– Попрошу не употреблять нерусских слов, – разозлился директор. -

Я их не понимаю. Мерчендайзер – это что? Монгольское имя? Еврейская фамилия? Футбольный клуб?

В это время в кабинете неслышно возникла особа в плаще, туфлях с бантиками и заплаканными глазами. На лбу у нее, точно привинченная, ловко сидела черная шляпка. Она сдернула ее мушкетерским жестом.

Волосы, как пишут в романах, рассыпались по плечам. Волосы были ничего так, но певцу больше приглянулись бантики на туфлях.

Узнавание произошло мгновенно.

– Госпожа оформительша! Заглянули сюда поплакать? А плакать впору нам!

– Меня зовут Александра. Можно Саша. – Она махнула куда-то тонкой рукой. – Сильный ветер!

– Что это мы все о погоде, – желчно заметил директор. – Лиза, покажи девушке фронт работ.

Он остался сидеть в кабинете, разбираясь с документами. К банковским операциям на фирме имели прямое отношение он, Кирилл, главбух и

Лиза. Время от времени – начальники отделов. Все хорошо зарабатывали, двенадцать лет выбивались в люди, вместе прошли огонь и воду. Он простил их ошибки, принял на работу их тещ и племянников.

Его партнер, Рафик Салахов, восемь лет назад ушел, забрав свою долю, и уехал в Казань, где убили его старшего брата. Приняв дело брата,

Рафик женился на вдове и растил ее детей, потом привез свою приемную дочь, и певец взял Розу без вопросов, а Салахова оставил основным поставщиком сырья, хотя были варианты дешевле…

Он в десятый раз принялся перебирать злосчастную шестерку. Ну кто?

Бочонок Лучинкин? Не с его умом такое проворачивать. Профессорская дочка и профессорская жена Вера Петровна Гольдберг, дама, приятная во всех отношениях? Если бы деньги украла она, смеялись бы до икоты.

Гена Поспелов, турист и бард? Бессребреник Шмаков, весь в патентах?

Леша Мальгин, которому он подарил свой старый “БМВ”? Или все-таки Роза?

В полпервого он отправился обедать. Кафе было заполнено сотрудниками, только за его столом, рядом с Кириллом, пустовало место. Певец кивнул заму, и тот сообщил:

– Лиза мне все рассказала.

Официантка принесла приборы и тарелки с салатом. Певец, заметив, что у входа стоит оформительша и смотрит на пустующий стул, махнул ей и краем глаза поймал взгляд Розы, кривой, как ятаган. Но Роза по-другому не умела.

– Решили перекусить? – Певец скроил улыбку оформительше. -

Правильно, тут кормят бесплатно. А что, проект уже готов?

– Можно сделать стены разных оттенков? – спросила она.

– Здесь не шапито, – последовал ответ.

Принесли салат, и девушка принялась орудовать ножом и вилкой.

– Это, кстати, тебе. – Кирилл подвинул певцу папку. – Ты интересовался Бондаренко. Это его “Записки коллекционера”.

Саморазоблачение меценатствующего жулика. Там много имен и информации.

– Где взял?

– Он всем раздавал на какой-то выставке. Бондаренко, имей в виду, друг всех художников. Этакий Казанова с тягой к искусству. Жулик, в общем.

Кирилл вдруг усмехнулся, скосил глаза на оформительшу и произнес одними губами: “Опасно ест!”

То, что та выделывала вилкой, смотрелось волнующе. Вилка приплясывала, готовясь выскользнуть и запрыгать по столу, ударяясь серебряной спиной. Иногда задерживалась во рту, временно успокаиваясь. Нож пытался поправить дело, но безумное орудие вновь принималось выделывать па. Дело выглядело так, будто вилка с ножом публично занимались любовью. Александра поймала их взгляды и забеспокоилась. Похоже было на то, как если бы от ветра закачались деревья, зашумели листья и разом запел хор птиц. Отбросив назад волосы, она мгновенно все пресекла. Гам и трепет смолкли, она поглядела в упор:

– Я переученная левша.

Как будто это что-то объясняло. Было бы заманчиво завести роман с существом, внутри которого пылко шумит жизнь, подумал певец. Тогда запертое в ней перельется через край. Но это требует приручения, и в ход идут взгляды, случайные прикосновения, неуверенные руки и разброд настраиваемых перед увертюрой инструментов. Томительное предчувствие концерта… А времени на это нет.

