«Если б он знал, чьи уста произносили подобные слова задолго до него, — подумала она. — Король говорил их мне…»
— Неужели вы откажете мне? — продолжал он настаивать. — Ведь вы отнимете у меня жизнь.
Его приятное, любезное лицо привычного посетителя гостиных отвердело. Потемневшие глаза жадно впились в нее. Ему очень хотелось узнать, какого цвета ее волосы, спрятанные под строгим чепчиком, — белокурые, каштановые, рыжие, как у ее дочки, или совсем темные, как можно предположить по смуглой коже ее лица. Губы ее были крепко сжаты, как целомудренно сдвинутые края ракушек.
Он дошел до такого состояния, что, не будь рядом Онорины, которая задрав носик, внимательно вглядывалась в них обоих, насильно сжал бы ее в объятиях и попытался пробудить в ней желание.
— Идемте же, — произнесла она, вежливо отодвигая его в сторону. — Вы, действительно сошли с ума. Я не могу поверить ни одному слову из сказанного вами. Вы знали, конечно, женщин, более блестящих, чем я, должно быть, вы просто хотите посмеяться над моей наивностью, господин королевский наместник.
Никола де Бардань последовал за ней. Он сам сознавал, сколько безумия в его речах. Он не повторил бы их, хотя знал, что говорил правду. Он так любил ее, что готов был потерять голову, мог компрометировать себя, загубить свою карьеру. Он глянул на малышку, уцепившуюся за руку матери, и новая мысль пришла ему на ум.
— Клянусь вам, если у вас будет ребенок от меня, я признаю его и дам ему образование.
Анжелика вздрогнула. Такое обещание… Трудно было успешнее погасить ее пыл. Он это понял и вздохнул:
— До чего я неловок…
Когда они подошли к дому Берна, Анжелика поставила на землю корзину и вынула из-за пояса ключ от боковой калитки. Королевский наместник следил за всеми ее движениями с мучительным восхищением. Она была воплощенная грация. Как бы она украсила любой дом!
— Ваша стыдливость сводит меня с ума. Если бы она была притворной, я охотно взялся бы исцелить вас от нее. Но я чувствую, увы! что она подлинная… Послушайте меня, мне кажется.., да, мне кажется, что я соглашусь на брак.
Она воскликнула:
— Как! Ведь вы же, конечно, женаты!..
— Нет, не женат. Тут вы ошиблись. Не скрою, что с тех пор как мне исполнилось пятнадцать лет, мне совали в руки самых различных наследниц, но мне всегда удавалось вовремя спастись, и я твердо решил дойти до конца жизни холостяком… Но ради вас я готов даже отяготить себя цепями супружества. Если вас отталкивает от меня только боязнь нарушить священный закон, то я уничтожу это препятствие.
Он низко поклонился ей, изящно изогнувшись.
— Госпожа Анжелика, согласны ли вы оказать мне честь назвать меня своим супругом?
Он, положительно, был неотразим.
Отнестись к предложению легко значило серьезно оскорбить его. Она сказала, что потрясена, что не смела и думать о такой чести, но убеждена, что, едва вернувшись в свое роскошное жилище, он пожалеет об этом безумном предложении, которое она не смеет принять. Разделяющее их препятствие, даже если определить его цену, не из тех, какие легко отодвигают в сторону.
— Постарайтесь понять меня, господин де Бардань… Мне трудно объяснить вам причины того, что вы называете моей бесчувственностью… Я много страдала в своей жизни.., из-за мужчин. Их грубость и жестокость нанесли мне такие раны, что навсегда отвадили меня от наслаждений любви… Я боюсь их и потеряла к ним вкус…
— Так дело только в этом? — вскричал он, сразу успокоившись. — Но, милая моя дурочка, чего вам бояться меня?.. Я умею обращаться с женщинами и всегда учтив с ними… Я же не портовый грузчик… Я предлагаю вам любовь джентльмена, моя прекрасная дама… Доверьтесь мне, и я сумею успокоить вас, и вы перемените отношение к любви и ее удовольствиям…
Анжелика уже открыла калитку, втолкнула во двор Онорину и внесла корзину с бельем. Пора было кончать разговор.
— Обещайте же мне, что подумаете о моих предложениях — настаивал королевский наместник, удерживая ее у калитки. — Я всегда исполняю обещанное. Выберите то, что вам лучше подходит…
— Благодарю вас, господин граф. Я буду думать.
— Скажите мне хотя бы, какого цвета у вас волосы, — не отставал он.
