— У меня была тяжелая жизнь…
— Прежде чем накупать себе наряды вроде тех, что ты сейчас на себя напялила, могла бы, как мне кажется, поинтересоваться судьбой детей.
— Я знала, что у тебя они в безопасности. Расскажи мне о них. Как они поживают?
— Я… я уже давно их не видела, — с усилием выдавила из себя Ортанс.
— Они не у тебя? Ты отдала их кормилице?
— А что мне еще оставалось делать? — в новом приступе гнева воскликнула мадам Фалло. — Как я могла оставить их дома, если у меня не было денег на приходящую кормилицу даже для собственных детей?
— А сейчас? Они ведь уже подросли. Что с ними?
Ортанс затравленно огляделась по сторонам. Внезапно черты ее лица исказились, уголки рта жалобно поползли вниз. Анжелика увидела, что сестра вот-вот разрыдается, — и очень удивилась, потому что никогда прежде не замечала за ней такой чувствительности.
— Анжелика, — начала Ортанс срывающимся голосом, — я не знаю, как тебе сказать… Твои дети… Это ужасно… Твоих детей похитила… цыганка!
Губы ее задрожали, она отвернулась. Последовало долгое молчание.
— Как ты узнала об этом? — наконец спросила Анжелика.
— От кормилицы… когда я отправилась в Нёйи. Было уже поздно звать стражу… Прошло шесть месяцев с тех пор, как детей украли.
— Получается, ты больше полугода не навещала кормилицу, а может, и не платила ей?
— Платить?.. А чем? Самим еле хватало на жизнь. После скандального процесса над твоим мужем Гастон растерял почти всю клиентуру; нам пришлось переехать. В довершение всех бед накануне переезда в дом влезли грабители — увы, такое слишком часто случается в этом чертовом Париже. Я потеряла все фамильные ценности, украли даже портрет нашей матери; грабители аккуратно сложили все, что им приглянулось, в тюки и утащили, пока я на целый день ушла к кормилице. И все это случилось в тот год, когда муж должен был выкупить королевскую должность. Я пошла в Нёйи при первой же возможности. Кормилица рассказала ужасную историю… По ее словам, однажды какая-то оборванная цыганка вошла к ней во двор и потребовала отдать обоих детей, говорила, что она — их мать. А когда кормилица попыталась позвать на помощь соседей, нищенка огромным ножом ударила ее… Мне пришлось еще и оплатить счета аптекаря, лечившего кормилицу…
Ортанс всхлипнула и стала шарить в своей поясной сумочке в поисках носового платка. Анжелика замерла от изумления. Слезы, от которых у Ортанс покраснели глаза, удивили ее даже больше, чем известие о том, что сестра приходила к кормилице.
Наконец жена прокурора обратила внимание на необычное поведение Анжелики.
— Мой рассказ не произвел на тебя никакого впечатления? — прошипела она. — Я говорю, что твои дети пропали, а ты сидишь безразличная, как бревно? Ах! Как мы с Гастоном были глупы, когда столько лет сокрушались, вспоминая о бедном маленьком Флоримоне, который бродит по дорогам… с цыганами!
Тут ее голос сорвался.
— Ортанс, успокойся, — растерянная Анжелика попыталась успокоить сестру. — С моими мальчиками не случилось ничего дурного. Та… та женщина, которая пришла за ними… это была я.
— Ты?!
Анжелика увидела, как в испуганных глазах Ортанс отражается женщина в отрепьях, вооруженная острым ножом.
— Кормилица преувеличила: вовсе я не была в отрепьях, и ножом я ей только угрожала. Конечно, увидев, в каком ужасном состоянии дети, я возмутилась, наверное, даже хватила через край. Но если бы я их там оставила, ты бы все равно их не нашла, потому что они бы, скорее всего, умерли. В другой раз постарайся получше выбирать кормилицу…
— Еще бы! Когда имеешь дело с тобой, всегда надо иметь в виду, что неизбежен ДРУГОЙ РАЗ, — съязвила Ортанс. — Твои наглость и беззаботность поразительны, ты просто… Прощай.
И мадам Фалло бросилась к выходу. Она была настолько вне себя от ярости, что, вскакивая с места, даже опрокинула свой табурет.
