Я не обернулся, чтобы увидеть его смятение, но думаю, оно было велико, поскольку услышал, как дама с золотистыми локонами ахнула от изумления, а может быть, от ужаса.

Достигнув определенного успеха в продвижении своих интересов в качестве мистера Эванса, я решил, что настала пора для Бенджамина Уивера заняться расследованием причин собственного краха. Идея Элиаса о том, что я стану появляться в менее привлекательных районах города, показалась мне в относительно безопасной обстановке таверны замечательной. Однако, пробираясь по улицам Уоппинга, я думал, каким же надо было быть глупцом, чтобы отважиться на столь опасную авантюру. Любая группа жаждущих награды негодяев могла схватить меня и затащить в ближайший мировой суд. Правда, чтобы сделать это, они должны были знать меня в лицо и узнать при встрече. Я надеялся, что темнота на улицах и натянутая на глаза шляпа относительно надежно меня защитят, по крайней мере до того момента, когда я буду готов, чтобы меня увидели.

Кроме того, я не имел выбора. Мне предстояли дела, которые были не под силу человеку положения Мэтью Эванса. Поэтому я бодро подошел к нужному дому, постучался и спросил миссис Йейт. Разговаривая с домовладелицей, я низко наклонил голову, но изнуренное создание, у которого едва хватило сил, чтобы повернуть ручку двери, не обратило на это никакого внимания. Она не спросила ни как меня зовут, ни по какому делу я пришел. Она лишь показала наверх, когда я назвал имя женщины. У меня возникло подозрение, что ей было не впервой посылать мужчин в эти комнаты. Может быть, в отсутствие заработка мужа миссис Йейт была вынуждена зарабатывать на жизнь проституцией. Я гадал, как она отреагирует на мое появление. Если бы я мог задать нужные вопросы и уйти, слухи о моем визите быстро бы распространились, а план Элиаса был бы исполнен без риска для моей жизни.

Ступени на лестнице были поломаны и выглядели ненадежными. Повсюду валялись старая одежда, стопки газет или пустые бадьи из-под пива. Я бы не хотел выбираться из этого места в спешке.

Нужная мне дверь находилась на третьей площадке, и, когда я постучался, ее тотчас открыла необыкновенно красивая женщина, маленького роста, но чрезвычайно хорошо сложенная. На ней было свободное платье, которое не могло скрыть ее прелестей. Волосы, выбивающиеся из-под чепца, были необыкновенно светлые, почти белые. Черты округлого лица – тонкие и правильные. Она была больше похожа на куклу, чем на живую женщину.

– Я вас знаю? – спросила она.

У нее был нежный, успокаивающий голос, но он дрожал, когда она говорила. Ее глаза, такого глубокого серого цвета, что казались почти черными, блуждали, словно она боялась посмотреть мне прямо в лицо.

– Прошу вас, позвольте мне войти, и я все объясню, – сказал я в ответ.

Я думал, что потребуются более убедительные аргументы, но, к моему удивлению, она сделала шаг назад и впустила меня внутрь.

В полутемной комнате, освещенной одной лампой, царили беспорядок и грязь. Пахло старым пивом и кислым вином. Еще более едкий запах источала старая, грязная одежда. Спотыкаясь, я прошел к дряхлому стулу, у которого вместо ножек были приделаны палки из разномастной древесины, и сел, повинуясь вялому взмаху ее руки.

– Теперь вы меня узнаете? – спросил я, встав так, чтобы свет от единственной лампы падал мне на лицо.

Она посмотрела на меня и опустилась на старую бочку, приспособленную служить стулом.

– Узнаю, – сказала она. – Теперь узнаю, и меня не удивляет ваш приход. Я знала, что вы должны были прийти.

– Я не убивал вашего мужа, – сказал я, подняв вверх руки, сам не зная зачем. Наверное, чтобы показать, что у меня добрые намерения. – Я не был с ним знаком, и у меня не было никаких причин желать ему вреда.

– Я знаю, – тихо сказала она, смотря в пол. – Я никогда не думала, что это вы. Я была на процессе и все слышала.

– Рад это услышать, потому что я был бы очень огорчен, если бы вы думали, что я виновен. Вы должны знать, что у нас с вами одна цель. Мы оба хотим справедливости для вашего мужа.

