– Ага. Бомжу ты два раза поверил. И что?

– Да ничего! – Эдик повысил голос. – Он же не обманул, пойми. Это я ошибся.

– А если с директором ошибешься?

– Он не бомж. А если ошибусь тебе же лучше. Дед поймет, что в музеях сидят такие же сволочи, как и его родные.

– Это почему это мы сволочи? – возмутилась Танька.

– Это твой дед так считает. Раз не хочет оставить вам коллекцию. Он что, думает, что незнакомые люди лучше? Если директор музея поднимет скандал вали все на нас с Ванькой. Мы выдержим.

– Конечно, на вас и свалю, – убежденно сказала Таня. – Я и не знаю ничего. Иван иконы воровал. А ты подменял. Я и не знаю ничего.

– Так мы и договаривались, – терпеливо сказал Эдик. – Но директор не поднимет скандала. Иначе, какой он директор.

Спор быстро затух. Возразить что-то стоящее молодожены не смогли, решение было принято, после чего молодожены ушли мять траву. Недавно Иван признался Эдику, что Танька вела себя дома как принцесса в руках злого разбойника. Даже ночью. Видать присутствие деда за стенкой связывало желания не хуже веревки. С детства его боится.

Бомжа повстречали на выходе из сквера, случайно. Складывал пустые бутылки с весьма деловым видом. Танька кинула в него апельсином – и попала. Бомж от неожиданности упал, перепугался: – Вы чего?!

– Леша, вы где пропадаете? – воспитанным голосом спросила Таня. – Мы за вами гоняться должны, да? Вот вино обратно тащим. Нехорошо. – У Таньки в руках действительно был пакет с вином – последний. Бомж ничего не понял, но побледнел и замер.

– Во напугала мужика, – огорчился Иван, когда Леха, попытавшись вскочить на ноги, запнулся за бутылки и снова упал.

– Ребята…, я это… отдам…, менты проклятые все забрали… – бормотал он, глядя снизу вверх на подошедшую троицу.

– Ты стольник забыл, – сказал Эдик, вытаскивая сто долларов. – Леха, ты невезучий. Тань, отдай вино. Мы тебя ждали.

– Я…это…хотел…, – ныл бомж, с видом приговоренного беря зеленую бумажку.

– Держи, Леша. Не опаздывай больше, – Таня бросила ему вино.

– Нам бы твои проблемы, – сказал Иван. – Ты че, совсем дикий?

– Я отдам. – Бомж Леха отползал подальше. – Ребята, я отдам.

– Ты чокнутый, – вздохнул Иван, и троица, полная крымским вином, надеждами на светлое будущее, прошла мимо, словно трехмачтовый фрегат мимо полузатонувшей посудины.

Директор Российского музея господин Пузырев Иван Иванович оказался щекастым, полноватым человеком лет тридцати пяти. Выглядел он моложе, из-за румянца, но очки возвращали украденные румянцем года. Эдик доброжелательно глядел ему в синие бесстыжие глаза, стараясь думать только хорошее. Не выходило, уж очень глаза синие… как лед. Эдик перевел взгляд на белобрысые остатки волос на круглой голове директора. Вроде еще прическа. А вроде уже лысина, замаскированная прической.

– Итак, чем могу служить? – сухо спросил белобрысый прохиндей. Письменный стол, за которым он восседал, подавлял размером – красного дерева, массивный. – Мне доложили, что Вы от Анатолия Ивановича Горшкова?

– Ну да. В определенном смысле. – Эдик положил ногу на ногу, уселся в кресле поудобнее. Эдик вспомнил тоненькую беленькую секретаршу в приемной директора. Вид неприступный, несмотря на хрупкие размеры. Наверняка оттого, что директор ее трахает. Или наоборот – чтоб не затрахал. Эдик оглядел кабинет еще раз – впечатляет. Картины, иконы, старинное оружие…, не кабинет, а еще один зал музея. Проходимец неплохо устроился.

– Я слушаю, – с нотками нетерпения напомнил о себе директор.

– А, ну да, – спохватился Эдик. – Я отвлекся, извините. Думал, Вы серьезнее.

– В каком смысле?

– Это неважно. Я от Горшкова, да. Только сам Горшков об этом не знает. Мы с ребятами принялись было его доить – в смысле, тырить иконы из его бесценной коллекции и заменять их подделками. И что оказалось…

– Как? – встрепенулся директор, – как Вы сказали?

