Мистер Энтси направился к свидетелю, прихрамывая и сутулясь под ледяным дождем. Ему можно было дать от пятидесяти лет до ста. Он был костляв, как сама смерть. Кожа на лице обвисла, как пустой бурдюк. Маленькая голова терялась в огромной массе его камзола. Намокший под дождем парик сидел криво и был в таком ужасном состоянии, что я подумал, не приобретен ли тот в Холборне, где за три пенса можно купить поношенный парик, достав его наугад из коробки. Он не потрудился побриться в то утро, как, возможно, и в предыдущее, и на его морщинистом лице, подобно сорнякам, пробивалась густая седая щетина.

– Итак, мистер Уайльд, – произнес он высоким дребезжащим голосом, – вас вызвали сюда, чтобы вы охарактеризовали мистера Уивера, поскольку вас считают знатоком по части криминальных дел, если хотите – знатоком философии преступности.

– Мне бы хотелось считать себя таковым, – сказал Уайльд с таким сильным деревенским акцентом, что присяжные наклонились вперед, будто это могло им помочь лучше понять его.

Уайльд, на которого даже дождь не осмеливался литься, держался прямо и смотрел на мистера Энтси почти с жалостью. Мог ли такой старый крючкотвор, как Энтси, вызвать что-то помимо презрения у человека, равнодушно посылавшего своих подручных на виселицу, дабы получить от государства причитающиеся сорок фунтов?

– Сэр, вас считают самым успешным борцом с ворами в городе. Это так?

– Это так, – сказал Уайльд с гордостью. В те годы он входил в средний возраст, но в своем отлично сшитом костюме и в прекрасном парике по-прежнему выглядел статным и энергичным. У него было обманчиво доброе круглое лицо, а большие глаза и сердечная простодушная улыбка моментально вызывали симпатию и доверие. – Меня называют генералом среди охотников за ворами, и я ношу этот титул с гордостью и честью.

– И именно в этой связи вы знакомы со многими сторонами преступного мира, так?

– Совершенно верно, мистер Энтси. Большинство людей понимают, что, если они потеряли что-то ценное или хотят найти злоумышленника, совершившего преступление, не важно, насколько гнусное, им следует обращаться ко мне.

Я подумал, что некоторые люди умеют использовать любую возможность, чтобы укрепить свою репутацию.

Уайльд хотел отправить меня на виселицу и вместе с тем получить хвалебные отзывы о себе в печати.

– Таким образом, вы считаете себя осведомленным о преступных делах в нашем городе? – задал вопрос Энтси.

– Я занимаюсь своим делом уже много лет, – сказал Уайльд. – Не многие преступные дела ускользают от моего внимания.

Он не упомянул: его осведомленность о преступных делах объясняется тем, что организовывали их он сам или его агенты.

– Расскажите нам, будьте так добры, – проговорил Энтси, – о причастности мистера Уивера к смерти Уолтера Йейта.

Уайльд медлил. Я пожирал его взглядом. Со всей страстью, но беззвучно я внушал ему, что меня не осудят и что если он впутает меня в это дело, я этого так не оставлю. Мой взгляд говорил: «Только попробуй, и ты сделаешь шаг к собственной гибели». Уайльд внимательно посмотрел на меня и слегка кивнул. Значение его кивка я не понял. Потом он повернулся к Энтси.

– Мне об этом почти ничего не известно, – произнес он.

Энтси открыл рот, но не сразу понял, что полученный ответ был не тем, на какой он рассчитывал. Он зажал нос большим и указательным пальцами, словно хотел выжать из своей головы ответ Уайльда, как изготовитель сидра выжимает сок из яблока.

– Что вы имеете в виду, сударь? – спросил он срывающимся фальцетом.

Уайльд улыбнулся:

– Только то, что мне ничего не известно об обстоятельствах, связанных со смертью Йейта, или о предполагаемом участии в этом Уивера. Я знаю лишь то, о чем прочитал в газетах. Моя цель – раскрыть правду, скрывающуюся за всеми страшными преступлениями, но я не могу знать все. Хотя, поверьте, я к этому стремлюсь.

