— Да, конечно, это звучит гордо, но слишком громко для двухместной кабины, — усмехнулся Схеевинк. — К тому же корабль никогда не управляется с берега, а наша кабина управляется с Земли… Но дело не в этом. Запомните еще раз, — подчеркнул он. — В кабинах места людей пока занимают манекены. Но они не просто весовой балласт для сохранения тягового режима. Если хотите, это…

— …заместители человека, хотите вы сказать? — Эрдманн понимающе улыбнулся: шеф чем-то напомнил ему морского льва, лишенного усов.

— Вот-вот. — Схеевинк утвердительно кивнул массивной головой. — Но заместители, так сказать, пассивные…

— Да, в этом смысле им можно позавидовать, они ведь не боятся ни невесомости, ни перегрузок. — Эрдманн говорил, слегка заикаясь. — Да и вообще им нечего опасаться…

— А чего опасаться нам? Сегодня мы знаем, что жизнь в скафандре в условиях космоса выдерживают все практически здоровые люди, пожилые даже лучше молодых… Пройдет года два, и на Луну полетят туристы, этакие, знаете, скучающие дамы с лорнетками и преуспевающие бизнесмены… ха-кха-кха… Поэтому на манекенах все должно быть надежно, система жизнеобеспечения в особенности. Да, Эрдманн, там, где дело касается жизни людей, никакие предосторожности не будут лишними. Все должно быть отработано так, чтобы в любой момент манекен можно было подменить человеком…

— О, вы оптимист, герр Схеевинк! — недоверчиво протянул Эрдманн. — Боюсь, дамы с лорнетками полетят еще не скоро… Во всяком случае, не раньше, чем им будет гарантировано безопасное возвращение.

— Это скоро, будьте уверены… Автономный взлет с Луны отрабатывается полным ходом… Там, у русских. При нынешнем темпе результат будет через несколько месяцев, так что уже можно рискнуть полететь в один конец, без обратного билета… Правда, на это годится не всякий…

— Обратный билет будет, но с длительной остановкой… И они будут знать, что возвращение возможно, так сказать, технически…

— Возможно, но не гарантировано, — возразил Схеевинк. — Думаю, дело не в этом. Просто некоторые любят азарт риска… Но, конечно, знать они будут. До сих пор на Луне побывало лишь двое мужчин поодиночке. Они оба вернулись. А теперь, Эрдманн, кто-то станет первой двойкой. Мне хочется, чтобы это были мужчина и женщина…

— Лунные Адам и Ева? — Тонкие губы Эрдманна, не разжимаясь, расплылись в улыбке.

— Именно, — закивал Схеевинк. — На лунной базе у кратера Аристарха валяется уже множество всякого добра в контейнерах, — они недурно устроятся… Месяца через четыре их заберет «Лунник-22», русские скоро закончат его доводку. Медовый месяц на Луне, неплохо, а? — Схеевинк затрясся в полукашле-полусмехе, потом достал белоснежный платок и отер лицо.

— Ну, вряд ли все цело, — осторожно заметил Эрдманн.

— Всегда можно запустить еще дюжину контейнеров, — пророкотал Схеевинк, — хватило бы ресурсов… Когда русские мягко посадили «Селену-9», стало ясно, что Луну можно доверху завалить любыми грузами и все будет в полной сохранности…

Худое лицо Эрдманна помрачнело.

— Дались вам эти русские! — проворчал он. — Если бы не американцы, ваша Голландия стала бы тогда еще одной зоной…

Схеевинк пристально вгляделся в своего заместителя:

— Не впутывайте меня в политику, Эрдманн. Я просто отдаю русским должное, они протоптали лыжню в космос… А вам они что, насолили?

— Нет, почему же. — Эрдманн натянуто улыбнулся. — Я тогда вовремя попал к американцам…

В темном углу кабинета засветилось табло телевизионных программ.

— Ладно, Эрдманн, бросим эту тему. — Схеевинк поморщился. — С этим, слава богу, давно покончено, и, надеюсь, навсегда… Посмотрим сейчас хореоконцерт с «Земли-2» — «Фестиваль невесомых»…

На стене ожил большой экран, показав группу девушек, свободно паривших в воздухе. В обтянутых голубых трико, украшенные фонтанами невесомых волос, они плавно плыли среди радуги цветных лучей, с тонкими светящимися жезлами в руках. Движением жезлов они управляли своими телами, то принимая позы летящих ласточек, то собираясь в красочную гроздь. Их танцу вторил многоголосый музыкальный узор.

— Это же Матисс! — воскликнул Эрдманн.

