Но тем самым рабочему классу, т. е. его ведущим духовным идеологам, заранее поставлены весьма узкие пределы интеллектуальной деятельности. Областью его творческого действия может быть только совершенно определенный участок науки — общественная наука. Поскольку в результате особой взаимосвязи «идеи четвертого сословия» с нашим периодом истории для пролетарской классовой борьбы было особенно необходимо разъяснение законов общественного развития, социальная наука оказалась более плодотворной, и памятником этой пролетарской духовной культуры является марксово учение.

Но уже творение Маркса, которое как научное свершение само по себе представляет гигантское целое, превосходит прямые запросы той классовой борьбы, ради которой оно создано. Как своим подробным и завершенным анализом капиталистической экономики, так и своим историческим методом исследования с его неизмеримо большой сферой применения Маркс дал гораздо больше, чем непосредственно необходимое для практической классовой борьбы.

Лишь по мере того, как наше движение вступает в более продвинутую стадию и выдвигает новые практические вопросы, мы вновь обращаемся к марксовой сокровищнице мыслей, чтобы извлечь из нее отдельные куски его учения и использовать их. Но поскольку наше движение — как и всякая практическая борьба — еще долго обходится старыми руководящими идеями, хотя они уже потеряли свою пригодность, то и теоретическое использование марксовых импульсов продвигается вперед только крайне медленно.

И если мы поэтому ощущаем сейчас в нашем движении теоретический застой, то не потому, что марксова теория, которой мы питаемся, не годится для нынешнего развития или «изжила» себя, а, наоборот, потому, что мы, взяв из марксова арсенала то самое важное идейное оружие, которое было нам необходимо для борьбы на прежней стадии, отнюдь не исчерпали тем самым этот арсенал до конца. Не потому, что мы «обогнали» Маркса в практической борьбе, а, наоборот, потому, что Маркс в своем научном творчестве заранее далеко обогнал нас как практическую борющуюся партию. Не потому, что Маркс для наших потребностей уже недостаточен, а потому, что наши потребности еще недостаточны для применения марксовых идей.

Так теоретически открытые Марксом социальные условия бытия пролетариата мстят в нынешнем обществе самой марксовой теории. Ни с чем не сравнимый инструмент духовной культуры, она остается необработанной, поскольку для буржуазной классовой культуры непригодна, а вместе с тем далеко выходит за рамки потребностей рабочего класса в боевом оружии. И только после освобождения рабочего класса из оков его нынешних условий бытия подвергнется обобществлению вместе с другими средствами производства и Марксов метод исследования, дабы на благо всего человечества стать полностью применимым и проявить всю свою эффективность.

Карл Маркс [1913 г. ]

Тридцать лет минуло с той поры, как навсегда закрыл свои глаза человек, которому современное рабочее движение обязано более, чем кому-либо из смертных. Дело, которому Маркс посвятил свою жизнь, может быть правильно оценено только в исторической перспективе.

Социализму, как идеалу общества, основанного на равенстве и братстве людей, много веков. Во всех крупных социальных кризисах и революционных движениях средневековья и нового времени он вспыхивал огненным пламенем как выражение крайнего радикализма, чтобы вместе с тем обозначить непреодолимые исторические пределы и ту точку каждого из этих движений, с которой неизбежно должны были последовать волна отлива, реакция и крушение.

Но именно как идеал, который можно было рекомендовать в любое время, в любой фазе исторического развития, социализм был не чем иным, как прекрасной мечтой разобщенных друзей человечества, недостижимой, как эфемерное сияние радуги на гряде облаков.

В конце XVIII и к началу XIX века социализм впервые выступает с силой и энергией, на этот раз уже как ответ на ужасы и опустошения, творимые в обществе восходящим промышленным Капитализмом. Но и теперь социализм, по сути дела, не что иное, как светлый идеал того общественного строя, который придумали отдельные смелые умы, противопоставив его жуткой картине капиталистического общества. Если мы послушаем первого предтечу современного революционного пролетариата Бабёфа, который во время заката Великой французской революции хотел подготовить заговор с целью насильственного введения коммунистического строя, то единственный факт, на который он считал возможным опереться, это — вопиющая несправедливость существующего общественного строя. Он не уставал рисовать этот строй в самых мрачных красках и бичевать его самыми горькими словами в своих страстных статьях, памфлетах, как и в своей защитительной речи перед революционным трибуналом. По Бабёфу, одного факта, что существующее общество является несправедливым и заслуживающим гибели, было достаточно для того, чтобы оно могло быть свергнуто и ликвидировано с завоеванием власти кучкой решительных людей. Но, к сожалению, оказалось достаточным всего лишь случайности, измены одного из заговорщиков, чтобы привести Бабёфа на плаху, а весь его план — к провалу. Бабёф погиб в реакционном водопаде, как утлое суденышко, не оставив в анналах истории иного следа, кроме светящейся строки.

В значительной мере на той же основе покоятся те социалистические идеи, которые в 20-е и 30-е годы [XIX века] с гораздо большей гениальностью и блеском представляли Сен-Симон, Фурье и Оуэн. Правда, ни один из этих трех великих мыслителей даже и отдаленно не помышлял больше о революционном захвате власти для осуществления социализма. Напротив, они были ярко выраженными приверженцами мирных средств пропаганды. Однако, сколь сильно ни отличались они по своей политической позиции от революционера Бабёфа, а по направлению и частностям своих идей друг от друга, решающим для судеб социалистической идеи у всех у них было одно: социализм сен-симонистов, фурьеристов и оуэнистов, как и Бабёфа, был по существу своему только проектом, изобретением одного гениального ума, который рекомендовал его для осуществления измученному человечеству, дабы спасти оное из ада буржуазного общественного строя. Критика, которой три великих утописта подвергали существующие условия, была бесконечно острее, основательнее, богаче идеями и наблюдениями, плодотворнее и смертельнее, чем у Бабёфа.

Первая четверть века необузданного развития капиталистической промышленности дала социальной критике совсем иной богатый материал, нежели тот, что впервые стал заметен в разгар бурных родов современного общества, во время великой революции, духовным сыном которой был Бабёф. Но и эта критика являлась в значительной мере обвинением и осуждением существующего общественного строя с точки зрения морали и совести. И именно потому все эти социалистические учения висели в воздухе. Ведь против абстрактных идей равенства, любви к человеку общественные условия грешили вот уже целые тысячелетия — с того времени, как существовали частная собственность и классовое господство. Эксплуатация и угнетение утверждались, процветали, росли и меняли, казалось, только по мере прогресса времени, свои особые формы, но ни в малейшей степени не заботились о справедливости, разуме и тому подобных прекрасных вещах. И чем основательнее, чем тщательнее великие апостолы социализма выстраивали основы и детали запланированного нового общественного строя, чем глубже затрагивали они своих планах корни существующего порядка, тем грознее звучал вопрос: кто и как должен произвести этот гигантский переворот, который опрокинет весь мир? О пролетарской массе не думали и к ней не обращались ни Фурье, ни Сен-Симон, которые создали лишь мелкие секты. И влияние Оуэна, который работал над возрождением пролетарской массы, тоже вскоре бесследно исчезло. Между стихийными революционными восстаниями пролетариата в 30-е и 40-е годы и социалистической пропагандой не было никакой существенной взаимосвязи.