Но такое будущее не прельщало ее. Несмотря ни на что, глаза Анжелики вновь обращались к морю, где таилась ее последняя надежда.

Солнце исчезало за горизонтом. На золотистом зыбком покрывале водной глади покачивались галеры, похожие на больших ночных птиц со сложенными крыльями своих двадцати четырех весел. Мавританские и турецкие суда уходили на верфи, где их приковывали на ночь цепями, а ныряльщики, натерев тела маслом, опускались в воду, чтобы проверить надежность цепей, перегораживающих вход в порт.

Колокола многочисленных церквей звонили к вечерне. Церквей здесь было более сотни, всех размеров и родов; население, пылающее религиозным рвением, возводило их по воскресным дням, считая это богоугодным делом. Когда трижды в день все колокола начинали звонить, это походило на раскаты грома. Остров превращался в громогласное чудовище, ревущее во славу Богородицы под хлопанье крыльев встревоженных птичьих стай.

Анжелика захлопнула ставни, поспешила отойти от окна. Сейчас и в двух шагах нельзя было бы расслышать собеседника. Она присела на край кровати, чтобы переждать этот грохот. На столбике балдахина висел плащ Рескатора… Платье с перламутром она не сохранила, морская вода совсем испортила его. Но Анжелике не хотелось расставаться с одеянием из бархата, которое однажды вечером в Кандии пират набросил ей на плечи. Может, это — своего рода трофей? Вдруг Анжелика упала на постель, зарывшись лицом в складки черного плаща.

Даже штормовой ветер, трепавший их столько часов, не выветрил запах, которым была пропитана ткань. Ей стоило лишь вдохнуть его, чтобы вспомнить тот царственный силуэт. Она вновь слышала низкий глухой голос, вновь переживала странный час праздника в Кандии, среди призрачных клубов ладана и табака, испарений горячего черного кофе и пения маленьких трехструнных арф.

А из прорезей кожаной маски за ней наблюдали горящие глаза…

Она застонала, прижимая к себе измятую ткань. Охваченная тоской, она металась, словно хотела, но не могла убежать от этого взгляда, такого загадочного и притягательного.

Колокола затихли, их удары делались все реже. Но главный колокол еще отвечал на перезвон своих младших собратьев. И тут, наконец, Анжелика услышала стук в дверь.

— Войдите! — крикнула она.

На пороге появился паж в черной сутане.

— Сударыня, прошу прощения, что нарушил ваш покой! — он надрывался, пытаясь перекричать последние удары колоколов. — Там внизу вас спрашивает какой-то араб! Он говорит, что его зовут Мохаммед Раки и что он явился с известием от вашего мужа…

С того мгновения, как были произнесены эти слова, Анжелика все делала словно бы бессознательно. Она встала, бледная и безмолвная, как привидение, прошла через комнату, спустилась по мраморной лестнице… Под венецианской колоннадой перистиля ее ждал человек. Он был довольно светлокож, что свойственно берберам — племени, давшему название целому краю. Узкий белый тюрбан удерживал на голове высокую красную шапочку. Одеждой он напоминал средневекового французского крестьянина: такие же штаны, остроносые башмаки без задников, блуза с капюшоном и прорезями на уровне локтя. Редкая бесцветная борода покрывала нижнюю часть его лица.

Он отвесил Анжелике глубокий поклон. Она смотрела на него, стиснув руки. От волнения ее глаза стали громадными.

— Вас зовут Мохаммед Раки?

— К вашим услугам, сударыня.

— Вы говорите по-французски?

— Я научился этому, когда был в услужении у одного французского сеньора.

— Графа Жоффрея де Пейрака?

Губы араба растянулись в улыбке. Он ответил, что не встречал человека, носящего это странное имя.

— Тогда зачем?..

Мохаммед Раки жестом успокоил ее.

— Французского сеньора, — объяснил он, — звали Джеффа эль-Халдун. — Такое имя ему дали по исламскому обычаю. Я всегда знал, что он француз и благородного происхождения, хотя он ни своего настоящего имени, ни титула не называл никому. И когда четыре года назад он послал меня в Марсель для встречи с монахом из конгрегации святого Лазаря, чтобы поручить ему отыскать некую даму де Пейрак, я постарался забыть это имя из любви и уважения к тому, кто был мне больше другом, чем хозяином…

У нее перехватило дыхание. Ноги подкашивались. Сделав арабу знак следовать за ней, она вернулась в гостиную, где рухнула на один из многочисленных диванов. Посетитель присел перед ней со смиренным видом.

