“Мерс” слетел с шоссе и, кувыркаясь, полетел под откос. Наконец замер на боку, с безумно вращающимися колесами. Несколько секунд – и пламя охватило машину, заиграло исковерканным корпусом…

Взрыв.

– Вот и Игра со зрителем началась, – прошептал Триярский.

Они молчали, глядя на до осязаемости выпуклые клубы дыма.

– Ле-оовочка, – Аллунчик бросилась лицом в куртку поднявшегося Эля.

– Да идите вы… ненормальная, – отшатнулся Эль, вытирая с лица кетчуп. – Клиент форменно ненормальная, Учитель. Сама говорит, давай накормлю, переодеваться стала, а потом ка-ак…

– Заткнись, маньяк-недоучка! – рявкнула на него сквозь слезы

Аллунчик, потом снова впилась в картину взрыва. – Левочка! Как же это… Такой небесный мальчик.. у-уу…

– Этот небесный мальчик, – заметил Триярский, подбирая с земли вылетевшие пачки, – вчера тебя предал, а сегодня обобрал.

– Не верю! Не верю! – кричала Аллунчик, выхватывая у Триярского деньги. – Это была моя самая платоническая любовь…

Триярский отвесил Аллунчику несколько профессиональных пощечин:

– Так, ты хочешь, чтобы я тебе мужа искал – или твою небесную любовь оплакивал? Да ты понимаешь своими мозгами – прояви этот воришка поменьше творчества, и коптился я бы сейчас там внизу вместе с ним?!

А эт-то что такое?

К воротам особняка подтарахтел газик:

– Руслан-эфенди?

– Ну, я…

– Я и вижу, что вы: давай, загружайся, – крикнул водитель – Через двадцать минут уже на проходной.

Троица подошла к машине.

– Не садись, – заволновалась Аллунчик.

– Как вас зовут? – сощурился на шофера Триярский.

– А, зовут?! Вас что, не предупредили – Лева, Лева зовут, Левон по-паспортному… – и погрозил Триярскому каким-то замасленным удостоверением.

– Садись… – рассеяно сказал Триярский Элю.

– Э, нэтушки! – замахал водитель. – Пропуск только на одного, меня предупредили.

– Как же… а мне сказали на двух, – вяло лукавил Триярский.

– Официально говорю: нэтушки!

– Ладно… Эль, ты остаешься, закончишь к моему возвращению выяснение деталей…

– Я! С этой мымрой!?

– С этим клиентом, и чтобы ни один волос с ее головы не упал.

– Понял? – Аллунчук повернулась к Элю. – Пошли, геронтофил, обед остывает.

– А тормоза в порядке? – спросил Триярский, когда они катили вниз по холму.

– Справку, что ли, показать? – проворчал Лева-Второй. – Вах, как кому-то крупно не повезло, – добавил, поцыкав на обугленные обломки того, что десять минут назад было жемчужного оттенка “Мерседесом” и цветущей плотью его шофера… Вокруг дымящихся руин юности и богатства уже сонно прогуливался полицейский, составляя коротенький акт.

– Исав, я вернулся… чтобы сказать тебе правду.

Исав сидел в той же позе, в какой Акчура оставил его два часа назад.

Недособранные листы на полу шевелил подземный ветер; поблескивали консервы. Ни внезапное явление Акчуры, ни правда, с которой он вернулся, никак не отразились на задумчивой маске Исава.

– Марина Титеевна, кажется, выкарабкивается… – начал Акчура. -

Теперь, доктор сказал, режим, абсолютный покой. Ты бы мог, между прочим, хотя бы поинтересоваться! То есть, я совсем не эту… правду хотел сказать.

Тишина.

– Ты, наверное, хочешь прицепиться, сколько у меня этих правд, да?

Исав помотал головой.

– Не хочешь? Что ж так? Впрочем, сколько их у меня, тебя не касается. Не касается, – повторил Акчура, чтобы хоть чем-то заполнить эту вязкую, с мурашками холода, тишину. – Я уезжаю, Исав, и ты тоже должен отсюда исчезнуть!

Исав поднялся и стал медленно собираться.

– Да подожди! – прокричал Акчура. – Выслушай… Один раз, с начала до конца, не хватаясь за свою ручку… Я уезжаю. Переезжаю. В Москву, уже решено, не говорил тебе только потому, что… Что между нами давно уже стена – пропасть… какой образ лучше?

– Образ Лжи…

– Ну… это не образ. Да. Письмишко сегодня получил – оттуда (ткнул пальцем в задрапированный паутиной потолок)… да при тебе же было.

