— Вы словно черта повстречали, — сказала хозяйка, подавая ей кружку вина (вино было с острова Ре).

— Да, мы видели черта, — серьезно отвечала Онорина.

— Какая бойкая девочка! — рассмеялась трактирщица.

От вина Анжелика отказалась, несмотря на все уговоры, она и так еле держалась на ногах. Она попросила молока и тартинку для девочки, горячего бульона для себя. Ведь предстояло еще перебраться на остров Ре за Мартиалом и Севериной.

Через два часа она входила в Сен-Мартен, крохотный городок, весь пестревший расшитыми золотом красными и синими мундирами офицеров королевского флота. Она спросила, как пройти к дому госпожи Демюри, и легко отыскала его. Бледность и усталый вид помогли ей сыграть приготовленную роль: мэтр Габриэль Берн внезапно захворал, теперь ему очень плохо и он хочет проститься со своими детьми перед смертью.

Сестра Берна не подумала их задерживать. Она была глубоко потрясена печальной вестью. Совсем не плохой человек, она согласилась на обращение, потому что была честолюбива и понимала, что девушку-протестантку ждут только обиды и огорчения. Мэтр Габриэль был ее старший брат, она уважала и любила его и очень тяжело пережила разрыв с ним. Горько рыдая, она совсем позабыла, что, вручая ей детей, королевский наместник запретил выпускать их из дому без особого разрешения.

Лодочник, который перевозил их с острова, тревожно поглядывал на собиравшиеся тучи. Надо было ждать грозы. Лодка плясала на почерневших волнах с белыми барашками. Когда они выходили на берег, налетел ветер и начался дождь. Анжелика разыскала крытую телегу. Все равно она бы не решилась еще раз идти пешком через ланды. Возчик — гугенот — рад был услужить детям мэтра Берна. Ехали они быстро и вскоре оказались у стен Ла-Рошели, возле ворот Св. Николая. Стоявший там страж в промокшей холстяной накидке спокойно пропустил крестьянскую телегу. Анжелика порадовалась было, что буря помогла им так легко добраться до дому, как вдруг из кордегардии вышли два стрелка. Они встали перед лошадью, остановив ее, а затем заглянули под навес телеги.

— Она здесь, — сказал один из них.

Анжелика узнала стража, опрашивавшего ее утром, когда она выходила из города.

— Вы госпожа Анжелика, служанка мэтра Габриэля Берна, проживающая в доме, расположенном на углу улицы под городскими стенами и площади Масляного пятна?

— Да, это я.

Стрелки посовещались. Потом один поднялся на облучок и уселся рядом с возчиком.

— Нам приказано встретить вас на обратном пути в отвести во Дворец правосудия.

Хозяин телеги изменился в лице. Приверженцам реформатской веры очень нежелательно было оказаться рядом с людьми, которых вели во Дворец правосудия.

Но делать нечего, ему пришлось поехать туда. Сходя с телеги у длинной средневековой стены, водосточные трубы которой извергали целые потоки, Анжелика думала почему-то, что ее станут спрашивать про пиратов. Потом ей пришло в голову, что из Парижа вернулся Никола де Бардань и хочет ее видеть. Однако ее повели не к большой, уже знакомой ей лестнице в глубине двора, откуда проходили в зал с высокими потолками. Ее вместе с тремя детьми втолкнули в полутемное конторское помещение, где уже горели свечи. Там среди множества бумаг сидели и работали писари с гусиными перьями в руках. Другие чиновники сидели в углах на табуретах, и, казалось, им нечего было делать, они только чистили себе ногти. Пахло сажей и пылью, а к этому примешивались военные запахи — табака и кожаных сапог, пробудившие у Анжелики неприятные воспоминания. Это был запах полиции. Один из сидевших встал, с полицейской наглостью оглядел молодую женщину, открыл дверь позади себя, подтолкнул ее и сказал:

— Войдите туда. — При этом он взял ее за руку, оторвав от Онорины. — Вы, дети, оставайтесь здесь.

— Пусть пойдут со мной, — возразила Анжелика.

— Нельзя. Господин Бомье будет тебя допрашивать.