– Справедливости нет, – покачала она головой. – Мир неправильно устроен, мистер Уивер. Теперь я это хорошо знаю. Когда-то я думала иначе, но это было глупо. У такой женщины, как я, шанса нет. И у Уолтера его тоже не было. Раньше я думала, что есть. Я думала, судья Роули был добр к Уолтеру, оказав ему такую услугу. Но теперь я вижу, он такой же бесчестный, как мы все.

Я наклонился вперед:

– Не понимаю вас, мадам. Какую услугу оказал Роули вашему мужу?

– Какую услугу? Он спас его от виселицы, вот что он сделал. Всего полтора года назад, сэр, когда Уолтер предстал перед Роули по обвинению в краже табака. Этот Догмилл сказал, что Уолтер взял на два шиллинга, хотя он не делал ничего такого, чего не делали бы все, кто работал на судне. Он собирал золотую пыль, как они называют чайные листья, выпавшие из бочки. Ну, может, раз или два залез туда рукой, так что такого? Так было заведено с незапамятных времен, как он всегда говорил. А потом Догмилл позвал констеблей, и они его увели, а месяц спустя состоялся суд, и ему грозила смертная казнь. Его хотели повесить, да, повесить за понюшку табаку, который он соскреб с палубы судна, стоимостью два шиллинга.

Я заморгал, будто это могло разрешить мое недоумение.

– Роули встал на сторону мистера Йейта?

– Ну да, сэр. Догмилл подослал тысячу свидетелей, говоривших неправду. Они говорили, что Уолтер был плохим человеком, который только хотел воровать и не хотел работать. Но Роули позаботился об Уолтере, как он должен был позаботиться, если по закону, о вас, но он этого не сделал.

Итак, в данном случае Роули отнесся к своим судейским обязанностям более серьезно, чем на моем процессе, но удивительно, что по делу Уолтера Йейта он выступил против представителя вигов, в частности Догмилла, в то время как он выступил против меня именно из-за Догмилла. Означало ли это, что тогда он в меньшей степени зависел от политики, или в преддверии выборов его обязательства перед партией были сильнее, чем его обязательства перед законом?

– Вы не знаете, почему судья отнесся так ко мне?

– Я вообще ничего не знаю. По крайней мере теперь. Когда Уолтера освободили, я подумала, что в мире существует справедливость. У нас тогда были два маленьких сына, и мой муж был на свободе и чист перед законом. Но это длилось недолго. Оба сына умерли, а у новорожденного нет настоящего отца. И все потому, что Уолтера убили, и никому нет дела, кто это сделал.

– Мне есть дело, – сказал я.

– Только потому, что вы хотите спасти свою шкуру. Нет, не возражайте. В этом нет ничего зазорного. Если бы его смерть вас не касалась, отчего бы вам было тревожиться.

Я заглянул в ее угольно-серые глаза:

– Уолтер Йейт спас мне жизнь. Если бы он не проявил отвагу в последние минуты своей жизни, меня бы тоже теперь не было в живых. Для меня найти его убийцу важнее, чем собственная безопасность.

Она вяло кивнула с таким видом, будто ей в сотый раз говорят, что ее муж спас мне жизнь.

Я принял отсутствующее выражение на ее лице за разрешение продолжить расспросы.

– Мистер Йейт говорил вам когда-нибудь, почему, на его взгляд, Догмилл решил наказать за кражу табака именно его? Как вы сами говорите, это делают практически все докеры.

Она засмеялась:

– Да это очевидно, не так ли? Уолтер хотел сплотить людей, чтобы Догмилл не мог их больше обижать. Он хотел заключить мир с Гринбиллом и добиться повышения заработной платы, а Догмилл не мог этого допустить. Я ему говорила, лучше бы он заботился о своей семье, а не о докерах, а он говорил, что обязан выполнить свой долг. Они были ему важнее, чем мы, и вот что он получил. Я так и знала. Есть вещи, которыми должны заниматься большие люди, обычные люди не должны их касаться.

– Вы имеете в виду рабочие объединения?

Она кивнула.

– Он упоминал что-нибудь еще, чем следует заниматься только большим людям? К примеру, вы не заметили, не проявлял ли ваш муж интереса к политическим вопросам?