Все зрители суда королевской скамьи могли видеть по кислому выражению лица Энтси, что он ожидал от Уайльда совсем другого. Возможно, лекции об опасности, которую я представляю для Лондона. Рассказа о моих прошлых преступлениях. Списка зверств, в которых я давно подозревался. Но у Уайльда был другой план, и это сбивало меня с толку.

Энтси поднял голову и скорчил гримасу. Он сделал глубокий вдох, отчего его грудь приняла размер почти нормальный для мужчины, и оскалил зубы в подобии улыбки.

– Вы не считаете Уивера опасным человеком, вполне способным убить любого незнакомца, даже без причины? И соответственно, способным убить Уолтера Йейта тоже? Разве мы не можем утверждать: вам определенно известно, что именно он убил Уолтера Йейта?

– Напротив, – жизнерадостно сказал Уайльд, подобно учителю анатомии, которого попросили объяснить, как работает дыхательная система. – Я считаю Уивера честным человеком. Между нами нет дружбы. По правде сказать, между нами нередко возникали трения. Если могу позволить быть откровенным, я считаю Уивера никудышным охотником за ворами, который оказывает плохую услугу государству и тем, кто платит ему деньги. Но то, что он слабоват в своем ремесле, не означает, что он порочный человек. Вы станете называть порочным сапожника за то, что он делает туфли, которые жмут? У меня нет оснований считать, что Уивер повинен в этом преступлении более, чем кто-либо другой. Насколько могу судить, он столь же виновен, как и вы.

Энтси повернулся к судье, Пирсу Роули, который смотрел на Уайльда с таким же изумлением, что и обвинитель.

– Ваша честь, – жалобно пропищал Энтси, – это не те показания, на которые я рассчитывал. Мистер Уайльд должен был говорить о преступлениях и жестокости Уивера.

Судья повернулся к свидетелю. Как и Энтси, он был глубоким стариком, но благодаря круглому лицу и красным щекам смотрелся намного лучше. Энтси выглядел так, будто жил впроголодь, судья, напротив, будто ел слишком много. Он был толстым и пузатым, как младенец, от пива и жареного мяса.

– Мистер Уайльд, – обратился Роули к свидетелю, – вам придется предоставить мистеру Энтси показания, которые он хотел услышать.

Я не ожидал от него таких слов. Я плохо знал Роули, но все же встречался с ним в прошлом как свидетель, когда давал показания против людей, которых отдавал в руки правосудия, и он производил впечатление справедливого и честного человека, насколько это было возможно для человека его профессии. Он брал взятки не часто, и то чтобы гарантировать приговор, который собирался вынести и без финансовой поддержки. Мне казалось, что к своей роли защитника интересов обвиняемого он относился серьезно, и в определенной степени я почувствовал облегчение, узнав, что он будет председательствовать на моем процессе. Теперь оказалось, что мой оптимизм был безосновательным.

– Прошу прощения, ваша честь, – сказал Уайльд, – но я не могу отвечать за его ожидания. Поклявшись говорить правду, я должен говорить правду.

В ситуации было что-то комичное. Уайльд уважал клятвы не более, чем француз – чистое белье. И несмотря на это, он предпочитал навлечь на себя гнев обвинителя и судьи, но не говорить обо мне плохо. Уайльду, который провел в судах намного больше времени, чем я, наверняка было хорошо известно о темпераменте Роули. Он не мог не знать, что судья относится к своему положению более чем серьезно и не простит оскорбления своей власти. Защищая меня, Уайльд подвергал риску себя и свое ремесло, так как вряд ли Роули станет относиться к нему дружелюбно на последующих процессах. Поскольку лжесвидетельство в суде было главным источником его дохода, настроенный против него судья мог серьезно осложнить ему жизнь.

Энтси понимал, что происходит, не более, чем я. Он утер мокрое от дождя лицо.

– Учитывая то, что свидетель отказывается говорить правду, я больше не желаю его слушать, – сказал старик. – Вы свободны, мистер Уайльд.

Я поднялся.

– Прошу прощения, ваша честь, но у меня не было еще возможности задать вопросы свидетелю.

– Никаких больше вопросов этому свидетелю. – Роули ударил своим молотком.