Анжелика встретилась взглядом с Мартиалом и Севериной. Они еле дышали, губы были приоткрыты, а сердца, должно быть, сильно бились. Их уже приводили сюда — при аресте. Ей очень хотелось крикнуть им: «Только ничего не говорите…» Ведь она имела неосторожность шепнуть им, пока лодка увозила их с острова, что скоро надо отправляться в Америку. Можно было только сказать:

— Смотрите хорошенько за Оноринои. Объясните ей что она должна вести себя хорошо и что надо молчать…

Эти последние слова были заглушены отчаянными воплями Онорины, возмущенной тем, что ее разлучили с матерью. Дверь за Анжеликой закрылась, и она с тревогой прислушивалась к крикам дочери и не столь громким голосам людей, пытавшихся ее успокоить. Потом крики стали глуше, видимо, девочку куда-то увели. Стукнули двери еще нескольких комнат, наконец все стихло.

— Подойдите. Садитесь.

Она вздрогнула. Оказывается, в этой комнате за столом сидел господин Бомье. Он указал на табурет по другую сторону стола и повторил: «Садитесь, госпожа Анжелика», произнося ее имя с какой-то странной насмешкой. Он делал вид, что не смотрит на нее, и долго перелистывал какое-то дело, почесывая пальцем редкие волосики на своей голове. Из носа у него вылетали крупинки табака. Несколько раз он проворчал: «Хорошо.., хорошо…», потом закрыл досье и откинулся назад в своем высоком кресле с потертой обивкой.

Глаза у Бомье были поставлены очень близко, он слегка косил, взгляд был инквизиторски проницательный. Насколько Никола де Бардань не подходил к своей служебной роли, настолько Бомье казался просто рожденным для нее. Анжелика это сознавала. Понимала, что придется бороться с ним. Молчание затянулось. Бомье любил прибегать к этому приему, чтобы заранее воздействовать на тех, кого собирался допрашивать, но на этот раз просчитался: у Анжелики было время собраться с мыслями. Она не знала, с какой стороны он нападет на нее. Пожалуй, он и сам еще не знал. Напряженно соображая, он водил языком по своим тонким губам и очень напоминал злую лисицу.

Наконец, приняв решение, он спросил притворно ласковым тоном:

— Скажите, красавица, куда вы девали трупы?

— Трупы? — удивленно повторила Анжелика.

— Ну, не притворяйтесь невинной. Вы бы не волновались, если бы не знали, о чем пойдет речь. Конечно, неприятно вспоминать, что эти трупы пришлось увозить.., прятать.., не так ли?

Анжелика сохраняла все то же выражение вежливого недоумения.

Бомье начал злиться.

— Нечего терять время даром.., так или иначе вам придется признаться. Эти тела.., эти люди.., помните? На одном был ярко-синий сюртук. — Он ударил кулаком по столу. — Вы что, станете утверждать, что примерно месяц назад на улице к вам не подходил человек в ярко-синем сюртуке и не пытался ухаживать за вами?

— Простите, — она заставила себя растерянно улыбнуться, — я не понимаю, о чем вы говорите. Не сердитесь на меня…

Управляющий религиозными делами покраснел от злости, и губы его сложились в ехидную гримасу.

— Так вы не помните этих двух человек?.. А третьего апреля точнехонько в час пополудни.., вы шли из магазина Маниго к гавани… Эти люди пошли за вами, по улице Перш, потом по улице Сура… И вы так ничего и не помните?

Он то ли смеялся над ней, то ли пытался убедить отвечать. Она не знала, что он еще скажет, и потому осторожно проговорила:

— Возможно.

— Ну, сдвинулись с места, — протянул он удовлетворенно, опять откинулся в кресле, глядя на нее как на добычу, которой не ускользнуть. — Расскажите же мне все.

Анжелика поняла, что поддаться дьявольской самоуверенности допрашивавшего значило погибнуть. Если начать признаваться, она скоро совсем увязнет. И резко, почти с вульгарной интонацией спросила:

— Что вам рассказывать? Вы что, не понимаете, что ко мне часто подходят на улицах мужчины? Ла-Рошель приобретает все более дурную славу, что говорить. И у меня хватает забот, мне некогда запоминать всех, кто ко мне пристает, и запоминать, какие на них были сюртуки…

Бомье жестом прервал ее протест.