Едва избежав смерти и плена, я решил дать себе передышку от приключений, но, вернувшись на Вайн-стрит, обнаружил, что мой день на этом не завершился. Меня ждала записка с ошеломительным известием.

Я не придал особого значения словам жены Гринбилла, но, как оказалось, напрасно. Записка была от Элиаса, получившего сведения от знакомого хирурга. Коронер попросил друга Элиаса осмотреть тело Артура Гростона, которого нашли мертвым. Убийство совершил предположительно Бенджамин Уивер.

В записке Элиас предлагал встретиться за завтраком. Я понял, что он считает ситуацию неотложной, если готов даже на ранний подъем, поэтому я немедля отправился в назначенное время на встречу. Увы, он не был столь же пунктуален, и когда наконец появился, я допивал третью или четвертую чашку кофе.

– Прости, что заставил тебя ждать, – сказал он, – но я вчера лег ужасно поздно.

– И я тоже, – сказал я. – Попал вчера в засаду в довольно неудобное время.

– Да, надо же. Неприятно, должно быть. Послушай… гм… Эванс, странная получается ситуация с этим Гростоном. Как тебе известно, он был убит, и все знают, что ты, то есть Уивер, что-то имел против него.

– Но меньше, чем тот, кто его нанял. И теперь трудно будет узнать, кто именно. Как он был убит? Уж не захлебнулся ли в ночном горшке?

Элиас недоверчиво посмотрел на меня:

– Признаюсь, за всю мою практику хирурга такого вопроса мне еще никто не задавал. Нет, насколько мне известно, он не захлебнулся в дерьме. У тебя есть причины предполагать, что это было так?

Я решил не посвящать его в подробности.

– Тогда как он умер?

– Ну, у меня есть друг, которого часто приглашают коронеры Лондона и Вестминстера осматривать трупы, если есть подозрение на убийство. Когда его позвали осмотреть тело Гростона, он решил сообщить мне, помня о нашей дружбе. Тело было не в лучшем состоянии, поскольку пролежало довольно долго, прежде чем было обнаружено. Тем не менее хирург установил, что Гростона несколько раз ударили по лицу тяжелым предметом, а затем, когда он упал, на всякий случай задушили. Это было довольно жестоко.

– И твой друг решил сообщить тебе об этом только потому, что я упомянул Гростона на процессе?

– Нет, не только. Видишь ли, подле тела нашли записку. Он переписал ее для меня.

Он протянул мне листок, на котором было написано:

Я отдал записку Элиасу.

– Ты должен поблагодарить своего друга, что он исправил так много ошибок в моем письме.

– Бог мой, ты можешь быть серьезным? Все это вовсе не весело.

Я пожал плечами:

– Не думаю, что Гростон мог еще что-нибудь мне сообщить, поэтому, признаюсь, я не слишком огорчен его смертью. Что касается записки, трудно представить, что кто-то поверит, будто я сочинил эту чушь. Тот, кто это написал, должен быть удивительным тупицей.

– Или? – сказал Элиас.

Я заерзал на стуле, когда до меня дошло, что он имел в виду. Записка была слишком глупа, слишком абсурдна, чтобы кого-то убедить.

– Или удивительно умна, как мне кажется. То есть ты считаешь, что ее мог составить как умный тори, так и жестокий виг?

– Конечно, никто, кроме самых доверчивых тупиц, не поверит, что ты мог написать записку, благословляющую Папу. Никакой заговорщик, а тем более папист, этого не сделает. Но что если Гростона убили, чтобы создать иллюзию заговора?

– Следовательно, его убили тори и обставили дело так, будто это сделали виги, чтобы навредить тори. Это чрезвычайно тонкая игра.

– Возможно, слишком тонкая для тори. В конце концов, это всего лишь политическая партия, а члены партии, как правило, не связывают себя с делами такого уровня и размаха.

Я понял, на что он намекает.

– Якобиты?

– Ш-ш-ш, – резко прервал он меня. – Не произноси это слово так громко в моем присутствии. Не забывай, я – шотландец и легкая мишень для обвинений. Но ты прав, они вполне могут стоять за всем этим. Виги и тори способны, конечно, немного поскандалить и повозмущаться, и дело может даже принять серьезный оборот, если страсти накалятся, но на такое хладнокровное убийство они не способны, даже во время выборов. А вот некоторые из якобитских заговорщиков могут пойти дальше. Если они считают, что поражение вигов на выборах может вдохновить французов на финансирование вторжения, будь уверен, они готовы найти уйму желающих разбить головы сотням таких Гростонов и не упустят возможности.

