Неужто она превратится в лань?

Длинный прозрачный халат подчеркивал совершенство ее форм. Распущенные волосы стекали по плечам, словно блестящий теплым золотом покров. Она чуть наклонила голову, и от движения пальцев на щеках ее рождались сладчайшие розовые цветы.

Он подошел. Анжелика резко повернулась к нему, полная гневного изумления:

— Вы?

— Не вы ли, прелестная, были так добры, что оставили дверь открытой?

Его лицо покрывали крупные капли пота. Глаза почти исчезли, скрытые красными яблоками щек — это он пытался придать своей улыбке игривость. Но при этом от него несло вином, и протянутые к ней руки дрожали.

— Ну же, моя красавица! Ох, как вы меня истомили! Да и сами вы, небось, застоялись, ведь вы молоды и хороши, не так ли? Не провести ли нам вместе часок-другой, а?

Он знал, что не слишком ловок. Заплетающийся язык никак не мог выпутаться из мадригала, который он хотел было изящно закруглить, но получались одни «жалкие слова». Поэтому капитан предпочел перейти к более решительным и эффектным действиям: облапил молодую женщину, притиснув ее к своему студенистому брюху. Тошнота подкатила к горлу Анжелики. Она отскочила назад, опрокинув один из драгоценных горшочков, который упал на каменный пол и разбился.

Мужские руки! Вечно они тянутся к ней: руки короля, бродяги, солдафона, гугенота и прочих и прочих…

Из ларчика она выхватила тонкий, как игла, египетский кинжал и выставила перед собой:

— Прочь! Или я вас подколю, как борова!

Капитан отшатнулся, недоуменно выпучив глаза:

— За.., за что? — бормотал он, заикаясь.

Его испуганный взгляд беспокойно метался от блестящего лезвия к не менее блестящим зрачкам той, у кого оно было в руке:

— Ну же! Ну… Мы друг друга не поняли…

Оглянувшись, он увидел слуг, столпившихся у двери и загородивших проход: Мальбрана с обнаженной шпагой, лакеев, кого с палкой, кого с ножом, — всех вплоть до Лена Пуару в белом переднике и поварят, поголовно вооруженных вертелами и отборными шпиговальными иглами.

— Чем могу служить, господин капитан? — осведомился конюх голосом, полным угрозы.

Монтадур кинул взгляд на открытое окно, потом на дверь. Что тут делает вся эта челядь с дикими глазами? Он зарычал:

— Убирайтесь!

— Приказывает здесь только наша госпожа, — иронически заметил Мальбран, а Лавьолет тихо скользнул к окну и захлопнул его. Теперь Монтадур не смог бы позвать на помощь. Он понял, что никто не помешает прикончить его несколькими ударами рапир или вертелов. Его люди были снаружи, да и всего-то их четверо во дворе: прочих отправили по деревням, где объявились банды протестантов.

Холодный пот выступил у него на висках и струйками потек по багровой шее. По военной привычке он взялся за шпагу, решив дорого продать свою жизнь. Анжелика обратилась к слугам:

— Пропустите его! — И прибавила с ледяной улыбкой:

— Капитан Монтадур мой гость… Если он будет вести себя достойно, с ним ничего не случится под моей крышей.

Он вышел, потрясенный, охваченный тревогой. Позвал в замок солдат. Это затерянное поместье больше не казалось ему уютным и безопасным. Разбойничий вертеп, осиное гнездо вод началом осатаневшей самки — вот куда он ненароком сунул нос!

Молчаливый парк и летающие по нему совы леденили ему кровь. Он поставил у своих дверей часового.

В проем двери лился солнечный свет. На его фоне четко прорисовались два тонких юношеских силуэта.

— Флоримон! — простонала Анжелика, едва не теряя сознание. — Флоримон! Господин аббат де Ледигьер!

Улыбаясь, они приблизились. Флоримон встал на колено и поцеловал матери руку. Аббат последовал его примеру.

