Дома происходило то же самое. Мне даже приходилось использовать известный метод под названием «два пальца в рот». В конце концов дело дошло до того, что меня постоянно рвало, уже без всякой искусственной помощи, и чем больше я ел, тем более тощим становился. Я пытался обмануть себя, надеясь, что потеря веса — это результат моих ежедневных тренировок — пятимильных пробежек. Даже в тяжелой из-за густого смога атмосфере Мехико я тренировался каждый день. Но все было напрасно.

Вскоре я поехал в Нью-Йорк, туда же из Израиля приехала и Ханна, сестра Шипи. Она довольно часто нас навещала. Увидев меня, она сказала, что я выгляжу просто ужасно. По возвращении в Мексику мне предстояло услышать то же самое от Манси. А Том Моррис заметил, что я напоминаю заключенного из концентрационного лагеря. В довершение всего, как-то раз выходя из машины, я вдруг почувствовал страшную слабость, как будто все силы в один момент покинули меня.

Я схватился за крышку автомобиля и с огромным усилием заставил себя удержаться на ногах. Это был короткий, неожиданный и очень пугающий момент истины, означавший, что я сам постепенно убиваю себя. Именно этот случай разбудил, казалось, уже безвозвратно уснувшую часть моего несознательного разума, которая тотчас же приняла решение предпринять срочные меры по спасению. С этого момента под присмотром Ханны я снова стал есть нормально, как это делаю и поныне.

Почти одновременно с этой моей хворобой мне пришлось столкнуться и с более серьезной проблемой. Президент Мексики с некоторых пор был серьезно обеспокоен тем, какое впечатление производила Манси на окружающих, появляясь вместе со мной в общественных местах. Кончилось все тем, что он велел ей немедленно изменить образ жизни: перестать одеваться столь вызывающе и так сильно краситься, как она это делала в последнее время. Он запретил ей ходить по ресторанам, привлекая внимание всех тем, что она постоянно появлялась там в моем сопровождении. Короче говоря, ей следовало вспомнить, кто она такая и что собой представляет. Да я и сам беспокоился, замечая все больше любопытных и завистливых лиц за соседними столиками в ресторанах и в театрах. Впервые за все эти годы я почувствовал себя чужаком, и, надо сказать, ощущение это было очень неуютным. Но с Манси ни я, ни ее муж сладить не могли. На все упреки и замечания она неизменно отвечала: «Меня это не волнует». И то, что это волновало всех окружающих, в том числе и ее близких, не имело для Манси никакого значения. Тут уж ничего не поделаешь, такая это была женщина.

Однажды Пепито отозвал меня в сторону. У него явно на душе лежал какой-то тяжелый груз, от которого он хотел избавиться. Не нужно было быть телепатом, чтобы определить это но выражению его лица.

«Послушай, Ури, — сказал он. — У меня есть к тебе разговор. Ты ведь знаешь — ходят слухи. Не появляйся больше на людях с моей матерью. Это плохо для всех нас кончится».

В его голосе не было даже намека на угрозу, но тем не менее я воспринял его слова как сигнал тревоги. Пепито объяснил мне, что прекрасно знает, что у нас с Манси просто дружеские отношения, но их семья не могла подставлять свою репутацию под удар, даже вымышленный. У влиятельных людей всегда есть недоброжелатели. Тем более что до президента Портильо уже добрались злые языки, распространяющие повсеместно сплетни о том, что он, как и большинство крупных политических деятелей Латинской Америки, имел любовницу, которую где-то прятал, хотя я не замечал никаких признаков, подтверждающих это. У них с Манси всегда были ровные, нормальные отношения. Быть может, иногда они как-то отдалялись друг от друга, но я всегда относил это к тому, что оба они, особенно президент, очень много работали и смертельно уставали. Часы досуга Лопес Портильо также любил проводить уединенно — в своем кабинете, он много читал, писал историю своей страны, на которую имел собственный взгляд. Мне казалось, что у президента просто не было времени, чтобы ухаживать за какими-то другими женщинами. По отношению ко мне он всегда был предупредителен и дружелюбен и ни разу не сказал ни слова о том, что ему не нравятся наши отношения с Манси или что он против того, чтобы мы вместе проводили время, когда он занят делами.