– При чем здесь я? Якобиты никогда не были друзьями иудеев. Тебе это не кажется странным? Вигов всегда критиковали за чрезмерную терпимость к евреям и нонконформистам, а тори всегда возмущались, что евреи и диссентеры захватили слишком много власти.

– Едва ли это означает нечто большее, чем умение извлекать выгоду в любых обстоятельствах, – сказал он. – Пирс Роули, ставленник вигов, сделал все, чтобы тебя несправедливо обвинили, а ты бросил ему вызов своим побегом. Никто не мог этого предвидеть, но ты невольно стал козырем в кампании против вигов. А ты знаешь англичан. Если они решили возненавидеть евреев, а через минуту решили их полюбить, то ничего странного они в этом не находят.

– Будь прокляты эти интриги, – пробормотал я. – Сначала белая роза, которую дал мне Гростон, а теперь это…

Я рассказал Элиасу о своей встрече с Гринбиллом и его бандой, а также о признании одного из докеров, что Джонсон – известный якобит.

– Похоже, – сказал задумчиво Элиас, – что кто-то хотел связать твое имя с якобитами еще до того, как судебный процесс приобрел политический характер. Кому это было нужно? Уж точно не якобитам.

– Да, – сказал я. – Мой враг должен ненавидеть меня и якобитов в равной степени.

– И мы снова возвращаемся к Деннису Догмиллу, – заметил он. – И снова даже не знаем, почему он желает тебе зла. Мы так ничего и не знаем о женщине, которая помогла тебе совершить побег. Перед нами столько вопросов, Уивер, на которые мы не знаем ответов.

– Мне это тоже не нравится. Ума не приложу, что делать дальше.

Он пожал плечами:

– Можешь уповать на то, что они больше никого не убьют от твоего имени.

– Как бы не так, – сказал я. – И я даже знаю, кого они убьют.

Его зрачки расширились.

– Свидетелей, которые давали показания против тебя на процессе?

Я кивнул.

– Но зачем? От них-то какой вред?

– Не знаю, но их можно убить без труда, а обвинить в убийстве меня.

– Уивер, похоже, ты не отдаешь себе отчета о масштабе своих проблем. Это нечто большее, чем смерть докера. Здесь пахнет настоящим антигосударственным заговором. Якобиты собирают силы и используют тебя в качестве ширмы. Ты должен пойти в министерство и рассказать все. Они тебя защитят.

– Ты с ума сошел? Правящая партия и осудила меня на смерть, и привела в действие все эти механизмы. Насколько я могу судить, правительство и хотело, чтобы все подумали, будто я связан с якобитами. И даже если за всем этим не стоят влиятельные виги и если я все же решу обратиться к ним теперь, откуда мне знать, что меня не обвинят в заговоре? Они с радостью вздернут меня в Тайберне и будут подсчитывать голоса, даже не сочтя за труд разобраться, кто виноват, а кто нет. Ты сам прекрасно знаешь, что для них важнее извлечь выгоду из создавшегося положения, чем восстановить справедливость.

– Да-да. В этом ты прав. Они будут рады тебя вздернуть, чтобы потом сказать: «Вот заговорщик-якобит. Мы доказали, что угроза была реальной». Так что ты собираешься теперь делать?

– Найти свидетелей первым и ждать, когда придет убийца.

Мне не хотелось вновь обращаться за помощью к Мендесу, но обстоятельства сложились так, что выбора у меня не было. И поскольку под угрозой была не моя жизнь, а жизни других людей, я решил, что проявлять гордыню неуместно. Поэтому я написал ему и попросил встретиться у него дома вечером. Ответ я попросил отослать в заранее выбранную мной кофейню. Когда я зашел проверить почту, оказалось, что Мендес прислал ответ. Он писал, что считает небезопасным встречаться у него дома, и предлагал мне нанять отдельную комнату в какой-нибудь таверне по моему выбору и сообщить ему место и время встречи. Я немедля сделал, как он просил, и послал ему записку, но никак не мог успокоиться, ибо не понимал, почему он считал опасным встречаться у него дома. Неужели кому-то стало известно о нашей предыдущей встрече? Неужели мой враг следил за Мендесом?