На следующий вечер, в пятницу, я собрался на ужин к мистеру Мелбери по его приглашению. Не без горькой иронии я подумал, что, не будь я беглым преступником, с большим удовольствием я в этот вечер посетил бы дом моих дяди и тети, чтобы отпраздновать день субботний. Вместо этого я должен был ужинать с женщиной, которая когда-то была их невесткой, а теперь принадлежала к Англиканской церкви.

Я надел лучший из костюмов, пошитых мистером Своном, и отправился в дом мистера Мелбери, куда прибыл точно в назначенное время. Однако мистер Мелбери был занят, и меня попросили, что называется, остудить мои пятки в гостиной. Спустя некоторое время появился мистер Мелбери в сопровождении пожилого человека в одежде священнослужителя. Человек опирался на трость и передвигался с большим трудом, производя впечатление чрезвычайно слабого здоровьем.

Мистер Мелбери встретил меня улыбкой и тотчас представил своему гостю, оказавшемуся не кем иным, как знаменитым Фрэнсисом Аттербери, епископом Рочестерским. Даже я, человек, следивший за событиями, связанными с Англиканской церковью, не более чем за событиями, связанными с содомией в Италии, слышал об этом светиле, имевшем репутацию одного из самых ярых поборников восстановления былых привилегий Церкви и ее влияния. Зная об этом, я почувствовал себя скованным, поскольку не имел представления, как положено себя вести с человеком такого высокого ранга. Я поклонился и пробормотал что-то насчет того, что для меня большая честь познакомиться с его светлостью. Епископ выдавил улыбку, посмотрел на меня скептически и, хромая, удалился.

– Рад снова вас видеть, – сказал Мелбери. Он протянул мне бокал красного вина, не поинтересовавшись, желаю ли я его. – Простите его светлость за неразговорчивость. Его мучит подагра, и вы, наверное, знаете, у него недавно умерла жена.

– Нет, я не знал об этом. Сожалею. Он великий человек, – прибавил я, зная, что так считают в кругах тори.

– Да, надеюсь, он будет в лучшем расположении духа во время обеда. Он прекрасный собеседник, когда чувствует себя хорошо. А теперь, пока не собрались остальные гости, нам с вами нужно кое-что обсудить. Некоторое время назад я с интересом прочитал о вашем приключении. Тот инцидент на избирательном участке, сударь, прибавил нам немалое число голосов. Вы теперь приобрели известность как табачный торговец тори и стали воплощением различий между двумя нашими партиями. То, что вы спасли сестру Догмилла, стало всеобщим достоянием и было высоко оценено. И тот факт, что вы бросились на защиту агитатора вига, принесло большую пользу вашей собственной партии. – Он остановился, чтобы перевести дыхание. – Однако я подумал об этом как следует, и мне непонятно, как вообще оказалось, что вы собирали голоса для Херткома.

– Я не участвовал в сборе голосов, – объяснил я, чувствуя себя как школьник, которого поймали на шалости. – Я присутствовал при этом. В конце концов, мы с мисс Догмилл друзья.

– В политике не может быть друзей, – сказал мне Мелбери. – Вне партии и, уж конечно, во время выборов.

Мне не надо было огрызаться, но Мелбери и его убежденность, что моя жизнь подчинена служению ему, стали меня тяготить. То, что он вовлек меня в историю с этим сборщиком долгов Миллером, разозлило меня не на шутку. И я убедил себя, что только размазня не станет показывать своего возмущения в подобной ситуации.

– Не исключено, что в политике не может быть друзей, – сказал я спокойно. – Но хочу напомнить, что я не являюсь кандидатом на выборах в палату общин и могу водить дружбу с кем хочу.

– Хорошо, – вежливо согласился Мелбери, вероятно поняв, что перегнул палку. – Мне только не нравится, что вы поддаетесь уловкам врагов, даже несмотря на то, что враг использует для этой цели свою симпатичную сестру.

– Что? – воскликнул я. – Вы хотите сказать, что мисс Догмилл проявляет интерес к моему обществу, только чтобы оказать услугу своему брату?

