22 сентября 1937 года

Северное лето коротко. Даже не знаю, что еще написать. Мы с матерью копали картошку. После я умылась, надела синий плащ с пояском, лаковые туфли на каблуке, серый берет, и мои глаза сразу стали и серыми, и голубыми. Я пошла в библиотеку. У булочной стояли две тетки, две сестры, обе незамужние, обе старые, хмурые. Я с ними поздоровалась. Они глядели мне вслед, как тучи, а я шла, как солнечный зайчик, и улыбалась.

Вечером я читала маме стихи по книжке, а ночью я уже помнила их наизусть. Когда я читаю, мама всегда плачет. Но она меня совсем не слышит, она мне только в глаза смотрит и говорит, что у меня в глазах – небесный свет.

У нас в городе все обыкновенно, а где-то ведь, совсем рядом, люди совершают подвиги, а не только картошку роют. Впрочем, теперь, когда я так думаю о людях рядом, я себя обрезаю – вспомни Андрюшу!

Я пишу дневник уже третий день, и пора уже написать об Андрюше.

Прошлой зимой мы с мамой ужинали, вдруг дверь задрожала, забилась, мама бросилась отворять, влетела Валька, вся в снегу, в слезах, без шапки.

– Андрюша с моста свалился!

Не свалился, а упал. Он на спор ночью по перилам шел. Мост над рекой для железнодорожных составов наводили. Но после передумали и повернули железную дорогу в обход. Мама говорит, что, когда что-то стоит без дела – дом или мост, – быстро разрушается. Это верное наблюдение. Бетонные опоры моста в трещинах. Осенью ветер набивает в них песок и семена трав, которые весной прорастают.

Река под мостом мелкая, но русло ее глубокое, каменистое.

Раньше я об Андрюше не думала, а в тот раз задумалась: кто он такой?

На другой день я была в больнице. Я надела красивый свитер с оленями, мама его очень любит. В палате – душно, много народу, все, кроме Андрюши, взрослые.

Он лежал на подушке, очень бледный. Из-под подушки выглядывала закрытая книга. Мы молчали и друг друга рассматривали. Мужчины играли в шашки, разговаривали, кто-то курил тайком, пряча дым в рукав. Я уже знала, что Андрюша хочет стать полярным исследователем и воспитывает в себе бесстрашие и ловкость.

Что тогда знал про меня Андрюша? "Что ты странная". Это он после мне признался. "А сейчас? Что ты сейчас обо мне думаешь?" – "Я не знаю".

Испугался говорить. А я подумала, что тоже могу пройти по перилам ночью, только не пойду. Я не имею права собой рисковать, я для другого предназначена, другому отдана, как Татьяна.

14 ноября 1937

Нам дали задание, зимой, когда все еще похоронено под снегом, прорастить зерно. Каждому дали по несколько зерен. Я налила в миску немного воды и положила в нее зерна. Миску поставила на табуретку возле печки и накрыла простой косынкой. Через некоторое время из зерен проклюнулись белые червячки ростков. Жизнь зарождается в темноте.

Из-под снега на огороде я накопала земли в деревянный ящик. У печки земля прогрелась. Я ее полила, пальцем продавила лунки и в них ткнула белые червячки. Ящик я поставила ближе к окну, к свету. Через некоторое время из земли выглянули зелененькие росточки. Я все время бегала на них смотреть. Я как с ума сошла, как будто увидела самое настоящее чудо, как будто сам Иисус шел мне навстречу по воде!

Что странно: мы каждую весну видим, как мир пробуждается, и не очень-то удивляемся. Не удивляемся, что картошка всходит, что почки набухают на деревьях.

На уроке мы смотрели в микроскоп на каплю воды. Она кишмя кишела живыми существами. И это тоже повергло меня в какое-то восторженное состояние.

Кто-то спросил, чем живое отличается от неживого. Мы стали выяснять.

Оказывается, и движутся, и воспроизводят себе подобных, и умирают не только живые существа. И хотя камень, ясное дело, существо неживое, объяснить, почему это так, нам не удалось. Ведь и драгоценные кристаллы растут под землей!

Учительница сказала, что когда-нибудь ученые найдут точное определение живого и неживого. Определение – отделение.

