Вдруг, приподнявшись, Евстафий Павлович приблизил лицо к стеклу и всмотрелся в пустую, черную от дождя, с расплывшимися отсветами фонарей платформу. Он обернулся и вновь встревоженным взором наткнулся на Сережу.

– Вы не знаете, скоро мы отправляемся?

Сережа посмотрел на часы. Евстафий Павлович не отрывал от него взгляда.

– Скоро.

– Когда?

– Через пять минут буквально. Здесь большая стоянка, потому что поездные бригады меняются.

Но Евстафий Павлович уже не слушал Сережу. Он поднялся и схватился за край полки, на которой Сережа сидел. Сережа догадался, что он хочет что-то достать из багажа, и встал. Евстафий Павлович рванул вверх полку, достал из-под нее сумку. Откатил зеркальную дверь и выскочил из купе. Изумленный Сережа бросился к окну. Он увидел бегущего к вокзалу Евстафия Павловича с сумкой на плече. Сумка была старая, синяя, с красной надписью в белом прямоугольнике: "USSR".

Поезд тронулся, точно нечаянно, как будто и не тронулся вовсе, а просто голова закружилась у глядящего в окно.

Для столь поспешного бегства поводом могла быть только газета.

Что-то в ней всполошило степенного философа, смутило, выбросило из теплого, обжитого нутра под дождь в чужом городе.

Сережа перечитал все, каждую статью, заметку, каждую фотографию рассмотрел на той странице, которую изучал Евстафий Павлович. Лишь один материал показался ему любопытным, любопытным не сам по себе, а в связи с Евстафием Павловичем, искателем детективных историй, собирателем преступлений и "случаев".

Сообщалось, что наконец-то готов к сносу старый, бывший когда-то, после войны, воровским притоном район. Жителей уже переселили в новые отличные квартиры. На месте бараков и частных домишек, запутанных улочек и переулков, проходных дворов и глухих углов поставят несколько высоток, построят школу, детский сад, разобьют парк.

"Воровской притон, малина…" Видать, веселенькая история была у этого места, с поножовщиной, с кровью, с крадеными драгоценностями, мерцающими в тусклом свете электрических ламп. Наверное, собиратель историй знал что-то о кладе, зарытом в подполе какой-нибудь халупы-развалюхи.

На всякий случай Сережа перечитал всю газету целиком, но больше ничего интересного не нашел.

На следующей ночной станции он сошел с поезда. Стоянка была короткой, и едва он спрыгнул на низкую, разбитую платформу, как состав двинулся в путь. Вдали шли обходчики. Доносились их голоса.

Светящаяся точка фонаря приближалась. Перепрыгивая через рельсы,

Сережа направился к небольшому зданию станции.

– Билетов нет, – сказала кассирша.

– Как нет?

Он стоял у окошечка растерянный, как будто его обманули, и не уходил.

– Что же делать?

Кассирша всмотрелась в мальчишеское лицо.

– Можешь сесть на пригородный, через час отправление. Доедешь до

Речинска, это большая станция…

– Я знаю.

– Оттуда можно машину нанять до Москвы, прямо у привокзальной площади машины.

– За дорого?

– Кому как. Если очень надо, так и ничего. Тысячи полторы запросят, а то и две. Есть у тебя такие деньги?

Сережа кивнул.

– Но ты сразу не соглашайся, торгуйся.

– Спасибо.

До пригородного Сережа сходил в буфет, взял чаю, пирожок с картошкой. Пирожок не доел, оставил бродяжке, слезно смотревшему. "В конце концов, ничего страшного, что я соскочил с этого поезда, – думал Сережа, – никому от этого ни жарко ни холодно". Мать знала, что он ехал к бабке, собственно, она и дала ему денег на поездку, уж очень ей хотелось, чтобы он хоть куда-нибудь свалил из дома, оставил ее с новым хахалем наедине. Бабке он не сообщал о приезде, хотел устроить сюрприз. Так что никто Сережу не ждал, он был свободен, и ему даже немного грустно было от этой свободы.

Объявили посадку на пригородный. В старом раздолбанном вагоне, кроме

Сережи, оказалась старушка с маленькой внучкой, обе в белых платочках, с тяжеленными корзинами, прикрытыми уже вялыми листьями лопухов. Они ехали в Речинск на рынок, торговать грибами. Обе уснули почти сразу. Сережа спать совсем не мог, в голове была ясность почти невыносимая, как бывает невыносим яркий солнечный свет, словно кто-то настроил Сережу на эту ясность. Сережа даже подумал, что долго так не выдержит. "Так и помереть можно, спечься".