Мелбери снова засмеялся:

– Конечно. А вы что думали? Может ли быть какая-то иная причина, по которой она неожиданно воспылала чувствами к человеку из лагеря врагов ее брата как раз во время выборов? Полно, сударь. Вы знаете, что мисс Догмилл красивая женщина с солидным состоянием. В Лондоне бесчисленное множество мужчин стремятся к тому, чего вы достигли с такой легкостью. Думаете, нет причины для вашего успеха?

– Думаю, причина есть, – сказал я несколько возбужденно, хотя сам не мог объяснить своей горячности. Я лишь знал, что, как бы это ни было нелепо, меня задело оскорбление, нанесенное Мэтью Эвансу. – Причина в том, что я ей нравлюсь.

Думаю, Мелбери почувствовал, что зашел слишком далеко. Он положил руку мне на плечо и добродушно рассмеялся:

– Ничего удивительного. Я только хотел сказать, что вы должны соблюдать осторожность, сударь, чтобы мистер Догмилл не смог использовать вашу привязанность к его сестре в своих интересах.

Он вовсе не это хотел сказать, но я не видел смысла спорить и решил дать ему возможность достойно ретироваться.

– Я понимаю, что за человек Догмилл, – сказал я. – Я буду вести себя с ним крайне осторожно.

– Очень хорошо. – Он налил себе еще вина и одним залпом выпил половину бокала. – Я пригласил вас сегодня, мистер Эванс, так как из разговоров с наиболее важными членами нашей партии выяснил, что они о вас почти ничего не знают. Так как вы в Лондоне недавно, я подумал, что для вас это будет отличная возможность завести полезные знакомства.

– Вы очень добры, – сказал я.

– С этим трудно не согласиться. Тем не менее я хотел вас кое о чем попросить взамен. Когда мы с вами только познакомились, вы что-то говорили относительно рабочих в доках и их связи с мистером Догмиллом. Возможно, не выслушать вас тогда было неразумно с моей стороны, поскольку выяснилось, что эти докеры стали главными действующими лицами в бунтах против нас. Я готов выслушать вас теперь.

Он проявлял великодушие, изъявляя желание выслушать меня, но я плохо себе представлял, что я могу сказать. Одной из трудностей моего положения как вымышленного персонажа была необходимость что-то срочно придумывать, и удерживать все свои выдумки в памяти я не мог.

– Я даже не знаю, что еще я могу вам сказать, – начал я, пытаясь припомнить, что уже говорил ему: что-то, насколько мне помнится, о том, что Догмилл платит таможенникам. – Вы мне тогда сказали, что всем известно то, о чем я говорю.

– Не сомневаюсь. Не сомневаюсь. Тем не менее хочу вам сказать, что треть срока выборов уже прошла. Поскольку бунты прекратились, я должен буду восстановить свое лидирующее положение, но мне хотелось бы иметь что-нибудь про запас на всякий случай. Поэтому, если у вас есть что сказать, прошу вас, скажите.

Я уже был готов признаться, что мне нечего сказать, или повторить то, что уже говорил о Догмилле, но неожиданно мне в голову пришла другая мысль. До сих пор я во всем поддерживал Мелбери, и он, надо признать, ценил мою преданность. Но так же, как мужчина начинает презирать женщину, которая не оказывает ему сопротивления, Мелбери, как мне показалось, стал относиться ко мне с пренебрежением, поскольку я соглашался со всем, о чем он меня просил. Поэтому я решил прибегнуть к некоторым женским уловкам.

Я покачал головой.

– Я бы хотел сказать вам больше, – сказал я, – но делать это было бы преждевременно. Могу лишь обещать следующее, сударь. У меня есть сведения, которые могут погубить Херткома, но, боюсь, эти сведения могут причинить вред также и вам. Мне нужно уточнить кое-какие детали, чтобы сказать определенно, что виноват Хертком, а не кто-то другой.

Мелбери осушил свой бокал и снова наполнил, даже не взглянув, нужно ли было освежить мой бокал (в чем я, признаюсь, крайне нуждался).

– Что вы имеете в виду? Это может погубить Херткома и причинить вред мне? Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите.

– Я и сам еще не совсем понимаю. Поэтому и прошу вас подождать, пока я не буду иметь достаточно сведений.