Как тебе, кстати, почтальон – неплохо, да? ха-ха… В общем. Сегодня вечером здесь развернется такое… Короче, уже взял билет.

– Марина Титеевна, кстати, отъезжать не хотела ни в какую – родина, кричит, предков. Представляешь, предков каких-то здесь откопала, смех… За тобой, кричала, будет ухаживать, рукописи мне бандерольками в Москву слать… Зачем, кричу ей, бандерольками – интернет провели, а она его, представляешь, боится! Да и вообще, мне того, что уже написано, не только на эту жизнь – на несколько вперед хватит…

Акчура понял, что слишком увлекся своей правдой; зло посмотрел на

Исава.

Тот спокойно слушал.

– Сам понимаешь, что после сегодняшнего… Марина Титеевна не станет к тебе приходить. Бросать тебя здесь на голодную смерть я не хочу.

– Спасибо.

– Да уж пожалуйста! – крикнул Акчура.

– Исав, – сказал он через минуту уже остывшим голосом, – ты ведь не обижаешься на меня… Скажи, ты ведь не будешь обижаться на меня?

Он сел (как и утром, до вторжения мачехи) рядом с Исавом… а ведь этот странный человек – точно такой же, каким Акчура застал его шесть лет назад. Та же игольчатая бородка чуть ли не от ресниц. Те же оттопыренные уши. “Законсервировался он тут, под землей… Эльф какой-то. Не считая бороды – эльф, и кожа, как у младенца. А эльфу уже за сорок. Это он назло мне не стареет. И мачеха – туда же…"

Акчура перевел взгляд на собственные раздобревшие ляжки. “Приеду в

Москву – сразу на тренажеры”.

– Исав, ты ведь не обиделся на меня, скажи.

– Скажи, Дмитрий…

Акчура вздрогнул: так официально Исав его еще не называл.

– Дмитрий, ты же другое хочешь спросить: не стану ли я притязать на авторство?

Акчура вскочил… Потом сел – уже другим; лицо было смято бешенством, ладони сворачивались в бесполезные кулаки.

– Тебя ведь это интересовало? – продолжал своим отполированным голосом Исав. – Вон даже деньги в карман засунул, это мне – выходное пособие, да?

– Наблюдателен… Тебе детективные романы надо слагать!

Вытащил из кармана конверт с деньгами, поиграл им.

– Дмитрий, ты получишь ответ, – сказал все тем же гладким голосом

Исав. – У меня тоже есть для тебя правда. Сказать тебе ее я не могу.

Я всегда плохо говорил, а сейчас, под землей, совсем разучился. Я тебе ее покажу. Идем.

Встал, подошел к черной стене позади себя. Открепил плакат с анатомией противогаза, что-то поискал в шершавой кладке. Нажал.

Стена шевельнулась – отошла, вспугнув струйки пыли. Проход в темноту.

Исав закурил еще одну свечу. Защищая пламя ладонью, шагнул в проход и махнул Акчуре следовать за ним.

– Куда? Что там? – заколебался Акчура. – Я не пойду. Там что, а?

Долгий, петляющий коридор. Вначале на стенах даже угадывались плакаты с ядерным грибом и организованно реагирующим населением.

Потом плакаты исчезли.

Шли уже минуты две.

Странно – видимо, Исав шел очень быстро: Акчура совершенно за ним не поспевал, но попросить идти медленнее почему-то стыдился. А пламя

Исава все отдалялось.

Внезапно – после нового поворота – Акчура не увидел впереди ни спины

Исава, ни свечи. Больше того – пройдя несколько шагов, Акчура уперся в мертвую стену.

– Иса-ав! Иса-ав! Иса-ав! Иса-ав. са-ав. ав… ав… – полетело по лабиринту.

Это и правда был лабиринт: свернув несколько раз, Акчура снова встретил тупик.

Ринулся обратно – погасла свеча. Тьма. Ни спичек, ни зажигалки.

– Иса-аааааа-аав… Исааааав!!! Ав! Ав! Ав! Ав! Ав!

Акчура взвыл; понеслись, умножаемые эхом, угрозы, проклятья; покатился тяжелый, как свинцовый орех, мат.

Эхо возвращало Акчуре его обезумевший голос, как письмо, не нашедшее адресата.

– Исав, Исав… Это же я, Дмитрий… Прости меня… Исав! А-ааа… аиа ииии а-аиаа…

Тьма.