Вечером, когда здание уже опустело, директор прошелся по коридору.

Только в пустом кабинете технологов горел свет. Он заглянул: за единственным столом что-то чертила оформительша. Вид у нее был довольно измученный.

– Если вы заканчиваете, могу подбросить до дома, – предложил он.

– Пожалуй, – устало согласилась Саша.

Она надела плащ и шляпку, но он остановился возле своего кабинета, покрутил ключи, о чем-то раздумывая, потом завел внутрь и усадил на диван. Отпустил секретаршу, тщательно запер все форточки, двери и объявил:

– Я сейчас спою.

– Что это значит – спою? – почему-то испугалась Саша.

Вместо ответа он отошел к окну, набрал побольше воздуху и издал один только долгий звук. Она не успела понять, что это было. Вскочила с дивана, упала обратно, опять вскочила. Это была не боль, а какой-то ужас. Точно ее резали пилой. Щеки покраснели, заколотило в голове.

Крикнув:

– Где туалет? – она бросилась дергать дверь, а выбравшись, долго обливала лицо холодной водой.

Он переступал у нее за спиной, время от времени с интересом заглядывая в глаза.

– Это шутки такие? – Из глаз ручьем лились слезы. – Здесь так шутят?

В голове гудело, звенело и тукало. Как сильно надо хотеть, чтобы тишина лопнула, чтобы в ответ услышать этот рев! И как он это делает?

– Кто вас надоумил петь? – сердито спросила она.

– Я не ожидал, что так выйдет, – соврал он, – просто хотел вам спеть… Я беру уроки пения. А что, нельзя? Пойдемте, я вас отвезу.

Они молча доехали до ее дома, у подъезда прямо ей под ноги метнулась крыса и, проблестев мокрой спиной, пропала. Накрапывал дождь.

Собственно, был уже сентябрь.

Часы с боем отзвонили полночь, Александра жгла бесполезный свет, от которого не было проку. Свет не помогал, не его это было дело, а сплошной и простой темноты она опасалась. Скрипело время, кожей она чувствовала, как оно передвигает старыми костями. Сын остался у мамы, и на Сашу опять напала тишина.

Певец, вырулив на проспект, вспомнил, как они с Рафиком ездили на охоту. Над озером сгустились тучи, засверкали молнии, а когда загремел гром, молодая девочка-сеттер, задрожав всем телом, рухнула на бок. Упала от страха, как оформительша.

Открыв дверь квартиры, он сразу поднял телефонную трубку. Звонила всхлипывающая Оля.

– Курт… Курт, – бормотала она.

В отсутствие Бондаренко обнаружилось, что вальфдорская школа для русских сирот хорошо оснащена железом и обучают там боевым искусствам. Немец постановил, что детей готовят убивать. Оля сама познакомила Курта с Бондаренко и теперь оказалась во всем виновата.

Потому что русская, а русские без башки. Муж завтра улетает, предоставив ей разбираться с последствиями… Возможно, доращивать их троих детей придется певцу.

– Я готов, – не раздумывая, перебил он. – Только не забудь: я теперь пою, и это серьезней, чем выглядит. Есть и еще одна проблема – с сегодняшнего дня я хочу одну женщину.

Оля наконец разрыдалась, а он положил трубку. Раньше она не была такой плаксой. Неведомый господин Бондаренко становился проблемой.

По словам Оли, он был молод, поразительно хорош собой и изъяснялся на кошмарном уральском диалекте.

Певец поискал в портфеле “Записки коллекционера”, спустился вниз, посмотрел в машине и, ничего не найдя, понял, что оставил папку на работе.

Назавтра он вспомнил о ней, когда увидел оформительшу. Саша, почти нежно попробовал он произнести имя. Она говорила, что ее зовут

Александрой.

Она протянула бумаги:

– Вы вчера забыли на столе. Ну, когда обедали… – Глаза у нее подозрительно бегали. – Я уже заканчиваю проект. Не могли бы вы рассчитаться сразу?

– Могли бы. Но после визы господина Лучинкина. А как насчет следующего кабинета? Для отдела сбыта?

– Почему бы и нет… – Она пожала плечами, но на него не смотрела.

Глядела на папку в его руке. Та ее занимала гораздо больше.