Случай правильно привел. Хотя вначале был обман. А повернулось хорошо.

Но как вышло, что из всей бурной жизни, с войной, ваучерами, приватизациями, ЧОПами, которые он держал в городе, осталось только ружье, собака и женщина в красном халате, он постичь не мог. В голове не укладывалось.

Когда Петрович ушел, задумалась Анна. К примеру, решили сносить здание – нет, нельзя: обнаружилось, что там Чехов останавливался по пути на Сахалин – дом нужно сохранить. Ее муж полжизни строил дачу.

Дом из бруса, подвал, площадка под гараж и фундамент для бани.

Инструмент в сарае, все в аккуратных карманах. Она так радовалась, отбирала каждый сорт – малина величиной со сливу, кабачки как тыквы, а огурцы – смотреть страшно! И кому теперь нужен этот дом без людей?

Пусть хоть Петрович живет с собакой. А она будет его навещать, не сидеть же с Махмудом. Махмуд, тем более, начал гадить в квартире.

Как Петрович появился, так и гадит. Ревнует, ассирийская душонка.

Она прошла в комнату, вопросительно поглядела на диспетчера, но порезанный смотрел в никуда и молчал. Оболочка осталась, а жизнь ушла.

Утром певцу позвонила Саша и спросила, есть ли у него в квартире железная дверь. Ей надо спрятать картины.

Певец, немного подумав, вынес из гардеробной одежду, чтобы комната была совсем пустой, и принялся развешивать те, что уже были. Семь ганшинских картин заняли одну стену. Он старался не глядеть на

“Птиц”, чтобы снова не захотелось петь.

На такси приехала Саша, и они занесли еще семь полотен. Их тоже развесили.

Саша уселась в кресло и цокнула языком:

– Все, мы богачи! Четырнадцать картин Ганшина. Слушай, а откуда у тебя швирикасовские?

– Я их купил для тебя.

– Для меня? – изумилась она.

– Ты же сама говорила, что хочешь эти картины… Они твои. С ними и живи.

Певец усмехнулся, а она беспокойно заерзала.

– Что значит “с ними и живи”?

То и значит, подумал он. Если она уверяет, что хочет картины ради их самих, пусть получит. Что дальше, интересно?

– Ты имеешь в виду здесь, в этой комнате, жить? – обеспокоилась она.

– Где хочешь. Просто тут безопасней.

Саша принялась в волнении грызть ногти, обдумывая.

– А что я буду делать?

– Что всегда делала, – ответил певец.

Непонятно, что она имеет в виду. Почему жизнь должна стать другой?

У тебя появились картины, которые ты хотела. Что еще надо? Но Саша принялась теребить волосы, потом дергать ногами, потом разнервничалась окончательно.

– Что мне их, караулить теперь?

– Зачем? Есть сигнализация. Можно еще одну дверь поставить.

Он сел рядом с ней в кресло.

– Не хочешь меня поблагодарить?

Саша отодвинулась. Может, он хочет заработать любовь? Или посадить ее в клетку? Некоторые заводят женщин, точно подбирают уличного щенка: чтобы чувствовать себя могущественней. В нем живут двое. С которым она разговаривает? Проще, конечно, если твой двойник разгуливает на свободе чужой невестой, чем сидит внутри. Как будто нельзя разбогатеть, не обзаведясь странностями…

– Научись быть признательной, советую, – сказал он. – Большего не требуется. Подумай, ты хочешь остаться или уехать?

Саша посмотрела с беспокойством. В ней начались колебания, борьба, прогулки ума туда-обратно.

– Хочу остаться, – наконец сказала она.

Певец удовлетворенно улыбнулся. Он наклонился, нажал педаль кресла, и спинка услужливо легла.

– Вот твоя кровать.

Он снова улыбнулся и вышел из комнаты. Саша встала и побрела за ним на кухню. Они тихо ужинали.

– Я хотел тебя спросить… – произнес певец. – Почему ушел твой муж?

– Я хотела того, чего он не мог.

Певец засмеялся, и Саша не поняла, что это значит. Может, он уверен в себе? Ему кажется, что нет ничего, чего бы он не мог? Это тупость такая? Хотя Лиза уверяла, что это совсем не так. Просто у директора другой ум.

– Что смешного? – спросила она.

– Женщины всегда так поступают. Если нет денег, они просят денег, если есть деньги, находят то, чего ты не можешь.

