Анжелика редко разговаривала со стариком, которого многие слуги называли просто «дедушкой». Теперь она спросила, как же его зовут на самом деле.

— Паскалу Арранжан к вашим услугам, госпожа.

— Такое имя сразу говорит, откуда ты родом. Ты ведь гасконец или… нет, скорее, беарнец?

— Я из Байонны, госпожа. Короче говоря, я — баск.

Анжелика провела языком по пересохшим губам и спросила себя, стоит ли ей продолжать разговор. Старик все еще вытягивал ведро. Вода лилась на край колодца, сверкая при свете луны.

— А правда ли, что человек, построивший этот особняк, был из Лангедока?

— Конечно, еще бы. Он был из Тулузы!

— Как его звали?

Бывшей графине де Пейрак хотелось услышать имя мужа, чтобы с горьким, но сладостным замиранием сердца убедиться, что он еще живет в воспоминаниях этого несчастного, которого граф когда-то приблизил к себе и, возможно, любил. Но старик поспешно перекрестился и со страхом огляделся по сторонам.

— Тише! Не следует произносить его имя. Оно проклято!

Сердце Анжелики обливалось кровавыми слезами.

— Так, значит, это правда? — еще раз спросила она, продолжая играть выбранную роль. — Говорят, его сожгли за колдовство…

— Так говорят.

Старик пристально смотрел на нее.

Казалось, в выцветших глазах мелькнул вопрос. Старик словно бы сомневался, стоит ли сообщить ей нечто важное или нет.

Внезапно он улыбнулся, так что морщинистое лицо исказилось в хитрой усмешке.

— Так говорят… но это неправда.

— Почему?

— Тогда на Гревской площади сожгли другого человека, уже покойника.

На этот раз сердце Анжелики чуть не выскочило из груди.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что я его видел.

— Кого?

— Его… проклятого графа.

— Видел? Где?

— Здесь… Ночью… В подземной галерее… я видел его.

Анжелика вздохнула и устало прикрыла глаза. Какое безумие искать надежду в бреднях несчастного слуги, который считает, что видел призрака! Дегре был прав: ей лучше не говорить и даже не думать о НЕМ.

Но старый Паскалу разговорился.

— Это было ночью, вскоре после казни. Я спал на конюшне, во дворе. Я был совсем один, потому что привратник сбежал. А я остался. Куда мне идти? И тут я услышал какой-то шум в галерее… я узнал его шаги.

Беззвучный смех расколол беззубый рот.

— Как не узнать его шаги?.. Шаги Великого Лангедокского Хромого!.. Я зажег свой фонарь и спустился в галерею. Шаги раздавались совсем близко, но я никого не видел, потому что галерея там поворачивает. А когда зашел за угол, то увидел его! Он стоял, опираясь на дверь часовни, и вдруг повернулся ко мне…

Кожа Анжелики покрылась мурашками.

— Ты узнал его?

— Я узнал его, как собака узнает хозяина, хотя и не видел его лица. На нем была маска… из стали… Но он тут же растворился в толще стены, и больше я его не видел.

— Ах! Уходи, — простонала Анжелика, — ты так напугал меня, что теперь я умираю от страха.

Старик удивленно посмотрел на хозяйку, вытер нос рукавом, взял ведро и послушно удалился.

В неописуемой панике Анжелика вернулась в свою комнату. Так вот почему она чувствует себя такой подавленной в этих стенах, вот почему ее душу переполняют то радость, то боль. В доме обитает призрак Жоффрея де Пейрака. Жоффрей де Пейрак — призрак! Трагическая участь для человека, который всегда был таким жизнерадостным, обожал жизнь во всех ее проявлениях и как никто другой умел дарить наслаждение. Молодая женщина уронила голову на руки и почувствовала, что не может сдержать рыданий.

Вдруг в непроглядном мраке ночи раздалось пение — пение неземное, столь же прекрасное, как, должно быть, поют ангелы над бескрайними полями в канун Рождества.

Анжелика испугалась, что у нее начались галлюцинации. Но, выйдя в коридор, она ясно различила голос ребенка, который продолжал выводить мелодию.

