– Ты знаешь Гринбилл-Билли?

Он неодобрительно посмотрел на меня:

– Все знают Билли. Кроме тебя, а значит, он тебе не нужен.

– Думаю, он бы так не сказал. Он бы тебя поблагодарил за то, что помог его найти. Где я могу его отыскать?

Он презрительно фыркнул:

– Нигде, если его спрашивают такие, как ты. Чего тебе надо? Ходишь, задаешь вопросы. Ты помощник констебля? Хочешь сделать из нас дураков?

– Ну да, – сказал я. – Именно за этим я сюда и пришел. В особенности, чтобы сделать дурака из тебя. Думаю, мне это вполне удалось.

Он прищурился:

– А ты, я вижу, за словом в карман не лезешь. Знаешь что, скажи, как тебя зовут и где тебя можно найти, и если я увижу Билли, а я не знаю, увижу его или нет, скажу ему, что ты его ищешь. Идет?

– Не идет. Так я его никогда не найду. – Я бросил пару шиллингов в кружку с джином и вернул ее бармену. – Должен быть другой способ.

– Гм… Ну, я не знаю. Последнее время его не видно. Говорят, он прячется. То ли скрывается от правосудия, то ли еще от кого-то. Может, его баба знает.

– А где ее найти?

– Скорее всего лежит на спине, – сказал он и весело рассмеялся собственной шутке. Посмеявшись вдоволь, он успокоился. – Ее зовут Люси Гринбилл. Живет в подвале дома на углу Перл и Силвер. Билли там не живет, и они не муж и жена, по крайней мере с точки зрения закона, но она взяла его фамилию, будто они на самом деле женаты. Она уж точно должна знать, где он, лучше, чем кто-либо другой.

– Лучше, чем ты, это уж точно, – сказал я.

– Я сделал все, что мог. Кстати, как твое имя? На случай, если он спросит.

Я вспомнил, как Элиас говорил о том, что мне пойдет на пользу, если меня будут видеть в подобных местах.

– Мое имя Бенджамин Уивер, – сказал я.

– Где-то я это имя уже слышал, – сказал он.

Я пожал плечами и направился к выходу, немного разочарованный тем, что моя слава была ограниченной и что он не узнал меня сразу.

– Разрази меня гром! – воскликнул он через какое-то время. – Да это же Уивер, еврей. Уивер-еврей здесь!

Не знаю, услышал ли кто-нибудь его слова в этом гуле, но, выйдя из таверны, я замедлил шаг, только удалившись от нее на три квартала.

Держась по возможности темных и занесенных снегом улиц, я дошел до дома, где, по словам бармена, жила Люси Гринбилл. Я не стал стучаться в дверь отчасти потому, что не был уверен, выдержит ли она. Это был один из тех старых домов, которые чудом уцелели после Большого пожара 1666 года. Уцелевшие дома были на грани разрушения. Пешеходы проходили мимо на свой страх и риск, поскольку кирпичи сыпались с фасада, как блохи с собаки.

Я резко открыл дверь и попал в омерзительное помещение, где валялись старые объедки, стоял неопорожненный ночной горшок и всюду был рассыпан всяческий мусор. Оно освещалось одной-единственной лампой. Гробовую тишину нарушали только снующие среди мусора крысы. Казалось, что дома никого не было, но я не хотел рисковать. По этой причине, а также чтобы мои глаза привыкли к темноте, я двигался очень медленно. Вскоре я нашел лестницу и стал по ней спускаться.

Здесь все мои попытки сохранять тишину рухнули, поскольку двигаться бесшумно по этим старым скрипучим ступеням было невозможно. Легче было бы спускаться по лестнице из сухих хлебных корок, и, как я и опасался, меня услышали. Внизу кто-то зашевелился. Я увидел свет и почувствовал запах дешевого масла.

– Это ты? – услышал я женский голос.

– М-м, – подтвердил я.

Спускаясь, я увидел, что убранство нижних комнат было ничем не лучше, чем наверху. Повсюду валялись мусор, рваные газеты и кучи грязного белья.

Подвал представлял собой одну довольно небольшую комнату. Пол был земляной, мебели почти не было, за исключением старого соломенного тюфяка, стула и стола без ножек, на котором стояла масляная лампа. Миссис Люси Гринбилл лежала на матрасе совершенно, должен признаться, голая.

