Я поднял бровь.

– Где она сейчас? – спросил я с набитым хлебом ртом.

– У нее сегодня выходной. Она навещает свою мать, которая нянчит детей одной знатной дамы, что живет неподалеку от Сент-Джеймса. Она вернется не раньше чем через два часа.

Я подумал, не лжет ли он – естественно, о времени возвращения девушки, а не о ее целомудрии, – но решил, что он не посмел бы меня обмануть. Не желая расставаться с хлебом, я зажал его зубами, нашел кухонную тряпку и заткнул слуге рот. Потом я велел ему следить за объявлениями в ежедневной газете на предмет утери камзола, парика и шляпы. Было бы милосердно вернуть вещи их владельцу.

Я быстро расправился с хлебом, нашел пару яблок, одно из которых съел, а другое положил в карман и решил, что пора приступать к делу. Дом был не очень большим и имел обычную планировку, поэтому найти того, кто был мне нужен, не составило труда.

Я нашел судью Пирса Роули в ярко освещенном кабинете с красными занавесками, красными подушками и красным турецким ковром. Сам Роули был в халате и ночном колпаке, тоже красного цвета. Без судейских регалий я с трудом его узнал. Я принял это за хороший знак. Думаю, меня тоже было трудно узнать в моем наряде, и я намеревался удивить его. Он сидел ко мне спиной, так, чтобы пламя в камине максимально освещало письменный стол и бумаги на нем. В комнате горели свечи, а рядом с подносом с яблоками и грушами был поставлен графин с вином чудесного красного цвета; судя по аромату, это был портвейн. Я с удовольствием выпил бы бокал-другой, но мне было необходимо сохранять трезвость ума.

Подойдя ближе, я увидел, что Роули прижимает к груди толстый фолиант. Он спал. Признаюсь, у меня возникло желание отомстить ему. Схватить его за горло, чтобы он проснулся и встретил кошмар собственной смерти. Жестокость такого эксперимента мне казалась привлекательной, и судья, безусловно, этого заслуживал. Однако я понимал, что убийство не принесет мне ничего, кроме чувства удовлетворения.

Я встал напротив и принялся покашливать, пока он не проснулся. Его отечные веки задрожали и затрепетали, щеки задвигались. Он вытер слюни рукавом халата и потянулся за вином.

– В чем дело, Доз? – рассеянно спросил он, но, коснувшись губами серебряного кубка, поднял на меня взгляд и увидел, что это не Доз. Он выпрямился, позабыв о вине, и оно пролилось ему на колени. – Уивер, – прошептал он.

– Мистер Доз временно нетрудоспособен, – сказал я, – а ваш дворецкий, не знаю его имени, разбил себе голову.

Он откинулся на спинку кресла.

– Вы сбежали, – сказал он с легкой улыбкой.

Я посчитал бессмысленным подтверждать то, что и так было очевидно.

– Вы сделали все, чтобы присяжные вынесли обвинительный приговор, – сказал я. – Почему?

– Спросите у присяжных, – резко ответил он, с такой силой прижимаясь к спинке кресла, словно надеялся ее выдавить. От натуги его щеки раздулись, как крылья, и он стал больше похож на маскарадную маску, чем на человека.

– Нет, я должен спросить это у вас. Вас не интересовала правда о смерти Йейта. Вам непременно нужно было, чтобы вынесли обвинительный приговор, и вы без колебаний отправили меня на виселицу. Я хочу знать почему.

– Убийство – это тягчайшее преступление, – сказал он очень тихо. – Оно должно быть наказано.

– Так же, как попытка убийства. Именно так, а не иначе я рассматриваю ваше отношение ко мне.

Роули перестал корчиться, будто внезапно решил проявить смелость и не трусить.

– Можете думать что хотите. Дело ваше, но я к этому никакого отношения не имею.

Я подошел ближе.

– Позвольте мне констатировать очевидный факт, сэр. Повесить меня можно только однажды. Приговор был оглашен. Если я снова окажусь за решеткой, то меня, несомненно, ожидает самая ужасная участь независимо от того, что произойдет между нами. Вы должны отдавать себе отчет, что в данный момент закон не может ограничивать мои действия. – Я нагнулся над ним. – В своих усилиях наказать меня с помощью закона вы поставили меня вне закона, и, что бы я ни совершил, мне теперь нечего терять. А теперь я повторю свой вопрос, если позволите. Почему вы так хотели, чтобы мне был вынесен обвинительный приговор?

