Фандорин спустился к подвальным воротам, и я услышал, как он спросил:
– Кода, ты?
Ответа было не разобрать.
– Я – Стрый, из варшавских лихачей, – весело сказал Эраст Петрович, приближаясь к невидимому с моего места часовому. – Мы с Кодой кумаки не разлей вода. Ваши-то все? И Культя причамал?… Да знаю я маляву, знаю. Сейчас…
Послышался резкий звук, словно кто-то с размаху расколол полено, и Маса подтолкнул меня: пора.
Мы проскочили открытое место, сбежали вниз. Фандорин, согнувшись, рассматривал врезанную в ворота дверь. Рядом, привалившись к стене, сидел вихрастый парень с закатившимися глазами и судорожно разевал рот, как вынутая из воды рыба.
– Хитрая д-дверь, – озабоченно сказал Эраст Петрович. – Видите, проволока? Как в хорошем магазине – когда входишь, звенит колокольчик. Но ведь мы люди скромные, верно? Мы проволоку вот так, ножичком. Зачем людей от беседы отвлекать? Тем более что господин Культя, оказывается, уже прибыл, или, как п-принято говорить в здешнем бомонде, «причамал».
Я не мог взять в толк, чего это Фандорин так весел. У меня от волнения (надеюсь, что это было именно волнение, а не страх) поклацывали зубы, а он чуть ли не руки потирал и вообще держался так, будто мы затеяли некое радостное, хоть и не вполне пристойное развлечение. Помнится, подобным образом вел себя Эндлунг перед тем, как повезти Павла Георгиевича в какое-нибудь злачное место. Я слышал, что есть порода людей, для которых опасность – вроде вина для пьяницы или дурмана для пропащего опиумиста. Очевидно, к этому разряду относился и бывший статский советник. Во всяком случае, это объясняло бы многое в его поведении и поступках.
Фандорин тихонько толкнул дверь, и она отворилась без скрипа – стало быть, петли были хорошо смазаны.
Я увидел покатый спуск, озаренный багровыми отсветами пламени. Где-то внизу горел костер или факелы.
Мы спустились по довольно узкому проходу шагов на двадцать, и Фандорин, шедший впереди, вскинул руку. Стали слышны гулкие, подхваченные каменными сводами голоса. Мои глаза немного свыклись с мраком, и я увидел, что проход образован двумя штабелями старинных дубовых бочек, прогнивших от времени и сырости.
Эраст Петрович вдруг пригнулся и проскользнул в зазор между бочек. Мы последовали за ним.
Оказалось, что огромные деревянные емкости стоят невплотную, и щели меж ними образуют некое подобие лабиринта. Мы бесшумно крались этим извилистым путем, определяя направление по бликам на потолке и звуку голосов, делавшихся все более слышными, так что вскоре я уже мог различать отдельные слова, хоть и не всегда понимал их значение.
– …завтра… за базлан макитру пробурю… когда свистну, тогда и кукарекнешь…
Эраст Петрович свернул в узкий лаз и двигаться перестал, замер. Я высунулся из-за его плеча, и увидел диковинную, зловещую картину.
Посреди открытого и довольно обширного пространства, со всех сторон окруженного рядами темных бочек, стоял дощатый стол. Вокруг стояло несколько железных треног, в которые были воткнуты факелы. Огонь мигал и потрескивал, к сводчатому потолку тянулись струйки черного дыма.
За столом сидели шестеро: один во главе, пятеро по остальным трем сторонам. Вожака я мог разглядеть лучше, чем прочих, потому что он был повернут лицом как раз в нашу сторону. Я увидел грубое и сильное лицо с выступающим лбом, резкими складками вдоль рта, расширяющейся нижней челюстью, но мое внимание привлекло даже не лицо, а правая рука главаря, лежавшая на столе. Вместо кисти она заканчивалась трехзубой вилкой!
Культя – а это вне всякого сомнения был он – ткнул своей невероятной рукой в стоящее перед ним блюдо, подцепил кусок мяса и отправил в рот.
– Никто не кукарекает, – сказал один из сидевших спиной. – Гутора нет. Нешто мы без понятия. Но ты хоть стукалку навесь. В чем мазан-то, а? Чё мы тут тыримся? Чё пухнем? Уж невмочь портки тереть. Вина не пей, в листки не чеши. Этак околеешь.
Остальные заворочались, зашумели, выказывая явное согласие говорившему.
