После работы он потащил Сашу в метро. Они спускались вниз, а градус страданий поднимался, как в аду. Тут все были вроде него, полузадушенные, побитые, а попадались и похуже. Он посмотрел на свое отражение в темном стекле. Усталый человек в расстегнутом пальто, волосы забраны в косичку. Впрочем, Оля с красивой прической выглядит немногим лучше. Но безгрешней всех выглядит Саша. Точно она уже не человек, а картина.

Его начало потрясывать, как в школе перед законной двойкой, но его спутница улыбалась, поезд мерно стучал, ничто не предвещало беды.

– Я сейчас спою. Денег не надо, – объявил он.

Обитатели вагона нехотя поглядели. Дружелюбный пьянчужка упрямо зашарил в кармане, а дама в шляпе воззрилась на его ширинку. Певец набрал воздуху в легкие и начал “Я ехала домой…”. Все было тихо, спящие не проснулись, поезд не сошел с рельсов. На следующей станции вошли и вышли люди, дама в шляпе, проходя мимо, шепнула: “Как вам не стыдно?” Он опустил глаза: ширинка была в порядке. Что она имела в виду? Он продолжал, уже не сомневаясь, что справился. Пьянчужка, выходя, насильно сунул ему пятак. На щеке его блеснула мелкая слезинка. Певец и сам едва не всплакнул. Девушка с малиновыми волосами поглядела в упор, а ее парень заметил: “Шел бы ты в оперу, дядя”. Это немного смутило. Он допел романс, и они вышли.

– Ну что, в китайский ресторан? Я понял, в чем фокус. Метро убирает инфразвук. Стачивает низы.

Он обнял Сашу за плечи, предвкушая, как они сядут, она будет есть, размахивая вилкой, а он – переживать процесс. Но есть она отказалась. Только пила, таинственно улыбалась и блестела глазами.

Вчерашнее свиданье с картинами пошло ей на пользу. Они допивали бутылку вина, когда в дверях появился Кирилл. Он подвинул стул и сел напротив певца, не замечая его спутницу.

– Этот долг преследует меня. – Кирилл вымученно улыбнулся. Вид у него был – краше в гроб кладут. Как только в ресторан пустили.

– Пойдем? – спросила Саша, тоже не замечавшая Кирилла. Иногда она вела себя непонятно. Что, например, она имела против его зама?

– Подождем счет.

Пауза затягивалась. Потом певец засмеялся абсурдности. Двое людей, делающих вид, что не замечают третьего. Когда он перестал смеяться, что-то неуловимо изменилось. Он снова ощутил Сашу от волос до пяток, воспаленность глаз и дрожание рук. Ее потряхивало, а в чем причина, он не понимал.

– Ты когда в последний раз ела?

– Я? – Она наконец взглянула на Кирилла. – Я не хочу.

– Мы можем поговорить? – спросил Кирилл.

– Говори.

– Просто все сошлось. У Розы… В общем, деньгами на лечение ее ссужала старшая сестра, не отец. С Рафиком у нее отношения не сложились… Но я должен перед тобой извиниться. Страховка была моей идеей, я подумал, что на худой конец… Что с Салаховым вы всегда можете договориться между собой. В конце концов, он занял место ее отца, а Розу просто бросил. Пусть заплатит он, если для тебя это принципиально. Жизнь человека все-таки важнее…

Певец молчал.

– Я где-то слышала эту фамилию, – произнесла Саша. – А Юля Салахова…

– Она вдруг осеклась.

– Лучинкин не может разобраться с вашим проектом, – резко повернулся к ней Кирилл. – Ремонтники ничего в нем не понимают. Инженеры тоже.

Саша испуганно замолчала.

– Может, ты что-нибудь себе закажешь? – предложил Кириллу певец. -

Мне не хочется вмешиваться в семейные дела Рафика. Тем более, что для Салахова мы доноры. Ему выгодно с нами сотрудничать, а нам – не очень. Представь, я прошу его заплатить шесть миллионов за лечение приемной дочери, с которой у него скверные отношения. Это прессинг.

Я знаю, что ответит Рафик. Он скажет: пошли ее к чертям, потому что операция стоит в двадцать раз дешевле… Я узнавал.

– Вспомнила, – сказала Саша. – Юля Салахова – хозяйка

“Бриллиантового рая”. Это все из-за того, что исчез Бондаренко…

– Что ты бормочешь? – удивился певец.

