От случайной искры взорвался один из бурдюков, следом за ним воспламенились остальные.
…Обидно, что шахта погибла, когда он был так близок к цели. Незадолго до взрыва Андрей обнаружил газ, пробивавшийся из узенькой щели в стене. В темно-серой жиже, которую он вынес на свет, блестела оранжево-синяя жилка. Весь день он яростно копал землю, надеясь дойти до нефтяной реки. Но прожилка потерялась, струйка газа исчезла.
Позднее, разобрав у входа в шахту завал, он и Гулам нашли обгоревшие трупы. В одном из них Андрей узнал Музаффара.
Амбал Али, живший на окраине Биби-Эйбата, рассказал Гуламу, что Музаффар, а с ним еще двое останавливались в его доме. Али бедствовал и соблазнился хорошей платой. Музаффар с дружками невылазно сидел в кунацкой, изнывая от скуки. Постояльцы часами боролись на полу, точили на лидийском камне-оселке кинжалы, курили из кальяна. Амбал слышал, как они честили какого-то Искендер-хана, запретившего им возвращаться ни с чем.
Когда толпа бросилась к дому Гулама, крича о машине, Музаффар шепнул дружкам:
— Берите бочонок и фитиль!
Али из любопытства выследил их. Заметил, что они достигли шахты. Сторожа бросили свой пост у подземелья, присоединились к толпе, и Музаффар свободно проник туда. Вскоре после этого раздался взрыв.
Андрей представил, что произошло в шахте… Музаффар положил бочонок с порохом посреди штольни, протянул фитиль и сказал, чтобы зажигали от огнива конец. На запах и шум газа не обратили внимания. И когда полоснули камнем о камень, вихрь огня взметнулся к сводам, ураганом пронесся по штольне. Объятые огнем люди бросились к выходу, но дорогу закрывали камни.
Как неприкаянный, ходил Андрей по Биби-Эйбату. Избегал нефтяных колодцев и тропинки, ведущей к шахте. Держался подальше от жителей. Чтобы утешить Андрея, Гулам предложил:
— Возле скал не так глубоко, нырнем за машиной?..
Безразличный ко всему, Андрей отказался. Да и знал он, что возле скал до дна — три человеческих роста.
Бесцельные хождения опостылели Андрею, и теперь он часами стоял у окна осунувшийся, мрачный. Гулам звал его рыбачить — он не захотел, приглашения на той[19] не принял.
Он, быть может, и нашел бы в себе силы, чтобы заново рыть шахту, но к крепости причалил корабль, и капитан передал ему письмо от Кати.
…Волны отступали от шхуны, светлела зеленая гладь моря. Легкий ветер доносил уже не терпкий запах соли и йода, а запах камыша и пресной воды. На горизонте была Волга.
Что ждало его там, в Астрахани?
Декабрьским утром 1807 года тайный советник Габлиц ехал в Горный департамент. Накануне он допоздна заседал в Комитете по устроению Новороссийской губернии и лег спать в третьем часу. Карл Иванович чувствовал себя усталым. Но он обещал быть в департаменте и не заставил себя ждать. В спокойном и важном сановнике мало что осталось от суетливого и неуклюжего Карла.
Завидев Габлица, швейцар кинулся открывать двери, а чиновники, сновавшие в вестибюле, низко поклонились: тайный советник Габлиц был и сенатором, почетным академиком.
В Горном департаменте ему предстояли не ахти какие труды. Карла Ивановича назначили в комиссию, проверявшую состояние и ведение дел. Выяснилось, что в осеннее наводнение архив департамента, хранившийся в подвалах, затопило и много бумаг погибло. Габлиц велел составить об этом акт, сел просматривать его. Он собирался уже поставить под ним свою подпись, но его внимание привлек случайно уцелевший реестр. Сенатор вздрогнул, перестал читать списки, наткнувшись на фамилию Михайлова.
Размытые, унесенные потоком бумаги… Чертежи, прошения, рапорты… Так печально закончилась борьба Андрея за нефтяную машину. Ему отказывали в средствах, отвергали его проекты. Последний раз Габлиц видел Андрея и Катю пять лет назад в Олонецке: Карл Иванович ездил туда как директор государственных лесов открывать Лесное училище. Встреча взволновала обоих, однако в ней не было теплоты. Андрей роптал на заводские порядки, ругал Горный департамент и министерство финансов, не давшие хода его машине. Мечтал снова побывать в Баку, добраться до нефтяной реки.