– Ну да. А что такое? Старый пень все равно не хрена не видит, сами знаете, иначе не рискнули бы втюхивать старому свои подделки вместо реставрации. Кстати, отличное качество – я как специалист говорю. Мои подделки не хуже – проскакивают любо-дорого. Фирма веников не вяжет. – Эдик приветливо заулыбался. Директор снял очки и принялся их протирать. Пальцем. Опустив глаза. Лицо не поменяло выражения, разве что на лбу появилась черточка меж белесыми бровями. Он молчал, и это Эдику понравилось.

– Короче, Иван Иванович. Вы скоммуниздили у деда сорок шесть икон и восемнадцать картин разных авторов, согласно записям Горшкова. Я прикинул, на какую сумму. Заметьте, считал по нашим российским ценам, но когда счет перевалил за второй миллион долларов, я бросил считать. Я реалист, поезд уже ушел, но триста тысяч долларов Вы мне пришлите, будьте добры. В счет возмещения ущерба, пусть и невольного с вашей стороны. Реального ущерба. На продаже только одной иконы из еще не реставрированных вашим музеем я легко сорвал пятьдесят тысяч, а на ваших реставрациях – в сумме три штуки за несколько икон. Триста тысяч – это справедливо, согласитесь. Тем более, я навел справки о вашем финансовом положении. Очень поверхностные, у одного из ваших работников за бутылкой коньяка в пивной. У вас новенький «Порш» за сто двадцать тысяч долларов, у вашей жены – «Рено» за девяносто. Дача на Рублевке – это с полмиллиона, по самым скромным. Квартира из пяти комнат в центре Москвы – тут счет сами знаете. А неделю назад Российский музей – нищий, по словам собутыльника, – вложил двести тысяч долларов в экспедицию какую-то в югах российских. Уверен, это ваши деньги. Я понимаю, вам такая трата зачем-то нужна. Так что еще триста тысяч, уверен, наскребете. Но не эта мелочь главное. Важнее второе, насчет будущего. Раз уж так получилось, предлагаю курочить коллекцию старикашки совместно. Чтобы не случалось подобных накладок. Надеюсь, возражений не будет? Предлагаю в половинной доле, при этом вся реставрация – за ваш счет. Я ясно изложил?

– Ясно то оно ясно… – Директор вновь надел очки, – но я…что-то плохо сейчас соображаю. Мне потребуется время, чтобы…осмыслить…такие…невероятные новости…, так что…, насколько я понимаю, Вы кого-то представляете?

– Родственников этого старого придурка Горшкова. Это и крыша, и прикрытие. Триста тонн нужны, чтобы их утихомирить. Я еле отговорил их, а то собирались раскрыть глаза старому дуралею на Ваши художества. В надежде, что коллекцию он им отдаст. И прослезится от благодарности. А я решил, что дурак всегда поступает по-дурацки. Горшков, чего доброго, надумает, что в Третьяковке люди честнее вас, и завещает свое вторсырье им. Так когда прикажете получить эти три несчастные сотни? Желательно побыстрее, это в ваших интересах. Уверен, что недели вам хватит, если все деньги в разгоне. Займите, в крайнем случае. А пока давайте ускорим, начнем неизбежное сотрудничество. Сейчас у вас в реставрации находится горшковская картина. Ранний Серов «Девочка с котом». Ваша подделка, видимо, уже высыхает, но еще не у Горшкова, значит, подпадает под наше сотрудничество. Поэтому половина прибыли от продажи положена мне. Чтобы не мелочиться и не терять время на споры, оцени «девочку» в червонец. Дешево, сами знаете, но условие – выплата сейчас. Чтобы не мешали эти мелочи нашему будущему. Не хочется терять время на оценки экспертов, они вечно разные, штук сто зарядят, тогда придется отдать полтинник. Не сейчас, позже, но это полтинник. Согласитесь, я веду себя по- христиански. И еще – впредь будете брать у деда вещи вот из этого списочка, – Эдик вытащил из кармана бумагу. – Я наметил кое-какие, по принципу скорости и ценности. Прошу придерживаться. Самодеятельность в этом вопросе исключается. Договорились?

– У меня голова идет кругом, – сказал блондинчик в очках. – Не так сразу – я мало что понимаю. Вы хотите сказать, что в коллекции Горшкова…

– Если Вы девочку хотите из себя разыгрывать, Иван Иванович, воля ваша. – Эдик говорил очень доброжелательно. – Но советую не тратить попусту. Пока Вы не вызовете милицию, или охрану, или, на худой конец, пока не позвоните Горшкову, я вам как Станиславский скажу только одно: Не верю!