– Это известная городская байка про двух сестер. Старшая красива, умна и богата, а младшая невзрачна, завистлива и зла.

– Ты говоришь о себе, – взвился Кирилл. – Роза умна и красива.

Певца удивила перемена. За одну секунду благовоспитанный юноша превратился в исхлестанного болью и злобой быка.

– Но ее сестра живет с бандитом, разве не так? У него проблемы, его ищут. Роза тянула из сестры деньги, как пылесос, а теперь…

– Э-э, я чего-то не понимаю… – протянул певец, но Саша вдруг вскочила со стула.

– Мне надо… Я обещала маме…

И она скрылась за дверью, на ходу натягивая плащ. И что самое удивительное, Кирилл бросился за ней. Через пять минут он вернулся, держась за голову, и свалился на стул.

– Если правда то, что сказала эта серая мисс… Эта сплетница, неумеха, сто рублей убытку…

Певец почувствовал раздражение, оттого что перед ним сидел раб.

Роза, изломанная болезнью, служила только болезни, Кирилл служил

Розе, и цепь эту следовало порвать, просто потому, что оба уже вступили на скользкий путь.

– Она не серая мисс… Но и не тигрица, – произнес певец. – Роза тебя съест и не подавится. А я, пожалуй, посторонюсь. Симбиоза в природе не существует, мне один биолог сказал. Есть только взаимное пожирание. Чтобы ты не обольщался, верни деньги на фирму. Когда ты увидишь, как сложно тебе расстаться с квартирой отца и как легко это сделает Роза, ты поймешь, насколько дорога человеческая жизнь.

Гораздо дороже квартиры.

Кирилл расстегнул плащ и заказал себе вина.

– Я не могу сейчас. Я заплатил издательству, чтобы напечатать рукопись.

Кирилл заговорил об отце. Рукописи его оказались беспомощны, как ябеда мальчика. Словно зрелость отказала писателю там, где он был искренен. Поневоле задумаешься о смысле режима. Официальная культура стала родиной, матерью, мундиром, котурном – всем, что требовалось для достойного мужского письма. Без нее он барахтался распеленутым младенцем, а жалобы на благодетеля напоминали ябеды ребенка.

И все-таки Кирилл решил это напечатать. Пусть, думал певец. Он не может смириться с тем, что любой убирается восвояси вместе со своим отрезком сантиметровой ленты, и потому предан легендам былых времен.

Никто не хочет видеть, как сметается жизнь, даже на чужом примере.

Отличный художник погибает в расцвете лет, а прелестная женщина любит картины покойника. Он сам готов вернуть семью, не заметив прошедших десяти лет, и если бы не Саша, сделал бы это. Грубо говоря, мир неизменен.

Когда певец подъезжал к дому, зазвонил мобильник.

– Ты прочитал бондаренковские записки? – спросил Сашин голос. – Ну, в той папке? Нет еще? Прочти!

Добравшись до дивана, он поставил на столик чашку с чаем и раскрыл папку. “Мои картинки” называлась рукопись, а снизу шла надпись помельче: “Записки коллекционера”. Он принялся читать.

…В марте 199… года на улице Суворова, 31, состоялась выставка неформальных художников. Событие было из ряда вон выходящее. Залы были заполнены работами неофициальных художников, выставлялись все, кому не лень. Жук да жаба. Помесь гонора с ущербностью. Короче, дрянь редкостная. И на этом фоне – картина Миши Захарова “Удвоение

Мадонны”. Мы были поражены. Мне до сих пор не удается купить эту картину.

Следующая выставка размещалась на Жукова, 11, в здании бывшей станции вольных почт. Она просуществовала больше года. Руководил ею замечательный художник и детдомовец Витя Сирота. Все художники, не нашедшие официального признания, приносили Вите свои работы. На этой выставке собирались все поэты, художники. Это был глоток свободы.

Жители города очень любили выставку. Мне удалось купить несколько работ Захарова. Там же я впервые увидел картины Алексея Ганшина

“Азия” и “Диспетчер”. За “Диспетчера” была назначена цена в тысячу рублей. В то время я вообще не знал, что в природе существуют такие деньги. Как оказалось позднее, автор тоже не знал, и никакой разницы

– тысяча или десять тысяч – для него не было. Тем не менее я решил эту картину купить. Насобирал денег, пришел к Сироте, и он, потупив глаза, скорбно мне сообщил, что картину уже купили. “Ты делаешь мне больно”, – сказал я Вите. “Конечно”, – радостно согласился он.