– Шик! – одобрил Эндлунг. – Девочки, вы просто киски. Пари будет наше. Вперед, Афанасий, время дорого!

Подходя к залитому электрическим светом подъезду, я тоже надел полумаску. Очень боялся, что нас в клуб не впустят, но, очевидно, мы выглядели совершенно comme il faut – швейцар распахнул перед нами двери с почтительным поклоном.

Мы вошли в богатую прихожую, где Эндлунг сбросил плащ, накинутый поверх своего воздушного платья. Наверх вела широкая белая лестница, в конце пролета упиравшаяся в огромное, обрамленное бронзой зеркало. Там стояли две пары, похожие на нашу, и прихорашивались.

Я хотел было пройти мимо, но Эндлунг толкнул меня локтем, и я сообразил, что это выглядело бы подозрительно. Для виду мы задержались перед зеркалом, но я нарочно скосил глаза, чтобы не видеть карикатурного субъекта, сотворенного ловкими руками Лолы и Зизи. Зато лейтенант разглядывал свое отражение с видимым удовольствием: поправил букольки, повернулся и так, и этак, отставил ногу на носок. Слава Богу, платье ему выбрали без декольте и с закрытыми плечами.

Просторный зал был обставлен с роскошью и вкусом, в новейшем венском стиле – с золотыми и серебряными разводами по стенам, с уютными альковами и небольшими гротами, составленными из тропических растений в кадках. В углу расположился буфет с винами и закусками, а на небольшом возвышении красовался ярко-синий рояль – таких я никогда прежде не видывал. Отовсюду доносились приглушенные голоса, смех, пахло духами и дорогим табаком.

На первый взгляд всё это выглядело как самый обычный светский суаре, однако, если приглядеться, обращала на себя внимание чрезмерная румяность и чернобровость некоторых кавалеров, дамы же и вовсе смотрелись странно: чересчур плечистые, с кадыкастыми шеями, а одна даже с тонкими усиками. Эндлунг тоже обратил на нее внимание, и по его оживленному лицу промелькнула тень выходило, что усами он пожертвовал зря. Впрочем, попадались и такие особы, про которых нипочем не догадаешься, что это мужчина. Например одна в наряде Коломбины, показавшаяся мне смутно знакомой, пожалуй, поспорила бы тонкостью стана и гибкостью движения с самой госпожой Зизи.

Мы с Эндлунгом прошлись под руку между пальм, высматривая Бэнвилла и Карра. Почти тотчас же к нам подлетел некий господин с бантом распорядителя на груди и, прижимая руки к груди, укоризненно пропел:

– Нарушение, нарушение устава! Те, кто пришел вместе, развлекаются по отдельности. Успеете еще намиловаться, голубки.

Он пренагло подмигнул мне, а Эндлунга слегка ущипнул за щеку, за что немедленно получил от лейтенанта веером по лбу.

– Резвушка, – любовно сказал распорядитель камер-юнкеру, – позволь познакомить тебя с графом Монте-Кристо.

И подвел к Эндлунгу красногубого старика в черном, завитом парике.

– А ты, рыженький, обретешь блаженство в обществе очаровательной нимфы.

Я предположил, что в этом кругу заведено обращаться к незнакомым людям на «ты», и ответил в тон:

– Благодарю тебя, мой заботливый друг, но я бы предпочел…

Однако у меня на локте уже повисла развязная нимфа в греческой тунике и с зажатой подмышкой позолоченной арфой.

Она немедленно принялась нести какую-то чушь, причем чрезвычайно ненатуральным фальцетом и еще все время складывала губы бантиком.

Я протащил навязанную мне спутницу дальше по залу и вдруг увидел мистера Карра. Он был в бархатной маске, но я сразу узнал его по ослепительно желтым волосам. Англичанин – счастливец – сидел у стены в полном одиночестве и пил шампанское, поглядывая по сторонам. Оказалось, что и лейтенант со своим старичком пристроились за столиком неподалеку. Мы встретились с Эндлунгом глазами, и он многозначительно повел головой в сторону.

Я проследил за направлением его взгляда. Неподалеку за колонной стоял лорд Бэнвилл, хотя опознать его было трудней, чем мистера Карра, потому что маска закрывала его лицо до самого подбородка, но я узнал знакомые брюки с алым кантом.