— Но почему? Кто? Как это случилось? Твой дядя сказал мне…

Вопросы, вопросы… А первый порыв радостного удивления уже сменила неясная подавленность. Аббат объяснил, что слишком поздно узнал о возвращении госпожи дю Плесси во Францию. Ему еще надобно было исполнить некоторые обязанности перед маршалом де ла Форс, у которого он после отъезда Анжелики служил помощником капеллана. Как только смог, он отправился в дорогу и по пути остановился в Клермонском коллеже, чтобы посмотреть, как там живется Флоримону. И тогда отец Реймон де Сансе поспешил возвратить ему бывшего ученика, будучи счастлив, как он сказал, найти ему спутника для путешествия в Пуату.

— Но почему? Почему? — повторяла Анжелика. — Мой брат писал, что…

Аббат де Ледигьер смущенно опустил длинные ресницы.

— Мне показалось, что Флоримон проявил упорство, — прошептал он, — и его отослали.

Она перевела взгляд с приятного лица молодого аббата на своего сына. Его едва можно было узнать, и однако это был он. Вытянувшийся, тощий, как гвоздь, в своей черной ученической блузе. Его талия, перетянутая поясом, казалась тонкой, словно у девочки. Двенадцать лет! Скоро он достанет ей до плеча. Он откинул локон, упавший на глаза, — жест был раскован и красив — и она вдруг поняла, откуда ее смятение: он так походил на отца! Из детских черт, как из футляра, проступили чистый профиль, чуть впалые щеки, полные насмешливые губы — лицо Жоффрея де Пейрака. Таким оно угадывалось сквозь покрывавшие его шрамы. Казалось, вороные волосы Флоримона стали вдвое гуще, в зрачках мелькали искорки легкой иронии, заставляющие не слишком доверять его манерам добросовестного ученика.

Что произошло? Она не поцеловала его, не прижала к сердцу, но все было так, словно он уже бросился ей на шею, как это случалось раньше.

— Вы в пыли, — сказала она, — и, должно быть, устали?

— Действительно, мы без сил, — подтвердил аббат. — Мы заблудились и сделали крюк в двадцать лье, пытаясь объехать вооруженные банды неверных. Провинция кишит ими. Около Шанденье нас остановили гугеноты. Им не понравилась моя сутана. Но Флоримон назвал ваше имя, и это их успокоило. Потом на нас напали какие-то проходимцы. Им, наоборот, понравились наши кошельки. К счастью, со мной была моя шпага… У меня такое впечатление, что здесь все очень возбуждены…

— Ступайте, поешьте, — настаивала она, понемногу приходя в себя.

Слуги засуетились. Они были рады видеть мальчика, бывшего раньше в Плесси с братом Кантором. На столе тотчас появились творог и фрукты.

— Должно быть, вас удивило, что я при шпаге, — продолжал аббат нарочито изысканным и сладковатым тоном. — Но дело в том, что господин де ла Форс не может терпеть дворянина, будь он даже священник, без шпаги. Он добился у архиепископа позволения носить ее всем исповедникам благородного происхождения.

Аббат объяснил, осторожно действуя позолоченной ложечкой, что господин маршал, отправляясь в военный поход, желал на театре войны слушать мессы, обставленные так же торжественно, как в его дворцовой капелле. Иногда это создавало довольно пикантные обстоятельства. Капеллану случалось проповедовать прямо на стене осажденного города, и дым ладана смешивался с гарью первых пушечных залпов. «Святой Ковчег под стенами Иерихона!» — кричал тогда восхищенный маршал. Вот кому служил аббат в отсутствие той, кого он уже не чаял увидеть, а встретив, не мог не выразить своей радости.

Пока прибывшие восстанавливали свои силы, Анжелика отошла к окну, чтобы прочитать послание отца де Сансе, привезенное наставником сына. Там говорилось о Флоримоне. Ребенок не отвечает их ожиданиям, писал иезуит. Он не любит умственной работы, а может быть, просто туп. Он имеет пагубную склонность прятаться и тайно изучать глобус и астрономические инструменты во время уроков фехтования, а также садится на коня, когда математик входит в класс. Короче, ему не хватает обычного школьного прилежания, и, что весьма прискорбно, он нимало этим не смущен. Послание заканчивалось этим пессимистическим замечанием. Подняв глаза, она увидела желтую листву парка и дикие вишни с кронами темно-кровавого оттенка.

Наступала осень.

Все эти словеса — только предлог! Флоримон не мог покинуть коллежа без приказа короля. Она повернулась к аббату и с дрожью в голосе произнесла: