– Достаточно ли ваши избиратели получили удовольствия от кровавого представления, или вы намерены продолжать использовать чернь, чтобы сделать из британских свобод посмешище?

– Вряд ли можно назвать посмешищем, когда те, кто не имеет права голоса, получают возможность выразить свое мнение собственными средствами, – сказал Хертком. – Полагаю, есть люди, которых больше устраивает, как поступают французы. Там солдаты бьют каждого, кто осмелится сказать что-нибудь лишнее.

– Не собираюсь слушать подобные небылицы, – сказал Мелбери. – Вы должны понимать, что, если ваши головорезы не утихомирятся, палата общин вынуждена будет отменить результаты выборов.

– Может быть, – сказал Догмилл, – но, поскольку есть все основания полагать, что виги получат значительный перевес голосов, а разрыв будет только увеличиваться, я даже не сомневаюсь, к какому заключению придет этот важный орган власти.

Взвешенность его слов, легкость, с которой они произносились, и уверенность в победе, которую они выражали, невзирая на тот факт, что в данное время лидировал кандидат тори, лишь еще больше распалили Мелбери.

– Вы мерзкий мошенник, Догмилл! Вы что думаете, Вестминстер – это карманный округ, который можно отдать, кому пожелаете, только потому, что у вас денег куры не клюют? Думаю, скоро вы узнаете, что британские свободы – опасный зверь, если его выпустить из клетки.

– Прошу прощения, – сказал Догмилл, – но я не позволю ни вам, ни кому другому говорить со мной в подобном тоне.

– Если вы считаете себя уязвленным, я к вашим услугам.

– Мистер Догмилл не считает позволительным защищать свою честь, пока проходят выборы, – сказал я. – Полагаю, это объясняется тем, что избиратели вигов не относятся с уважением к человеку, который ценит свое имя и свою репутацию. Я обнаружил, что если задеть мистера Догмилла за живое, он выйдет из себя и набросится на вас с кулаками, но никогда не сделает того, что приличествует человеку чести.

– Не думайте, что я про вас забыл, Эванс, – сказал он мне. – Будьте уверены: когда закончатся выборы, вы узнаете разницу между человеком, которого можно оскорблять, и решительным человеком.

– Вы меня неправильно поняли, – сказал я, – я не подвергаю сомнению вашу решительность. Человек, способный убедить людей, которых он обирает, выступить против человека, который может изменить их долю к лучшему, должен, я думаю, обладать немалой решительностью.

– Что? Вы о докерах? – Он засмеялся. – Благодарю вас за комплимент, но я не имею никакого отношения к их поведению. Вероятно, будучи новичком, Эванс, вы не понимаете особенностей жизни на нашем острове. Чернь будет любить человека, которому служит, пока он платит, и чем меньше он платит, тем больше она его будет любить. Мы можем говорить о британских свободах, но правда заключается в том, что черни нравится чувствовать бич на спине и сапог на заднице. Я не понуждал их выступать в свою поддержку. Они поступили так, как посчитали правильным, в меру своего ограниченного понимания.

– Эти ребята хорошие виги, – сказал Хертком, – и никакая агитация не сделает их тори.

– Никакие они не виги, и им вовсе не нравится, когда их топчут, – сказал я. – Вы играете в опасную игру с их свободой.

Догмилл подошел ко мне ближе.

– Вы любите рассуждать о свободе, – сказал он. – Расскажите нам о свободе африканцев, которых вы превратили в рабов и заставили работать на плантациях у себя на Ямайке. О каких свободах могут говорить они? Скажите нам, мистер Эванс, как вы цените униженных работников на своей плантации.

Я не знал, что сказать, так как никогда раньше не задумывался об этом аспекте жизни моего вымышленного персонажа, и хотя доводы в защиту рабства можно было легко найти в прессе, я не мог повторить ни одного из них, не чувствуя себя при этом глупо. Думаю, если бы порепетировать, я смог бы предложить какой-нибудь остроумный довод в защиту практики, которую, сказать по правде, ни один честный человек одобрять не может. Но было бы лучше защищать все несправедливости, существующие в мире, чем стоять, как я, растерянным и сконфуженным, давая повод Догмиллу думать, что он нанес мне мощный удар.

К моему стыду, Мелбери пришел мне на помощь.

– Человек, вложивший средства в торговлю человеческой плотью, не имеет права критиковать другого человека за то, что он участвует в этой торговле как потребитель. Ваше понимание справедливости так же искажено, как ваше понимание честных выборов. Я пришел сюда в разгар вашего пиршества, дабы предупредить вас обоих, что не намерен сидеть сложа руки и смотреть, какими грязными становятся эти выборы. Я не боюсь вас, и я не доверяю вам. Можете вызвать меня, можете не вызывать, в зависимости от вашего понимания чести. Но вы меня не победите, а если и победите, то, по крайней мере, не с помощью обмана. Или вы играете честно, или вообще не играете. Но мы вам не позволим купить место в палате общин. Не надейтесь. В Вестминстере это у вас не пройдет. Я буду стражником на мосту свободы и коррупции не допущу.

Сказав это, он резко повернулся и вывел нас из логова зверя, не дав возможности ни одному из них ответить.

Когда мы снова были в экипаже, Мелбери поздравил себя с удачной речью.

– Я ему кое-что сказал. Конечно, ему безразлично. Мои слова для него мало что значат.

– Зачем тогда было утруждать себя?

– Зачем? Затем, что я позаботился, чтобы в толпе присутствовали люди из газет тори, и они напечатают мою речь, дабы все узнали, что я не побоялся выступить в самом логове врага. Догмилл и Хертком, вероятно, смеются надо мной, считая меня глупцом, который пришел к ним со своей ханжеской речью. Но, уверяю вас, мои слова наделают шуму. Все, кто еще не определился с выбором, будут в восхищении, что я так решительно настроен бороться против коррупционеров, нанявших головорезов, чтобы помешать тори на выборах.

– И как вы предлагаете с ними бороться? Собираетесь нанять собственных головорезов?

Он посмотрел на меня так, словно я спросил, не собирается ли он поцеловать Херткома в губы. Я почувствовал, что сильно его разочаровал.

– Я оставляю подобные средства Догмиллу и вигам. Нет, я одержу победу над их злом с помощью добра. Их люди не могут бунтовать вечно. Королю придется послать солдат рано или поздно. А когда на избирательных участках станет спокойнее, избиратели в Вестминстере будут, как никогда, склонны проголосовать за меня.

Я был невольно восхищен его решимостью, но на следующий день при посещении Ковент-Гардена увидел, что люди взялись за оружие для защиты дела тори. Я мог бы оправдать Мелбери и поверить, что они действуют по своей воле, не будь мне совершенно очевидно, что их наняли. Люди, вышедшие на защиту Гриффина Мелбери, были докерами из группировки Литтлтона.

В то, что происходило в Ковент-Гардене, было трудно поверить. С таким же успехом можно было представить, что я находился в Лиссабоне времен инквизиции или в другой средневековой столице во время чумы. Я хотел увидеть все своими глазами и долго думал, в качестве кого – Эванса или Уивера. Я решил, что каждый прохожий не станет разглядывать своего соседа, чтобы узнать, не является ли тот беглым преступником. Эванс, с другой стороны, будучи джентльменом, мог привлекать больше нежелательного внимания у черни, устраивающей беспорядки на выборах. Поэтому победил Уивер.

Меня поражало, что несколько человек и немного звонкой монеты могли с такой легкостью повалить колосса наших хваленых британских свобод. Отдельные храбрые избиратели бросали вызов опасности, но это было безумством с их стороны. Если хулиганы слышали, за какую партию те голосовали, их вытаскивали из кабины и колотили. Тогда на них в свою очередь набрасывались с кулаками представители противоположного лагеря. Вокруг собрались зеваки, которые пришли посмотреть на развлечение. В густой толпе были торговки устрицами, карманные воры и попрошайки, и я держался в сторонке, чтобы не стать жертвой мошенников.