Эхира поморщилась, выудила из кармана халата пелефон и быстро выбрала из списка нужный контакт.

– Говорит Эхира Марга, заместитель директора, – ровно произнесла она. – Отменить тревогу. Идут учения.

Несколько секунд спустя сирена смолкла. Эхира уже быстро шагала к лестнице.

– Пойдем, Карина, – мягко сказал Дзинтон. – Сейчас они сообразят, что происходит, и снова поднимут тревогу. Не хочется прорываться с боем до самого кабинета.

– Но они… – девочка не могла оторвать взгляд от лежащих на полу фигур.

– Убивают только слабые и трусы, – успокаивающе улыбнулся ей Дзинтон. – Они живы и очнутся через полчаса. Пошли. А то пропустим самое интересное.

Кабинет директора и в самом обнаружился совсем рядом с лестницей. Эхира остановилась возле нее на секунду, бросила назад нетерпеливый взгляд и вошла, широко распахнув обе высокие створки. Карина деревянно шагнула за ней.

За дверью обнаружилась мягко освещенная комната без окон – огромная, больше, наверное, чем половина всего их отеля. Вдоль стен стояли мягкие диваны, пол устилал мягкий ворсистый ковер. У дальней стены располагался массивный письменный стол, над которым мерцали кубы сразу трех дисплеев. Над столом висели большие красивые часы. Карина невольно бросила взгляд на табло – 10:33. Из-за стола им навстречу стремительно поднялась высокая красивая женщина в строгом платье.

Это – директор? Женщина? Девочка захлопала глазами и открыла было рот, чтобы спросить у Дзинтона, но тот не останавливаясь шел вперед, и его рука на плече не позволяла остановиться.

– Я к директору, они со мной, – холодно бросила Эхира, движением руки отстраняя женщину с дороги.

– Господин директор занят… – женщина протестующе вскинула руки, но ни Дзинтон, ни Эхира не обратили на нее внимания. Дверь в дальней стене комнаты скользнула в стену, и тут сирена завыла снова.

Сказать, что Джой Митера, директор Института человека, был в ярости, означало бы серьезно преуменьшить степень накала его эмоций. С утра он метался по своему кабинету, словно загнанный в угол тигр, мимоходом роняя и разбивая вещи. Жертвами его буйства уже пали две старинные тонкого стекла вазы, древняя тролличья статуэтка, изображающая распахнувшего пасть крокодила, настольные часы, установленные на основание в виде замка с двумя водопадами (разбиться не разбились, но вода из водопадов вытекла на ковер и основательно его промочила), и другие весьма приятные (не сейчас) для глаза и души вещи. Чоки-секретарь пару раз заглянула в дверь, но войти не вошла. Оснащенную искусственным интеллектом, являвшимся шедевром среди себе подобных (и во многом разработанным благодаря исследованиям департаментов Института), ее под завязку напичкали эвристическими алгоритмами оценки реакций окружающих, а ее локальная база данных содержала шаблоны самых разных психических отклонений и душевных состояний. За два периода, прошедших с момента ее пробуждения, она еще ни разу не видела шефа в таком настроении, так что готовых сценариев действий у нее не имелось. Но общий вывод искин сделал совершенно верный: не лезь под горячую руку без острой нужды, какового шаблона и придерживался.

Причиной бешенства директора являлись две вещи. Первая, вполне материальная, представляла собой анонимно присланную по почте карту с записью вчерашнего выступления Крайтона Керла перед Ассамблеей. Этот клоун, озвучивая свой депутатский запрос, говорил немыслимые вещи – о преступлениях против человечности, вершащихся в Институте человека, о пытаемых детях, о некомпетентности сотрудников спецслужб – и никто, решительно никто не пытался его остановить! И что самое поразительное – он приводил настоящие факты, о которых знали только те, кто обладал спецдопуском! Сегодня с утра фрагменты выступления крутили по всем каналам, и их тоже никто не осаживал.