Культя неторопливо жевал, поглядывая на них глубоко посаженными, тонущими в подбровных тенях глазами – лишь искорки поблескивали. Дал своим товарищам немного пошуметь, а потом вдруг с размаху ударил вилкой по блюду. Раздался треск, и крепкая глиняная посудина раскололась пополам. Сразу стало тихо.
– Я те дам вино-листки, – негромко протянул вожак и сплюнул на сторону непрожеванный лоскут мяса. – Тут такой мазан – раз в жизни бывает, да не во всякой еще жизни. Большой человек нам доверился. И если сыщется гнида, кто мне тухлянку затешет, вот энтой вот вилкой всю требуху выковырну и жрать заставлю.
Он помолчал, и по застывшим позам разбойников я понял, что прозвучавшая угроза – не фигура речи, а вполне буквальное обещание. У меня по телу пробежали мурашки.
– Ты, Культя, не пужай, – сказал всё тот же, очевидно, самый отчаянный из шайки. – Ты толком разрисуй. Чё нас за сявок держат? Ну, на шухере пару раз поторчали, бакланов каких-то попасли. Рази это мазан? Мы ж волки, а не псы какие.
– Не вашего ума дело, – отрезал главарь. – Будете чирикать, как велю. – Он подался вперед. – Тут, Топор, такая буза, что вам знать не надо, крепче спать будете. А зачем нас в дело позвали, еще впереди. Мы себя покажем. И вот что, братва. Как мазан отвиснет, будем лапти кидать.
– С Хитровки? – спросил кто-то. – Или с города?
– Дура! С Расеи, – веско обронил Культя. – За такие дела сыскари нас на жилки растянут.
– Как это с Расеи? – вскинулся тот, кого он назвал Топором. – А где же жить-то? В Туретчине что ли? Так я по-ихнему не знаю.
Культя оскалил щербатый рот:
– Ништо, Топорик, у тебя такой слам будет, что басурманы сами по-твоему балакать станут. Верьте, братва, Культя пустыху не гоняет. Намаслимся так – кажному маслица до гроба хватит.
– А не ссучит нас твой большой человек? – с сомнением спросил все тот же скептик.
– Не из таковских. Самый честной голован во всем белом свете. Наш Король против него тля.
– Собой-то он каков, человек этот? Поди, орел?
Я заметил, как напрягся Фандорин в ожидании атаманова ответа.
Вопрос привел Культю в явное смущение. Он поковырял вилкой в зубе, словно колеблясь, говорить или нет. Но все-таки решился:
– Полоскать не стану – не знаю. Это такой человек, что запросто к нему не подсыпешься. С ним свои фартовые причамали – вот уж те орлы, не вам чета… Человек этот по-нашему вовсе не говорит. Видел я его один раз. В подполе навроде нашего, только помене и мало без света. Говорю вам, человек сурьезный, воздух зря не трясет. Сидит впотьмах, личности не видать. Шепнет толмачу, тот по-нашему пересказывает. Это наш Король глотку дерет. А тут Европа. Шепот – он послышней крика будет.
Это замечание, хоть и прозвучавшее из уст законченного преступника, поразило меня своей психологической точностью. В самом деле, чем меньше человек повышает голос, тем больше к нему прислушиваются и лучше слышат. Вот покойный государь никогда ни на кого не кричал. И обер-прокурор Синода, всесильный Константин Петрович тоже тихонько так шелестит. Да взять хоть Фандорина – до чего нешумен, а как начнет говорить, августейшие особы каждому слову внимают.
– Ишь ты, важно. А где у тя с человеком энтим стреха была?
Фандорин привстал, я тоже задержал дыхание. Неужто скажет?
В это самое мгновение раздался оглушительный треск, отозвавшийся заполошным эхом под сводами подвала, с каменного потолка прямо на стол посыпалась каменная крошка.
– Ни с места, меррррзавцы! – донесся оглушительный, многократно усиленный рупором голос. – Я полковник Карнович. Вы все на мушке. Следующая пуля – тому, кто дернется с места.
– М-м-м-м, – услышал я страдальческий стон Фандорина.
Полковник и в самом деле появился как-то очень уж не ко времени, но, с другой стороны, арестование всей шайки, и, главное, самого Культи должно было дать лазейку к доктору Линду. Ай да Карнович, как ловко он прикинулся, что полученные от меня сведения нисколько его не интересуют!