Он рано поседел, ссутулился, глаза были опухшие, с покрасневшими белками. Андрей не жаловался на здоровье, но Габлиц понял, что он болен.
Рука сенатора лежала на реестре. Бумага была жесткая и шуршала под ладонью. Карлу Ивановичу показалось, что он дотронулся до сердца Андрея, и он отдернул руку. Ему стало совестно: уговаривал Андрея перейти с печей в канцелярию, удивлялся его нежеланию покинуть завод, упрекал за то, что живет на отшибе, и не решился хлопотать за его машину. Успокаивал себя тем, что самолюбивый Андрей был бы недоволен ходатайством — ведь отказался он от денег Морозова.
Карл Иванович вдруг подумал, до чего же нелепо устроен мир. Войнович, хотя и бездарен, дослужился до полного адмирала, чинуша Баскаков пробился в вице-адмиралы, ничем не блиставший интендант Григорьев стал губернатором. На одном из приемов в Зимнем дворце Габлица познакомили с чрезвычайным послом английского короля лордом Гленвилом. Это был тот самый Гленвил, что некогда пакостил на персидском берегу, топил корабли на Каспии. Бывший лазутчик сделался почтенным лицом в Британской империи.
А Михайлов, деятельный, умный, щедро одаренный от природы, остался в глуши, непризнанный и забытый.
— Ваше высокопревосходительство! — Сенатору пододвинули акт.
Габлиц очнулся, рука его потянулась к перу.
— Потеря была невелика. Старые, безнадежные дела, — кивая на реестр, сказал директор департамента.
— Да, безнадежные… — протянул Карл Иванович и подписал бумагу.
А. Горцев
ПЕПЕЛ ВРЕМЕНИ
За 15 часов до старта «Европы»
Четырехэтажный стальной обелиск ракеты сверкнул в окне жарким солнечным бликом. Немолодой полнеющий человек опустил темно-желтую штору — блистающий хоровод пылинок сразу растворился в полумраке.
— Ну-с, Эрдманн, испытательный срок позади, — сказал он собеседнику в темных очках, стоявшему по другую сторону стола. — Надеюсь, мы сработаемся, вы освоились полностью… Садитесь, прошу вас. — Он пожал ему руку, давая понять, что официальная часть разговора окончена, потом продолжал: — Кстати, Цербер уже знает вас в лицо. Завтра с шести утра он будет круглосуточно пропускать вас на стартовую площадку, как и всех наших…
— Спасибо, герр Схеевинк! — Тощая фигура Эрдманна, будто сломавшись, опустилась в кресло. — Но кто это Цербер? Сторож у проходных ворот? Я не заметил никакого сторожа…
— Сторож дежурит только по ночам… А Цербер — это автомат, управляющий воротами, так его прозвали ребята. — Схеевинк издал несколько кудахтающих звуков. — До сегодняшнего дня вы о нем не знали, верно? Я пропускал вас, выключая автомат вот этим. — Он указал на ключ, лежавший на столе. — Будьте уверены, за месяц Цербер изучил вашу физиономию до тонкостей, но, учтите, только в очках. А в остальном он знает ее не хуже, чем ваша жена… Прошу прощения, я забыл, вы, кажется, одиноки? Да… Работать здесь, в пустыне, нелегко, народу не хватает, Еврокосм чертовски скуп на штаты… Теперь, слава богу, разделим груз на двоих…
— Это меня не пугает. — Эрдманн покачал лысеющей головой. — Когда мы начинали там, в Пеенемюнде, с Вернером фон Брауном, я привык. Нам всем тогда пришлось привыкать…
— Но здесь не Пеенемюнде, — произнес Схеевинк наставительно. — Оттуда вы швыряли на Лондон безмозглые стальные болванки, и только. А здесь Эль-Хаммад, космический полигон Еврокосма в самом центре Сахары… Те проклятые времена, слава богу, позади. Сегодня мы с вами космические работяги, такелажники, и наше дело — заброска на Луну грузов для международной базы, а главное — кабин для будущих пассажиров…
— Кабин? Ах да… Никак не привыкну к этому американизму, герр Схеевинк. Слишком прозаично называть так космический корабль, чудо нашего века… Der Raumschiff, — произнес Эрдманн по-немецки.