Оставшись одна, Анжелика еще долго сидела неподвижно, прижав руки к груди, и думала. Она думала о том, что люди не всегда так плохи, как кажутся.
Ортанс, в страхе за себя и свою семью беспощадно выбросившая на улицу родную сестру, все-таки испытывала угрызения совести, думая о маленьком Флоримоне, который растет как цыган.
Беспечный южанин Андижос, казалось, годный только на то, чтобы проигрывать в карты да элегантно поправлять свои манжеты, смог поднять восстание против короля и целых четыре года вести за собой мятежную провинцию.
Анжелика решила завтра же отправить Флоримона и Кантора к Фалло де Сансе с подарками для кузенов и для тетки.
— Вы здесь? — спросила Нинон, приподнимая полог. — Я видела, как ушла мадам Фалло — в добром здравии, хотя и в мрачном расположении духа. Стало быть, вы передумали сдирать с нее кожу?
— После некоторого размышления, — елейно протянула Анжелика, — я решила, что худшее, что с ней можно сделать, это оставить ее такой, какая она есть.
Анжелика по-прежнему оставалась задумчивой.
— Мне пришлось обмануть ее, Нинон. Потому как, чем более несчастной и жалкой я бы выглядела, тем сильнее она бы меня возненавидела.
— Умение искренне сострадать — редкое качество, — ответила Нинон. — Несчастья других нам докучают, мы боимся, как бы они не передались нам, как болезнь.
— Но ведь вы не такая?
— Я просто не умею быть такой, и счастлива этим. Доброта приносит больше радости, чем злоба.
Анжелике показалось, что в откровениях Ортанс присутствовало нечто совершенно новое.
По тому, как она выглядела, складывалось впечатление, что, несмотря на жалобы на пережитые несчастья, Ортанс преуспела в жизни. Может быть, снятие семейного проклятия повлияло и на нее, теперь она стала более удачливой?
Анжелика припомнила и сетования Ортанс на пропажу портрета матери во время ограбления дома прокурора. Теперь многое представало в ином свете.
Анжелика не могла усидеть на месте и отправилась побродить вдоль набережной Великих Августинцев и мимо моста Святого Михаила, один вид которых воскрешал в памяти образ колдуна из Дворца правосудия, мэтра Людовика.
Теперь она поняла, каким образом в руки мэтра Людовика с такой головокружительной скоростью попал портрет матери, который колдун использовал для своих предсказаний.
Лавочка «королевского книготорговца» находилась в галерее заключенных за Консьержери, в самом сердце Дворца правосудия — этого острова, куда стекался нескончаемый поток сведений о преступлениях, совершенных в столице. В святилище мэтра Людовика, где рог единорога соседствовал с останками какого-то древнего чудовища, не стеснялись захаживать за советом сам канцлер Сегье и другие важные судейские. Видимо, мэтр Людовик знал обо всех парижских тайниках с краденым и был на короткой ноге с ворами-домушниками. Тогда, разумеется, ему не составило большого труда отыскать ту или иную ворованную вещь.
Анжелика не любила вспоминать о своей встрече с колдуном, так как все еще была на него сердита. Разве не он, задумчиво листая страницы потрепанного требника, заставил ее поверить, что отныне ее жизнь пойдет на лад? Но стоило ей забыться в объятиях Грязного Поэта, который своей любовью, легкой и ничего не требующей взамен, дарил молодой женщине целительный покой, как произошла страшная трагедия. Трактир «Красная маска» сгорел дотла, Лино и мэтр Буржю были убиты с невероятной жестокостью. Она потеряла все, что было нажито за годы тяжелого труда, она потеряла даже само желание жить.
На противоположной стороне моста Святого Михаила гордо высились башни Дворца правосудия и летела в небо стрела Сен-Шапель; казалось, они властвуют над особым миром, отделенным невидимой границей даже внутри острова Сите.
Как обычно, на мосту между высокими домами с островерхими крышами были выставлены картины и самые разные диковины, но Анжелика вдруг поняла, что даже если бы сильно захотела, то не смогла бы перейти этот мост. Странный мир на острове Сите больше не привлекал ее. Она знала, что ей уготован иной путь.
