он прикинул, сколько ей может быть лет. Выглядела она рухлядью, в чем душа держится, но голос был молодой, лишь изредка дребезжал, как посуда в горке.

– Вы были содержанкой? – уточнил он.

– Мужчинам нужно быть щедрыми с кем-нибудь. Им так хочется.

– Мне – нет.

Она ехидно сощурилась:

– Ну, вы – особая статья.

Мысленно он с ней согласился. Петь сегодня не хотелось.

– У вас в поселке, наверное, зимой красиво. Лес, дома под снегом, и ходит истопник. Идиллия.

Она презрительно улыбнулась:

– В прошлый Новый год тут была целая история. Веселились, гуляли, пускали фейерверки, и загорелась буржуйская дача. Тушить никто и не пытался, пожарных не вызывали – дом на отшибе. Собрались писатели, музыканты, артисты и любовались заревом. Когда все закончилось, кто-то принес шашлыки и приготовил на углях. Всех угощали, я тоже поела.

– Так себе история, – заметил он. – Сами понимаете, я этого не люблю.

– А что интеллигентам буржуи? Сэкономили на дровах – и все.

Певец промолчал. Хотел было повысить ей плату за уроки, но отчего-то передумал. Петь не хотелось вообще. Уродец отчаялся и перестал мучить.

– Может быть… – он задумчиво покрутил большими пальцами, – мне не стоит петь? Недавно я спел одной сотруднице, и она повалилась. В общем, упала. Я такое видел только однажды, когда ходил на охоту с приятелем. Началась гроза, и когда загремел гром, его собака так испугалась, что рухнула наземь…

– Ваша сотрудница – неврастеничка. Уверяю вас, она нездорова, – рассердилась Инга Валерьевна. – Вам ни в коем случае нельзя бросать уроки. – Она вдруг покраснела, догадавшись, что ее могут заподозрить в корысти, и продолжала уже сердито: – После наших занятий я два часа лежу, это энергоемко. Но когда удастся поставить голос, я вас уверяю, это будет нечто! Он будет редкостным. Он и сейчас время от времени прорывается. Я его слышу, я знаю, что он там, внутри, надо научить его грамотно звучать…

Кудряшки ее при этом гневно выплясывали джигу.

Вечером Оля сообщила, что найти Бондаренко не получается. Она разыскала только одного художника из тех, кого этот тип облагодетельствовал, и надо к нему съездить, вдруг хоть что-нибудь…

Она всхлипнула – оказалось, что Курт разбил дома зеркало и сломал ее лазуритовый браслет. Чертов Курт. Певец быстро согласился ехать к художнику, испугавшись, что она снова зарыдает.