Но выступление – полбеды. И раньше находились кретины, которые пытались сделать себе имя и дешевую популярность, обвиняя Институт человека в чем попало. Эти идиоты не понимают, что речь идет о самом выживании человеческой расы, а потому церемониться с девиантами означало лишь подталкивать ее к пропасти. Зато понимают другие, и эти другие всегда брали на себя заботу о том, чтобы Институт продолжал спокойно функционировать, а демагоги прекращали свою болтовню быстрее, чем на них успевало обратить внимание общественное мнение. Но сегодня происходило что-то мистическое. Ни один из нужных номеров не откликался. Даже коммуникатор Тоя Карация перебросил вызов на секретаря, который объяснил, что лидер партии гуманистов чрезвычайно занят и не может уделить времени для разговора.

Это не могло оказаться случайностью. Кто-то где-то наверху решил, что Институт больше не служит его целям, и шакалы немедленно бросились со всех сторон, пытаясь отхватить кусок пожирнее. Но как они могли? Ведь он, Джой, так много сделал и для Партии гуманистов, и для Партии справедливости! Он поддерживал их начинания, выступал по телевидению сам и отправлял своих людей защищать нужные точки зрения, участвовал в подготовке законопроектов, тайно финансировал избирательные кампании, урывая деньги из и без того скудных фондов Института… Как они могли? О, если бы он мог сейчас собственными руками удавить этих фальшивых друзей!…

Ему показалось, что снаружи доносится вой тревожной сирены. Сначала он отмахнулся от ощущения как от совершенно невероятного. В корпусе, где содержатся девианты, такое еще может случиться, но в административном здании? А когда, наконец, сигнал смог пробиться к его мозгу сквозь море бушующей ярости, звук внезапно пропал.

Директор нахмурился. Что происходит? Сирена – здесь? Немыслимо. Он подошел к столу и ткнул на пульте клавишу вызова центрального поста охраны.

Ничего не произошло.

Директор нахмурился и нажал клавишу снова. Дисплей не включался, пространство над проекционной пластиной оставалось мертвым и безжизненным, словно кто-то полностью обесточил коммуникатор. Несколько беспорядочно нажатых клавиш показали, что связь перестала работать окончательно и бесповоротно. Отключился даже древний электрический звонок секретарю – два провода, зуммер и кнопка. В чем дело? Тотальный сбой системы коммуникаций? Не может быть! Но если так, то кто-то определенно ответит.

Карта. Выступление. Телевидение. Невозможность дозвониться. И вот теперь – отказавшее оборудование.

Директор подобрался, словно тигр перед прыжком. Он выдвинул верхний ящик стола, вытащил оттуда тяжелый пистолет и опустил его в карман пиджака. Если у этих кретинов опять побег, он лично пристрелит сначала беглеца, а потом и тех, кто их охранял. А потом… а потом он поедет в аэропорт, возьмет самолет Института, прилетит в столицу и возьмет за яйца эту сволочь Тоя Карация. Он сделал несколько шагов к двери.

И дверь распахнулась.

По ушам снова ударил звук сирены – на сей раз не приглушенный звукоизоляцией кабинета. В кабинет вошли трое: эта стерва Эхира и с ней какие-то юнец с девчонкой. Нет, это переходит все границы! Как эта тварь осмелилась входить к нему без разрешения, да еще и с какими-то…

Его словно ударили под дых. Девчонка. Ненависть в ее глазах могла прожечь каменную стену. Та самая беглянка, маленькое смертоносное чудовище – Карина. А юнец рядом с ней… наверняка молодой ублюдок, что приютил ее. Приемный папаша, значит? Да как такому молокососу вообще разрешили удочерение?

Его опущенная в карман рука судорожно сжалась на рукояти пистолета. Что они здесь делают? Как они попали сюда, в административное здание? Почему девка не в боксе лабораторного корпуса?

Дверь захлопнулась, отрезая кабинет от внешних звуков, и в тишине директор отчетливо разобрал щелчки сработавших автоматических запоров.

– Блистательный господин директор Джой Митера? – осведомился юнец. – Если я правильно понимаю, тебе очень хотелось снова увидеть девианта Карину Серенову, сбежавшую из Института. Твое желание исполнилось. Она здесь.

Карина не отрываясь смотрела на стоящего в десяти шагах перед ней мужчину. Высокий, представительный, с пробивающейся в волосах благородной сединой, в хорошем сером костюме, поблескивающем золотыми головками булавок-некутайпинов. Она никогда не видела его вблизи – но глаза были те самые, что она не раз замечала другими глазами сквозь серебристое наблюдательное стекло в лабораториях. Только сейчас вместо скуки и равнодушия в них плескались злость и паника.