Еще нужно заслужить, чтобы женщине что-то стало от тебя нужно, сердито подумала Саша. Кругом полно таких, от которых не нужно ровным счетом ничего.

– И ты его больше не встречала? Я имею в виду – мужа?

– За год и семь месяцев один раз. Видела из трамвая. – Саша вздохнула. – На нем было такое пальто, какое мы не могли себе позволить… Денег, которые он присылал по почте, было достаточно. В общем, я поняла, что с ним все в порядке. И мы с ребенком ему не нужны. Да и никто не нужен.

Саша вдруг задумалась, отчего она никогда не искала Ганшина. Ей это просто не приходило в голову. Точно после землетрясения у нее отшибло память и она забыла, что у нее есть муж. На самом деле это была видимость, она помнила о нем каждый день. Но это была память о том, чего нельзя совершать. О том, что она плохая жена художника.

Она опустила голову и спрятала глаза. Похоже на горе, подумал певец.

Может быть, Саша, как и он, никогда не была любимой. Может быть, она даже не знает, как это выглядит. Может, ей вообще трудно это вынести? Быть нелюбимым проще, поэтому у большинства все однобоко.

Две трети однобоких. Он сам чуть не въехал в столб, когда Оля спросила, почему нельзя вернуть их прошлое. Запаниковал, что Оля его полюбит. Тогда снова наступит асимметрия, только в его пользу.

Поужинав, Саша вернулась в комнату с картинами.

Она разглядывала “Почту”.

Когда она была ганшинской невестой, он привез ее в маленький, игрушечно чистый город познакомить с мамой. “Саша, – сказал он крошечной женщине, – интересуется магазинами. Ну, хочет пройтись по магазинам”. Его мама все поняла и радостно смутилась. Саша тоже была смущена и, пообедав, пошла гулять по бюргерскому городку с фонарными столбами, блестевшими оранжевой краской. В нем по-прежнему жила ганшинская первая любовь. Сердце жгло гораздо сильней, чем мартовское солнце, слепившее глаза. Кожа казалась прохладной от жара внутри. Она так его любила, что хотела угадать среди встречных его девушку. Она должна была ее увидеть и увидела. Грациозная и темноволосая, в длинном пальто, она заполняла бланк на почте, а Саша смотрела с улицы через стекло. Она ходила за этой женщиной до тех пор, пока ее не увез автобус. Спустя несколько лет Ганшин показал ей настоящую. Та, которую она выбрала ему на почте, была лучше.

Саша встала и повесила на место “Почты” “Фонарь”.

Майский лез ей под юбку, когда она была на восьмом месяце. Они листали альбом, а напротив, сидя в кресле, спал Ганшин. Саше надоели дурацкие шутки, и она сказала:

– Алексей не спит. Он притворяется.

– Мне лучше знать, – возразил Майский.

– Я не сплю, – произнес Ганшин, не открывая глаз. – Я о вас думаю.

Это картинка. Мы сидим втроем за столом, а с улицы светит фонарь.

Надо забрать картины у Майского. Они словно подружки, которых бросил общий любовник. “Он хитрей, чем ты думаешь, – говорил ей Майский. -

Посмотри на себя, как ты изводишься. Я с ним всю жизнь ношусь, и что? Из-за „Диспетчера” я по лесу ночью гулял и с тех пор не люблю природу”.

Саша думала. Можно отвердеть, как янтарная смола, можно испариться, как жидкость, сгнить, как яблоко, растаять, как снег, иссохнуть, как лист. Много способов уничтожить живое. Но куда может пропасть талант? Куда утечь, во что превратиться? Ганшин состоит из картин, как из клеток. Пока он ходит, ест, курит, смотрит в окно, оно не может быть потеряно. Он не может не писать. Но что он пишет, что?

Почему только копии? И что значит “вернуть написанное”? Это как если бы пчелы вдруг решили не делать больше мед. Или стали сами им питаться…

В тот день, когда Ганшин ушел, она утром бегала на молочную кухню и в магазин. Когда вернулась, он стоял на коленях возле раскрытого чемодана, вминая туда свитер. Свитер пружинил, меринос с акрилом артачились, руки проваливались внутрь, как в тесто. Услышав шаги, он, не оглянувшись, произнес: “Я ухожу”. В этот момент Саша подумала не о нем, не о себе, она подумала о курице в сумке и что с ней теперь делать. И что вообще следует делать, если не гладить рубашки, не покупать творог и не видеть его картин. Она отдавала этому время жизни, а с его уходом часы остановились.