Совещание долго не начиналось. Полковник читал бумаги за своим большим столом. Мы все, человек около двадцати, сидели тихо.

Иные поглядывали на часы.

– Это всегда так? – шепотом спросил я Вячеслава Михайловича. Я впервые был на совещании и не знал обычая.

– Нет. Мы просто ждем человека, довольно странного. Впрочем, сами увидите.

– Если дождемся, – прошептал молодой офицер, сидевший с нами рядом на жестком стуле.

Надо сказать, почти вся мебель на объекте, даже в начальственном кабинете, была, как и плакаты, из тридцатых годов. Жесткие прямые стулья с черной дерматиновой обивкой, массивные деревянные столы, черные лампы и черные тяжелые телефоны. Чем объяснить подобную сохранность старины, не знаю. Возможно, слишком накладно было завозить новую мебель.

Ожидание длилось.

– Это какой-то важный человек? – прошептал я.

– Работник хороший, – отвечал Вячеслав Михайлович.

Среди ожидающих был, между прочим, и тусклый майор. Никакой особенной роли в моем повествовании он не имеет, кроме той, что был как бы свидетелем моей жизни. Можно отыскать этого майора, спросить обо мне, и он подтвердит, что я был. Если жив и помнит.

Полковник читал, многие уже шептались. Я слышал что-то об обеде у Брусиловых, о разбитом стекле, о новых ботинках. Ботинки жали.

Вдруг дверь распахнулась, и все смолкло.

Лет ему было под сорок. Все еще капитан. Взгляд казался то ли подслеповатым, то ли растерянным.

Он вошел, тихо притворил дверь и тихо прошел на свободное место у кондиционера. Туда никто не сел, потому что от кондиционера дуло. Этого человека я видел прежде в столовой. Он ел очень медленно, и товарищи по столу не стали его дожидаться. Как потом выяснилось, он вообще был человек медлительный и рассеянный.

Мог, к примеру, в ясный летний день зайти в лес, сесть на пенек, закурить и засмотреться на дым, на колеблемую насекомым былинку, на трепетное пятно света. И просидеть так часа два, забыв не только работу, но и собственное имя. Мог он забыть дома фуражку и так явиться на службу. Говорили даже, что как-то раз он потерял пропуск и не мог выйти из здания. Трое суток провел в заключении, пока начальство не оформило бумаги. Спал прямо на столе, ел, что приносили товарищи, много работал, писал записки жене.

Работник – техник – он был хороший. Начальник в добрую минуту говорил даже: на вес золота. В этот раз он сказал, что лишит его выходных, и начал объяснять поставленную перед нами задачу.

Опоздавший, казалось, не слушал, но вдруг задал толковый вопрос.

После совещания Вячеслав Михайлович подвел меня к нему и представил. Капитан обрадованно сжал мою руку.

– Я столько о вас слышал!

Из дверей вышел адъютант и позвал капитана к начальству.

– От кого и что он мог обо мне слышать? – спросил я Вячеслава

Михайловича.

– Думаю, от Валентины. Библиотекарша – его жена.

– Да я видел ее три раза! И десятком слов не перемолвился!

– Не знаю, голубчик.

Два замечания:

Первое. Запись из той тетради я так же привожу по памяти, как и события.

Второе. Ключевые в данном повествовании события я не записывал.

Не помню, сколько прошло времени, но я ощутил, что оно прошло, потому что почувствовал – Новый год приближается. Именно так, все стоит и ждет, а он движется. В детстве кажется, что запаздывает, а уходит слишком быстро.

Я думал, что встречу Новый год один-одинешенек во всей гостинице, не считая дежурного администратора. Сяду в фойе перед телевизором и выпью один бутылку шампанского. Кажется, был последний выходной день перед Новым годом, когда я купил эту бутылку.

Продавщица, Галочка, была по специальности глазным врачом. Место в поликлинике оказалось занято, и хорошо, что нашлось место продавщицы, – Галочка не сумела бы сидеть дома. Часто прямо в магазине она давала врачебные советы.

С этой тяжелой бутылкой я, не заходя в гостиницу, отправился в столовую завтракать. По выходным в столовой почти не бывало народу, офицеры сидели дома и гражданские – дома, в своей

Москве; только у меня дома не было.

Я взял омлет и можайское молоко. Сел в углу, лицом к залу. Я слышал, как по плацу идут солдаты и поют "Не плачь, девчонка".