— Расскажите мне о нем, — попросила Анжелика слабым голосом.

Мохаммед Раки прикрыл глаза и начал монотонно, медленно, будто отвечая урок.

— Это высокий худой человек, похожий на испанца. Его лицо все в боевых шрамах, и порой оно внушает страх. На левой щеке два шрама сходятся. — Палец араба с красным крашеным ногтем нарисовал на щеке латинское «V». — А на виске другой шрам, у самого глаза. Аллах спас его от слепоты, так как ему уготована великая судьба. Волосы черные; они густые и длинные, как грива нубийского льва. Глаза черные, а взгляд так и пронизывает вам душу, совсем как у хищной птицы. Он ловкий и сильный; превосходно владеет саблей и умеет объезжать самых норовистых лошадей. Но больше всего его отличает огромный ум, приведший в восторг ученых Феца, города, знаменитого своими медресе…

Анжелика немного пришла в себя.

— Мой муж стал отступником? — с ужасом спросила она. И вдруг поняла, что ей это совершенно безразлично, хотя такая мысль была безбожной и святотатственной.

Мохаммед Раки отрицательно покачал головой.

— Не часто случается, — сказал он, — чтобы христианин мог безнаказанно путешествовать по Марокко, не приняв нашей веры. Но Джеффа эль-Халдун посещал Фец и Марокко не как раб, а как друг весьма почитаемого марабута Абдель-Мешрата, с которым многие годы переписывался по поводу алхимии, которой оба они увлечены. Абдель-Мешрат запретил трогать этого христианина, повелев, чтобы ни один волос не упал с его головы. Они вместе прибыли в Судан, чтобы производить там золото. Тогда я и был взят в услужение к этому великому французу. Оба знатока сущности вещей трудились для одного из сыновей царя Тафилы…

Он замолчал, сдвинув брови, словно старался вспомнить еще что-то важное.

— Повсюду за ним следовал темнокожий слуга по имени Куасси-Ба.

Анжелика закрыла лицо руками.

То, что араб упомянул имя верного Куасси-Ба, потрясло ее больше, чем точное описание внешности мужа. То, к чему она так долго шла ощупью через страдания, что уже считала миражом, представилось в ярком свете реальности. Мечта становилась явью, принимала облик живого человека, которого вскоре можно будет обнять.

— Где же он, — спросила она с мольбой, — когда приедет? Почему он не с вами?

Араб улыбнулся ее нетерпению. Вот уже два года, как он не служит у Джеффы эль-Халдуна. Он, Мохаммед Раки, женился и занялся небольшой торговлей в Алжире. Но часто узнавал новости о своем бывшем хозяине. Тот много путешествовал, поселился в Боне, городе на африканском побережье, где продолжает свои многочисленные ученые труды.

— Мне ничего не остается, как самой ехать в Бон! — вскричала Анжелика, охваченная лихорадкой нетерпения.

— Конечно, сударыня. Если не помешает какая-нибудь короткая отлучка вашего мужа, вы его там сразу найдете. Любой вам укажет его дом. Он знаменит во всей Берберии.

Она готова была упасть на колени и благодарить Бога. Но тут звук, напоминающий равномерное постукивание алебарды о мраморные плиты, заставил ее поднять глаза. Это был Савари. Он вошел, вооруженный огромным зонтом, при каждом шаге постукивая им по мозаике пола.

При виде его Мохаммед Раки встал и поклонился, выказывая радость от знакомства с уважаемым старцем, о котором он слышал от своего дяди…

— Мой муж жив! — воскликнула Анжелика голосом, прерывающимся от рыданий.

— Он подтверждает это! Мой муж в Боне, и я смогу поехать к нему!

Старый аптекарь всматривался в лицо посетителя, глядя поверх очков.

— Ну-ка, ну-ка! — произнес он. — А я и не знал, что племянник Али Мехтуба берберйец.