– Потому что я думал, что вы виновны, – сказал он, отвернувшись.

– В это невозможно поверить. Вы слышали, как свидетели признались, что им заплатили за то, чтобы они сказали, будто видели то, чего на самом деле не видели, чего и видеть не могли, поскольку этого не было. Вы предпочли закрыть глаза на лживость свидетельских показаний. Вы приказали присяжным закрыть глаза на лживость свидетельских показаний. Я требую, чтобы вы объяснили почему.

Поскольку я предполагал, что его честь будет упорствовать, я захватил с собой из кухни нож. Теперь я достал его и, не дав судье возможности гадать, собираюсь я им воспользоваться или нет, вонзил острие в его щеку под левым глазом. Я не собирался причинять серьезного вреда, а хотел только продемонстрировать, что я человек дела, а не слов.

Он схватился за рану обеими руками. Надо сказать, она была пустяковой, несмотря на кровотечение. Цирюльник и тот наносит более серьезные раны при бритье.

– Вы выкололи мне глаз! – закричал он.

– Это не так, – сказал я, – но я вижу, что возможность ослепнуть вас огорчает. И я на самом деле выколю вам глаз, если вы не ответите на мой вопрос. Возможно, вы не поняли, что я не располагаю лишним временем. Надеюсь, вы простите меня, если я начну терять терпение.

– Черт с вами, Уивер. У меня не было выбора. Я сделал для вас все, что мог.

Он скорчился на кресле, зажимая порез обеими руками, будто опасался, что истечет кровью, если не будет закрывать рану всеми десятью пальцами.

– Почему у вас не было выбора?

– Черт побери, – проворчал он. Казалось, он не обращается ни к кому конкретно. Затем снова повернулся ко мне. – Смотрите, Уивер, вам удалось освободиться. Этого самого по себе достаточно. Если вы человек разумный, то, вместо того чтобы тратить зря время, вам следует убраться отсюда подальше. Не стоит сердить этих людей.

– Каких людей? Кто велел настроить присяжных против меня? – потребовал я.

Молчание. Но я занес над ним кухонный нож, и он стал более многословным.

– Черт возьми! Я не допущу, чтобы меня искалечили из-за него. Не настолько мне дорог этот человек. И зачем только я в это ввязался! Но поскольку грядут всеобщие выборы, никто не может оставаться нейтральным.

Я напрягся:

– Как, снова выборы? Какое отношение ко всему этому имеют выборы?

– Это Гриффин Мелбери, – сказал он. – Гриффин Мелбери велел мне это сделать. Прошу вас, не говорите, что я вам сказал. Этот человек может быть опасным врагом, и я не хочу подвергать себя риску.

Его слова настолько удивили меня, что я едва не выронил нож. Посмотрев на руки, я увидел: нож я сжимаю с такой силой, что пальцы побелели.

Гриффин Мелбери. Вестминстерский кандидат тори. Человек, женившийся на Мириам.

– Расскажите мне все, – сказал я. – Ничего не утаивая.

– Мелбери назначил мне встречу, как только узнал, что мне выпало вести ваше дело. Необходимо, сказал он, чтобы вас признали виновным и повесили. Все ценности тори, включая сильное влияние Церкви, сильную монархию, контроль за новым богатством и либеральными идеями, – все это зависело от выполнения его приказа. Он недвусмысленно дал понять, что, если я не выполню своего долга, после следующих выборов у власти окажется достаточно тори, чтобы лишить меня места.

Я знал, что большинство судей – политические фигуры и зависят от одной из двух политических партий. Я также знал, что эти люди не видят ничего дурного в том, что их политические связи влияют на принимаемые ими решения. Однако я не мог понять, почему тори так страстно желали, чтобы меня осудили за это преступление. Как моя казнь могла быть связана с политикой тори? Единственное, что приходило мне на ум, – что Мелбери все это придумал, так как для него это был вопрос чести. Поскольку я никогда не встречался с Мелбери, ничем ему не мешал и не досаждал, трудно было поверить, что он затаил такую страшную злобу на меня только потому, что я когда-то ухаживал за женщиной, ставшей его женой.