Большая платформа в Речинске была пуста. И газетный киоск уже закрыли. Сережа заглянул в зал ожидания, Евстафия Павловича там не увидел. И в буфете он его не нашел. Наверняка уже ехал к Москве, уже даже подъезжал. Сережа упустил Евстафия Павловича, даже если и угадал, куда он вдруг рванул и зачем. Проверить это уже не представлялось возможным. И все-таки из какого-то нелепого упрямства или из-за бессонной ясности в голове Сережа вышел на привокзальную площадь, не умея торговаться, согласился с шофером на назначенную цену и отправился обратно, в Москву. Глаза так и не сомкнул, хотя шофер выключил в салоне свет и музыку.

Утро только начиналось. Августовское, тихое, как мирный сон.

Сережа не торопился. Зашел в уже открывшийся "Макдоналдс", сходил в туалет умылся, выпил кофе. Есть не хотелось. Настроение было самое бодрое.

Сережа вышел из "Макдоналдса" и сел в троллейбус.

Перейдя под землей площадь, Сережа очутился на Ленинградском вокзале. Взял билет, сел в пустую по раннему времени электричку.

Сошел на второй остановке. От платформы вела асфальтовая дорожка – между глухих стен пивзавода и мясо-молочного комбината. Над головой кружилась черная туча птиц. Пахло ржаным хлебом и падалью.

В узкой щели между двух стен Сережа шел долго. Он думал, а будет ли конец, не лабиринт ли это безвыходный? Но, к счастью, выход открылся.

По широкой дороге катили грузовики и фуры. За дорогой, в низине, стояли те самые, готовые к сносу, деревянные бараки и частные дома на просевших каменных фундаментах. Палисадники и сады разрослись, яблони и вишни одичали, высоко поднялась полынь, крапива, чертополох. Пахло под ровным солнечным светом кладбищенским запустением. Отчетливо слышались и поезда, и ревущие по дороге машины, и ухающие звуки из-за заводских стен. Но звуки близкой жизни не имели отношения к покинутому, оставленному людьми месту. Здесь, на этих улочках, звуки обретали другое значение. Что-то вроде реквиема.

Растерянно шел Сережа по растрескавшемуся асфальту. Окна домов зияли черными провалами. Осколки стекол посверкивали. В иные дома Сережа заходил, ему казалось, там кто-то есть. Сережа прислушивался, привыкал к полумраку. Заглядывал в клетушки комнат.

В одной из комнат увидел старый стул.

Сережа сел на него и вдруг почувствовал тяжесть в ногах, усталость.

В горле пересохло.

На стене темнели прямоугольники от висевших здесь когда-то то ли фотографий, то ли картинок. Сережа представил себя пришельцем, заблудившимся на чужой планете. За разбитым окном густо и высоко стояли заросли малины, и перезревшие, темные ягоды приторно пахли.

Апатия, усталость, полная невозможность движения, паралич воли. Если бы кто-то сейчас вошел, достал пистолет, взвел курок, навел на

Сережу, прицелился, Сережа бы не шевельнулся. Так и дожидался бы выстрела. При полной, ослепительной ясности сознания; мысли сгорали в его свете.

Заросли качнулись. То ли крыса прошмыгнула, то ли кошка. Аптечный пузырек обозначился в углу. Паутина сверкнула в переместившемся солнце. И вдруг все погасло – солнце ушло за облако. Стало холодно от страха. Сережа вскочил, бросился вон из клетушки. Так бежал, будто дом рушился за спиной. На уличке остановился. Солнце вновь показалось. Забыл даже, для чего оказался здесь.

Думал вернуться к дороге, но не помнил, в какую сторону идти. Звуки машин и поездов казались далекими, не земными, а небесными.

Сережа пошел наудачу.

На перекрестке остановился. Бежала стая собак – цепью. Они приблизились и проскользнули мимо, совсем близко от Сережи, на него не отвлекшись, не поглядев. Молча, быстро. Пропустив собак, Сережа двинулся дальше. Улица вела его вдоль палисадников с роскошными золотыми шарами, с рябинами, полными красных ягод. На небольшой площади, на кособокой скамейке возле бывшей почты Сережа увидел людей.