Под потолком, покачиваясь, висели серебряные гирлянды.

Отворилась дверь, и вошел капитан. Он взял манную кашу, чай и бутерброд с сыром. Я тогда и не подумал, почему это капитан завтракает не дома.

Сел он так, что я его не видел. Мне тогда показалось, что он своими то ли подслеповатыми, то ли рассеянными глазами меня не заметил. Но сейчас я думаю, что меня, именно меня и только меня он и заметил, лишь вошел.

Темная бутылка с серебряным горлышком стояла на моем столе, солдаты маршировали по плацу, стояли на постах часовые, каменный шар связывал нас со всей вселенной. Как завершился наш завтрак, не помню.

Итак, пришла Новогодняя ночь, и я спустился в фойе с шампанским и казенным граненым стаканом. Лучшее кресло у батареи было занято. Капитан то ли смотрел телевизор, то ли дремал с открытыми глазами. Я сел в кресло рядом, поставил бутылку на пол. Я и в этот момент не задумался, почему капитан не дома встречает Новый год.

Минут за десять до полуночи я потянулся к бутылке и – почувствовал взгляд. Посмотрел в ответ и увидел, что глаза у капитана ясные.

– Давайте, – сказал я, – за встречу. Спросите у дежурной стакан.

– За встречу?

Он вернулся со стаканом, и мы уставились в телевизор, дожидаясь, когда ударят куранты.

Бой начался. Я выдернул пробку, разлил шампанское, и с последним ударом мы сдвинули стаканы.

– Холодное, – сказал капитан.

– Как должно.

Посмотрели, молча, в телевизор. Я долил стаканы до краев.

– Будем.

Он отпил и сказал:

– Интересно, что означает встретить Новый год с покойником?

– Что?

– Хотите, расскажу, как я вас убил?

Как ни странно, я все-таки военный, офицер, и у меня есть оружие. У меня есть даже ключ от оружейной. Как вы думаете, почему я – военный? Выбрал самый неподходящий для себя образ жизни, – форма, приказы, точность. Надеялся себя преодолеть и преодолел. Форму, приказы и точность. Я оказался сильнее всей этой машины, на моей стороне сама природа. Но вернемся к делу.

Как оно происходило.

Представьте: объект, ночная смена, самая полночь, – у меня страсть к романтике. Вы сидите в своем белом халате, близко наклонившись к экрану. Вы очень близко наклоняетесь. Лицо – освещено экраном. Звонит черный телефон, он от вас справа. Вы поднимаете трубку.

– Срочно спуститесь в бункер А-16, приказ офицера Свиридова.

Вы человек исполнительный, тут же подымаетесь и идете.

Что такое бункер А-16? Глубокий каменный подвал. Свет ослепительный. Вы входите как будто прямо в июльский полдень. В бункере стою я. Передо мной – стол. В руке у меня пистолет.

Пистолет наведен прямо на вас, вы только его и видите. Дверь за вашей спиной закрывается наглухо.

– Я вас не убью, – говорю я, – если вы исполните несколько нехитрых действий. Первое. Подойдите ко мне ближе.

Вы подходите.

– Прямо к столу.

Подходите.

– Опустите глаза.

Опускаете.

– Видите пистолет? Возьмите его. Осторожно, он заряжен.

Отступите на несколько шагов. Наведите. Так. Чуть влево.

Спокойнее. Стреляйте. Если вы не нажмете курок, я вас убью. На счет три. Раз-два.

Вы понимаете, что я выстрелю. Это не блеф. Нажмете вы на курок?

Думаю, да.

И вот, предположим, утром вас находят. Вы ничего не можете доказать. Смертная казнь, решит суд. Ночь с трупом и смертная казнь. Ничего, да? Мне понравилось.

Он поднял стакан с выдохшимся шампанским.

– Так что Новый год встречают два покойника.

– В общем, мне тоже понравилось. Занятно. Но хотелось бы чуть больше подробностей.

– Почему вы не сможете ничего доказать?

– За что такое наказание. Чем я перед вами виноват?

– У вас голова не кружится? У меня всегда от шампанского… Я попробую. Только с чего начать? Я люблю, когда начинают издалека. Знаете, такой долгий путь к центру, к сути, построение лабиринта, в котором хочется заблудиться навсегда.