Взяв подсвечник, она направилась к спальне сыновей.

Молодая мать тихонько отодвинула полог и замерла, очарованная открывшейся ее глазам картиной.

Ночник из позолоченного серебра приглушенным светом заливал альков, служивший спальней ее малышам. Кантор в белой рубашке, сложив пухленькие ручки на животе и подняв глаза к потолку, стоял на огромной постели и пел подобно ангелу. Его голос отличался небывалой чистотой, а невнятная детская дикция делала слова песенки особенно трогательными:

Флоримон, облокотясь на подушку, с видимым удовольствием слушал пение брата.

Какой-то приглушенный звук отвлек Анжелику от дивной картины: это всхлипывала в углу Барба, вытирая слезы умиления.

— Госпожа не знала, что наше сокровище прекрасно поет? — прошептала она. — Я хотела приготовить госпоже сюрприз. Но он сердится, он соглашается петь только для Флоримона.

Новая радость вытеснила боль из сердца Анжелики.

Душа трубадуров воплотилась в Канторе. Он рожден, чтобы петь. Жоффрей де Пейрак не умер, он возродился в своих сыновьях. Один похож на него, другой унаследовал его голос…

Анжелика сразу решила добиться от господина Люлли, придворного музыканта короля, чтобы он давал Кантору уроки.

В ЭТО время мадам де Монтеспан потеряла свою мать, и траур, совпавший с трауром королевского двора, заставил неугомонную уроженку Пуату больше бывать дома. Измученная кредиторами и скукой домашнего быта, она старалась почаще заходить к Анжелике. Атенаис умело скрывала все свои неприятности за напускной веселостью. Она часто говорила о своем детстве. Ее отец был прожигателем жизни, а мать — ханжой. Супруги почти не видели друг друга, потому что мать все дни проводила в церкви, отец где-то пропадал по ночам. Интересно, когда же они нашли время, чтобы обзавестись детьми. Кроме того, Атенаис много болтала о королевском дворе, но ее рассказы были полны недомолвок, и в них сквозило плохо скрываемое раздражение: королева — дура, а Лавальер — просто несчастная идиотка. И когда наконец король решится избавиться от нее? Недостатка в желающих занять ее место нет… Ходят слухи, что мадам де Рур и мадам де Суассон обращались к Лавуазен, чтобы отравить Лавальер.

В Париже вообще много говорили о ядах. Но в квартале Маре лишь очень пожилые дамы приказывали выносить к трапезе небольшой ящичек, в котором хранились кубки, наполненные жабьими камнями или измельченным рогом единорога, а также золотые и серебряные солонки со змеиными языками — средства, которые по традиции считались противоядием.

Молодое поколение притворялось, что презирает такие способы. Между тем многие умирали при загадочных обстоятельствах, а врачи обнаруживали, что их внутренние органы словно выжжены огнем. Вне всякого сомнения, кто-то, по присказке полицейского Дегре, «выстрелил им из пистолета в бульон».

Одной из соседок Анжелики была маркиза де Бренвилье. Она жила всего в двух шагах от дома госпожи Моренс, на улице Карла V. Но лишь капризный случай свел Анжелику с дамой, в нападении на которую около Нельских ворот она участвовала вместе с бандой Весельчака.

Мадам де Бренвилье не узнала свою давнюю обидчицу — во всяком случае, Анжелика на это надеялась, хотя во время визита к соседке бывшая Маркиза Ангелов чувствовала себя крайне неловко и постоянно думала о золотом браслете, который покоился в сундучке рядом с кинжалом Родогона-Египтянина.

Госпожа Моренс пришла к дочери лейтенанта полиции господина д'Обре с просьбой. Господин де Дрё д'Обре, сир д'Оппеарон и де Виллье, гражданский лейтенант Парижа, не так давно скончался. Его сын унаследовал отцовские титулы и должность, и Анжелика надеялась, что мадам де Бренвилье сможет убедить брата освободить одного несчастного, заключенного в тюрьму для бедных. Госпожа Моренс, которая некогда знала горемыку, хотела бы взять его к себе на службу.