Должно быть, он все-таки поговорил с Манси. Мы стали гораздо реже бывать на людях, хотя виделись по-прежнему часто.

Как-то в начале 1978 года она попросила меня поехать вместе с ней и ее детьми отдохнуть на курорт Канкун, расположенный на берегу Карибского моря. Это был поистине романтический отдых. Прогулки по побережью при лунном свете я, наверное, никогда не забуду. Хотя даже во время них я знал, что телохранители Манси где-то поблизости. Боюсь, что, где бы и когда бы мы ни были, за нами постоянно шпионили. Не сомневаюсь, что президенту докладывали буквально о каждом шаге, сделанном его женой. Мы стали, как мне казалось, какими-то заложниками в руках сплетников.

10 февраля 1978 года лондонская «Дейли экспресс» опубликовала небольшую заметку под названием «Сгибая правила приличия для Ури». В ней была помещена моя маленькая фотография и три небольших столбика текста без подписи автора. Статья начиналась так:

«Сенсационные известия из Мексики о сгибателе ложек Ури Геллере. Израильская звезда парапсихологии Геллер завязал теплую дружбу с женой президента Лопеса Портильо по имени Кармен. Эта дружба, как считают некоторые обозреватели, может привести к мексиканскому Уотергейту».

Затем в статье утверждалось, что я и мой ассистент Шипи Штранг сумели стать мексиканцами благодаря услугам первой леди Мексики. Газета добавляла, что таким образом «сеньор Штранг был спасен от военной службы в Израиле». Затем в статье говорилось, что «Геллер и Кармен, пышущая здоровьем в свои сорок с гаком, изрядно удивили мексиканцев, проведя вместе каникулы в Канкуне, где жили в одном отеле и, как утверждают сотрудники отеля, вели себя достаточно интимно». Газета цитирует слова одного из них: «Мы не знали, где их искать». А я, по утверждению газеты, признался, что «очарован ею (то бишь Манси), ее мужем и детьми».

Статья была достаточно аккуратной. Я созванивался в те дни со многими своими знакомыми и неизменно подтверждал то, о чем знало уже все Мехико, — да, мы с Манси очень хорошие друзья. Хотя вполне могу предположить, что какой-нибудь официант или официантка могли быть шокированы поведением Манси. Я и сам не раз говорил о том, что и меня иногда пугало ее поведение. И все же как эта статья попала в Лондон? К чему весь этот разговор о мексиканском Уотергейте? Зачем беспричинно оклеветан Шипи? Ведь даже элементарная проверка фактов подтвердила бы, что он уехал из Израиля совершенно открыто и легально, задолго до того, как стать военнообязанным. Так или иначе, он наверняка, был бы освобожден от службы из-за того, что в юности перенес очень серьезное заболевание. После отъезда из Израиля он приезжал туда еще не раз, и у него никогда не возникало каких-либо проблем по этому поводу. Судя по всему, это была просто провокация, и мне, конечно, было интересно узнать, кто же ее провернул. Упоминание об Уотергейте натолкнуло меня на мысль о причастности к этому революционно-конституционной партии Мексики, единственной силы, имеющей власть в стране. По всей видимости, ее лидеры пришли к выводу, что дело зашло слишком далеко. И вряд ли можно упрекать их за это. Мои отношения с Манси легко могли быть неправильно поняты, хотя я уже не раз говорил, что в действительности это были самые что ни на есть дружеские отношения. И если бы президент захотел положить им конец, то ему достаточно было только сказать мне об этом, чего он никогда не делал.

Не исключено, что этой информацией газету снабдил кто-то из моих недоброжелателей, которые прекрасно знали, что в Мексике даже косвенный намек подобного рода мог быть достаточным для того, чтобы подвергнуть мою жизнь реальной опасности. Зная теперь о тех грязных приемах, которые они применят по отношению ко мне позже, я не могу исключить и этот вариант.

10 февраля я должен был ехать в Лос-Пинос, но этому не суждено было случиться. «Дейли экспресс» утром того же дня уже лежала на столе президента. К тому же ему заблаговременно был направлен телекс из мексиканского посольства в Лондоне. События стали стремительно развиваться.