— Я подумал о том же… «Танец с вазой». Это была мечта о невесомости, не так ли? Освобождение от ига тяжести…

Внезапно краски и музыка исчезли. Из серого клубящегося фона возникло четкое изображение: груда обнаженных человеческих трупов, в беспорядке наваленных друг на друга, словно бревна. Под напором стальной плиты бульдозера груда медленно двигалась, тела перекатывались, скользя, сгибаясь, раскидывая тонкие, как плети, руки. Страшные, уродливые куклы, ребристые каркасы, обтянутые кожей, они по временам застывали в позах, каких никогда не могло бы принять живое тело. Лицо Схеевинка побелело, он невольно откинулся назад, и в этот момент с экрана послышался властный мужской голос:

Слева, на переднем плане, виднелся человек в серо-зеленой военной форме, с молодым надменным лицом. В руке он держал стальной хлыст.

Трупы надвинулись на передний план и начали исчезать из поля зрения, видимо скатываясь в ров. А голос, обращавшийся к неведомому Францу, все гремел, вселяя в душу неодолимый ужас. Зажмурившись, трясущейся рукой Схеевинк потянулся выключить экран, но остановился, услышав сзади глухое восклицание Эрдманна.

Экран погас.

Голос диктора произнес:

— Вы видели одного из нацистских злодеев, сорок лет назад перешагнувших грань, разделяющую человека и зверя. Этот фильм, снятый в неизвестном до сих пор лагере уничтожения, недавно обнаружен в одном из уцелевших нацистских архивов. Вы все, живые среди живых, отдайте последний долг тысячам безымянных жертв! Глобовидение объявляет минуту телемолчания по всей планете…

Очнувшись, Схеевинк выключил экран и оглянулся: Эрдманн сидел, закрыв лицо руками, конвульсивно вздрагивая.

— Что с вами, дружище? — В зычном голосе голландца слышалась ласковая интонация сочувствия. — Проняло?

— Мне стыдно, что я немец… — Эрдманн не отнимал рук от лица. — Нет, стыдно — это не то слово. Это мучительная, изощренная пытка…

— Да… это было страшно, Эрдманн. Но это прошло, и слава богу. Я хочу думать, что это была последняя вспышка зверского начала в человеке, последняя и поэтому особенно отвратительная… Но посмотрите: сейчас начало восьмидесятых годов. Разве от рождества Христова люди не стали лучше? Разве нет у нас сегодня международной скорой помощи? Весь мир готов прийти на помощь одному. Раньше мы были только людьми, а сегодня, Эрдманн, мы становимся человечеством… А тех мерзавцев, убийц, уже похоронил пепел времени…

— Нет! — Эрдманн вскочил, отняв от лица руки. — Мы до сих пор ходим со многими из них по одной земле! Забыли, простили… И это родилось в моей стране, в моей Германии!

— Не горюйте, Эрдманн. — Схеевинк осторожно положил тяжелую руку на его костистое плечо. — Мы живем и делаем свое дело… Для всех, во имя всех… И во имя тех тоже, это им памятник. — Он вздохнул. — Ступайте отдохните. Я понимаю, какая это для вас травма… На завтрашнем старте можете не присутствовать, ночную проверку я тоже сделаю без вас…

Оставшись один, Схеевинк заходил по ковру, заложив за спину полные, с перехватом в запястьях руки, — нервная дрожь все еще не успокаивалась. Лучше было скорее окунуться в дела, и он подошел к пульту связи. За десять минут он распёк бездельников, укрывшихся от жары в подземном хранилище жидкого фтора, поболтал с Ингрид, дежурившей на радарной вышке, и дал указания насчет пронырливых репортеров из «Фигаро». Потом позвонил Дюрану и доложил о подготовке к утреннему старту. Эту ужасную картину? Да, он видел тоже… Гнетущий, тяжелый осадок, ведь у него самого родители погибли в Дахау… Он глубоко вздохнул. Большое спасибо, да, конечно, здоровье нужно беречь, он всегда мечтал под старость сажать тюльпаны под Утрехтом, ха-кха-кха… Зимой он съездит повидать Кэте и детей, теперь, слава всевышнему, есть кому его заменить… Да, освоился вполне, отличный работник… да… да… видел тоже, реагировал очень болезненно… Конечно, конечно… это естественно, он же немец… Мерзавцев вроде этого Франца было не так уж много, а таких, как Эрдманн, большинство… Да, да, они стыдятся за тех… Завтра? Конечно, он его отпустил на день, пусть придет в себя… До свиданья, перед стартом он еще раз проверит все лично…