Дабы мой читатель не подумал, что эта повесть становится такой же непристойной, как скандально известные произведения мистера Клеланда,[5] я замечу, что особой привлекательностью Люси не отличалась. Она была слишком худа, кожа да кости, причем, несмотря на худобу, кожа была обвислой. Ее глаза были огромны. На более живом лице они могли бы быть красивы, но у нее они глубоко запали, как у человека, злоупотребляющего джином. У этого бедного создания были все признаки людей, ставших рабами этого отвратительного напитка. Нос сморщился и расплющился, кожа стала сухой и безжизненной. Она была больше похожа на смерть, чем на соблазнительницу. Но даже будь она краше собой, думаю, ее поведение свело бы на нет то, что дала природа. Она выискивала вшей на своей одежде, сваленной по одну сторону ее голого тела. Засовывала в рот найденную вошь, щелкала зубами и выплевывала окровавленные чешуйки.

– Пошевеливайся, Тимми, – сказала она.

– Тимми, – повторил я. – Не сомневаюсь, мистер Гринбилл удивится, услышав, что вы лежите без одежды в ожидании какого-то Тимми.

Люси вскочила и была готова закричать, но я знал, что делать. Я спрыгнул с лестницы, бросился к ней на матрас и закрыл ей рот ладонью. Травмированную ногу пронзила острая боль, но я закусил губу и был решительно настроен не показывать слабости.

– Насколько я понимаю, вы попали в неловкое положение, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал грозно, а не расстроенно. – Я позволю вам одеться, но вы пообещаете, что не станете устраивать шума. Как вы видели, я двигаюсь быстро, и, если вы меня не послушаетесь, я тотчас приму меры. Прежде чем издать какой-либо звук, подумайте, желаете ли вы продолжить наше дело, которое, обещаю, не причинит вам никакого вреда, одетой или раздетой.

Я не стал дожидаться ответа. Я отпустил ее и бросил ей платье, которое она поспешно надела. Теперь, когда мы чувствовали себя более удобно, она подошла к безногому столику и дрожащей рукой потянулась к оловянной кружке, которая, судя по резкому запаху, была наполнена джином.

– Что вам надо? – спросила она, сделав глоток, достаточный, чтобы свалить с ног мужчину моего телосложения и роста.

В свете масляной лампы я мог лучше рассмотреть ее лицо. Скулы были решительными, а нижняя челюсть слабая, из-за чего казалось, что нижняя часть ее лица была подвешена к верхней и болталась, как пустой бурдюк. Когда она заговорила, я увидел, что во рту у нее осталось не много зубов, да и те были либо обломаны, либо спилены до корня. Левую щеку прорезал глубокий шрам, которого я не заметил, когда вошел. Шрам был в виде буквы «ш» и сделан широким клинком.

– Кто это сделал? – спросил я.

– Мой муж, – вызывающе сказала она, словно не было ничего удивительного в том, что муж вырезает буквы на теле своей жены.

– Зачем он сделал это?

– Чтобы пометить меня как шлюху, – сказала она с гордостью. – А теперь говорите: что вам надо?

– Мне нужно узнать, где я могу повидать вашего достопочтенного мужа. – Я обнаружил, что машинально поглаживаю ноющую голень, и тотчас убрал руку. – Найти его нелегко.

– Он убьет вас за то, что вы сюда явились, а если причините мне вред, будет еще хуже. Кто вы, в конце концов?

– Меня зовут Бенджамин Уивер, – сказал я.

– О, Иисусе, спаси меня! – закричала она и отступила. Она прижала к груди свою оловянную кружку с джином, словно принимая одного спасителя за другого. – Вы пришли его убить, так?

Я сделал шаг вперед.

– Зачем мне это делать?

– Вы всех убиваете. Вы убиваете докеров. Все говорят, что вы – человек Денниса Догмилла и вы убиваете всех, кто против него.

– Не стоит слушать всех. Это не самый надежный источник. Если Билли хочет противостоять Догмиллу, лучшего друга, чем я, ему не найти.

– Тогда зачем он вам? Вы же не ищете его, чтобы стать ему другом.

– Я хочу задать ему кое-какие вопросы.

– А если он не захочет отвечать?

– Рано или поздно большинство отвечает на мои вопросы.