Но что странно. Дядя Ваня, наш сосед, который играет на гармошке, когда выпьет, ездил летом на Черное море отдыхать. Он мне привез оттуда гладкий полосатый камешек. И я этот камешек полюбила. Сам по себе он не живой, но живой для меня. Я с ним даже разговариваю.

Недавно я его уронила и извинилась перед ним, и погладила ударенный бок.

2 декабря 1937

Всю ночь я проплакала, жалея Русалочку. Мне кажется, я сейчас тоже живу под водой, в тишине, в сонном тепле. Гляжу, как горит огонь в печке, как снег падает, швыряю его лопатой, читаю разные книжки по ночам…

Она выплывала на поверхность океана и смотрела на проходящие корабли, а я хожу смотреть на поезд. Ночной скорый, в котором горят окна, а в них люди пьют чай или разговаривают, или читают. Все обыкновенно, но при этом поезд их уносит куда-то, и белые крахмальные занавески качаются. И в следующую секунду люди глянут в окно и увидят, что городок наш уже исчез, если они вообще заметили его огни.

Поезд проходит раз в неделю.

Меня еще нет, но я обязательно буду.

1 января 1938

Мне уже четырнадцать лет.

Недавно у нас был разговор с Андрюшей. Вот что он обо мне думает:

– Мать драит полы в клубе, ведра таскает с этажа на этаж, волочит дрова, топит печи. Это кроме дома и хозяйства. А ты только читаешь ей книги вслух, когда она устанет и сядет отдохнуть. Осенью ты идешь с ней в лес по грибы – она собирает, а ты гуляешь и песни поешь.

Принцесса на горошине.

Я ни слова не сказала себе в оправдание. Хотя могла сказать, что и полы дома мою, и за водой хожу, и грибы собираю, и на огороде помогаю. Как будто он не видел ни разу!

Я промолчала, потому что поняла – это не важно, что он меня видел и с ведром у колонки и с дровами у печи в клубе. Я все равно для него принцесса на горошине. Такой кажусь.

– Хочешь, я и тебе спою? – сказала я.

Мы стояли над рекой на том самом мосту, и я, не глядя на Андрюшу, а глядя вдаль, где черной точкой парила птица, запела песню на стихи

Лермонтова "Выхожу один я…".

Я не знала, стоит ли Андрюша рядом или ушел, я о нем забыла.

Я все спела, до самого последнего, про могилу. Под моими горячими пальцами лед на перилах растаял. Я повернулась. Андрюша смотрел на меня. Я даже испугалась, так он на меня смотрел.

С этой песни на мосту он уже не говорит, чтобы я стала его женой. Он вообще стал меня чуждаться. А раньше все хотел меня как-то переделать, переиначить под себя. Я даже немного поплакала об этом в подушку. Но потом рассудила, я ведь и не собиралась за ним идти по жизни, моя дорога другая, и я совсем одна на ней.

2 августа

Сегодня я в самом центре мира. Я – в Москве. И у меня раздвоение личности, и даже больше – бессчетное размножение.

Мне кажется, я сижу сейчас дома, на крыльце, и дышу последним летним теплом, и я же еду в поезде, и я же смотрю на него, и я же сижу сейчас в кухне на табуретке, и мне не спится, мне одиноко, мне неуютно, меня пугают клопы в моей новой постели. Перед сном я их жгла свечкой, но так и не выжгла. Меня пугают сырые казематные стены и бесконечные звонки трамваев, а сейчас, ночью, пустой блеск рельс.

И мне кажется, что я еще действительно слишком мала, как мне сказала та пожилая девушка, что принимала документы.

Ничего, завтра все решится.

Я не боюсь. Я даже не волнуюсь. Мне только ужасно одиноко.

Сейчас-то я вижу, что меня нет дома и мама одна. Она молится Деве

Марии, смотрит на мое фото и плачет.

И в поезде меня нет. Меня нигде нет.

Я думала, что я смогу описать, как было в поезде, но не смогу – все смазывается, все как на темной фотографии, когда недостаточно света.

Мне-то все было видно, но чтобы увидели другие…

Сентябрь

Никогда не думала, что стану Скупым рыцарем!

Никогда не думала, что на деньги столько можно купить!

Конфеты. Туфельки. Книжки. Билеты в театр. В цирк!

Но я ничего не покупаю – только чтобы с голоду не умереть. Я так похудела. И мне идет быть худой. Глаза выделяются. Мужчины на меня смотрят, хотя я маленького роста и одета скромнее некуда.