— Белые, — отвечала она, запирая калитку у него перед носом…
Мэтр Габриэль поручил Анжелике отнести записку судовладельцу Жану Маниго. Она возвращалась переулком тянувшимся вдоль развалин городской стены, и вдруг заметила, что ее преследуют двое мужчин. Погруженная в свои мысли, она не думала об осторожности, но, войдя в пустынный переулок, прислушалась к шагам.
Она бросила взгляд через плечо, и двое идущих за ней очень ей не понравились. Это были не матросы, шнырявшие по городу в надежде на добычу, даже не портовые лодочники. На них были приличные костюмы горожан, плохо подходившие к скверно выбритым лицам и бегающим глазам. Давнее чутье подсказало ей: «Полицейские…», и она ускорила шаг. Стук каблуков приблизился, и один из мужчин окликнул ее:
— Эй, красавица, что ты так торопишься?..
Она пошла еще быстрее, но они быстро нагнали ее, и один схватил ее за руку.
— Прошу вас, господа, оставьте меня, — сказала она высвобождаясь.
— Зачем же? Ты что-то невесела. Надо поразвлечься.
Их гнусные ухмылки заставляли опасаться самого худшего. Если придется дать пощечину, это привлечет к ней внимание. Будь пристававшие молодыми отпрысками из семей богатых горожан, они бы, пожалуй, смирились с неудачей. Но сама не отдавая себе отчета почему, она боялась, что преследует ее кто-то пострашнее.
В поисках помощи она оглядела фасады домов, мимо которых проходила. Но время было послеобеденное, и ларошельцы соблюдали южный обычай закрывать на это время ставни. Яркое и необычно жаркое солнце побуждало всех к дневному отдыху. Ни в окнах, ни у дверей ни души. К счастью, недалеко до складов мэтра Габриэля.
Лучше искать спасения там, чем бежать домой. До дома еще далеко, а мэтр Берн должен быть теперь на складе. Он сумеет поставить на место этих наглецов.
Они продолжали говорить ей комплименты и разные глупости. Может быть, это просто подвыпившие бездельники.
Она свернула направо и с облегчением увидела в конце длинной глухой стены те самые ворота, около которых остановился в тот вечер, когда она впервые попала в Ла-Рошель, мэтр Габриэль, заводя туда нагруженные зерном телеги. До ворот оставалось несколько шагов, когда один из преследователей, более рослый и, видимо, сильный — судя по мышцам, бугрившимся под его сизым сюртуком, схватил ее за пальцы и, протянув другую руку, притянул к себе за талию.
— Не упрямься, милашка. Надо быть полюбезнее с двумя славными парнями, которые просят у тебя только улыбку, ну еще и пару поцелуйчиков. Мы слышали, что девушки в Ла-Рошели встречают гостей ласково и радушно. Веди же себя как следует!..
Не прекращая говорить, он наклонялся все ближе к лицу Анжелики, пытаясь присосаться к ее губам. Она изо всех сил оттолкнула его и, размахнувшись, дала звонкую пощечину. Он на мгновение выпустил ее, схватившись за щеку. Она бросилась вперед, но другой успел схватить ее, а на лице получившего пощечину показалась злобная и торжествующая улыбка.
— Держи ее, Жанно, все идет прекрасно. Мы сейчас позабавимся с этой недотрогой!.. Хороший кусочек… Нам сегодня повезло…
Вдвоем они не давали ей шевельнуться. От жестокого удара под колени она пошатнулась и закричала. Ей зажали рот и торопливые руки стали развязывать корсаж. Она думала, что потеряет сознание, но устояла и отчаянно сопротивлялась, царапаясь и кусаясь. Ей удалось вырваться, и она в безумной спешке бросилась к воротам, споткнулась о камень, упала на колени и поползла, крича:
— На помощь, мэтр Габриэль, спасите меня!.. На помощь!..
Они снова набросились на нее. Она боролась как в кошмаре, как когда-то против драгун Монтадура, с тем же сознанием ужаса и беспомощности.
Вдруг нападавшие пропали. Один, под воздействием неведомой силы, отлетел к стене, глаза его остекленели, он зашатался и мешком повалился на Анжелику. Из виска его хлестала кровь. Она с ужасом попыталась сбросить с себя эту мерзкую тяжесть, но безжизненное уже тело, из которого кровь лилась все сильнее, страшно давило на нее; она напрягла в отчаянии все силы, и наконец ей удалось высвободиться и отбросить его в сторону. Она увидела, что человек в синем сюртуке борется с мэтром Габриэлем. Купец превосходил того и ростом, и силой. Его кулаки молотили противника без жалости. Тот запросил пощады. Он уже два раза падал на землю, одежда его была изорвана и испачкана пылью, лицо побледнело. Сорванный парик валялся в луже, и сальные волосы спускались ему на глаза.