Я опустился на кушетку, и нимфа охотно плюхнулась рядом, прижавшись ляжкой к моей ноге.

– Устал? – шепнула она. – А с виду такой крепыш. Какая у тебя сладкая бородавочка. Будто изюмчик.

И пальцем дотронулась до моей щеки. Я с трудом сдержался, чтобы не дать нахалке, то есть нахалу по руке.

– Шелкова бородушка, маслена головушка, – проворковала нимфа. – Ты всегда такой бука?

Не спуская глаз с Бэнвилла, я буркнул:

– Всегда.

– Ты сейчас так на меня глянул, словно кнутом ожег.

– Будешь руки распускать – и ожгу, – огрызнулся я, решив с ней не церемониться.

Моя угроза произвела на нимфу неожиданное воздействие.

– По попке? – пропищала она, затрепетав, и привалилась ко мне всем телом.

– Так отделаю, что надолго запомнишь, – отпихнул ее я.

– Надолго-надолго? – пролепетала моя мучительница и глубоко вздохнула.

Не знаю, чем закончился бы наш диалог, но тут по залу прокатилось некое едва уловимое шевеление, словно легкий ветер прошелся по морской глади. Все вокруг повернули головы в одном направлении, но как-то неявно, будто бы украдкой.

– Ах, Филадорчик пришел! – прошелестела нимфа. – До чего же хорош! Прелесть, прелесть!

Распорядитель легкой рысью подбежал к очень высокому стройному господину в алой шелковой маске, из-под которой виднелась холеная эспаньолка. Я разглядел за спиной вновьпришедшего строгое, бесстрастное лицо Фомы Аникеевича и сразу догадался, что это за Филадор такой. У генерал-губернаторского дворецкого вид был такой, будто он пришел со своим господином на самый обычный раут. Фома Аникеевич не надел маски, а на руке держал длинный бархатный плащ – очевидно, нарочно не оставил в гардеробе, чтобы у присутствующих не возникало заблуждений по поводу его статуса. Тонкий человек, ничего не скажешь.

– К кому посадить тебя, божественный Филадор? – услышал я медоточивый голос распорядителя.

Генерал-губернатор с высоты своего саженного роста осмотрел зал и решительно направился туда, где в одиночестве сидел мистер Карр. Сел рядом, поцеловал англичанина в щеку и зашептал что-то на ухо, щекочась усами. Карр улыбнулся, блеснул глазами, склонил голову набок.

Я заметил, как Бэнвилл отступает глубже в тень.

Неподалеку появилась и Коломбина, давеча впечатлившая меня своей неподдельной грациозностью. Она встала у стены, глядя на его высочество и ломая тонкие руки. Этот жест был мне знаком, и теперь я узнал, кто это – князь Глинский, адъютант Симеона Александровича.

А на сцене тем временем началось представление.

Две тапетки завели дуэтом модный романс господина Пойгина «Не уходи, побудь со мною».

Пели они весьма искусно, с подлинной страстью, так что я поневоле заслушался, но на словах «Тебя я лаской огневою и обожгу и утомлю» нимфа вдруг положила мне голову на плечо, а пальцами как бы ненароком скользнула под мою рубашку, чем привела меня в совершеннейший ужас.

Охваченный паникой, я оглянулся на Эндлунга. Тот, заливисто хохоча, лупил веером по рукам своего морщинистого кавалера. Кажется, лейтенанту приходилось не легче, чем мне.

Певицы были вознаграждены бурными рукоплесканьями, к которым присоединилась и моя поклонница, что на время избавило меня от ее домогательств.

Распорядитель поднялся на сцену и объявил:

– По желанию нашего дорогого Филадора сейчас будет исполнен так всем полюбившийся танец живота. Танцует несравненная госпожа Дезире, специально ездившая в Александрию, чтобы постичь это высокое древнее искусство! Попросим!

Под аплодисменты на возвышение поднялся упитанный господин средних лет в ажурных чулках, коротенькой накидке, вытканной блестками юбочке и с голым животом – круглым и противоестественно белым (надо думать, от свежего бритья).

Аккомпаниатор заиграл персидскую мелодию из оперетки «Одалиска», и «госпожа Дезире» принялась качать бедрами и ляжками, отчего ее изрядное чрево все заколыхалось волнами.