Наши немецкие части, которые еще находились в Турции, стягивались по направлению к Константинополю. Они покинули обороняемую страну, сохранив уважение рыцарской Турции, которой мы помогали в ее борьбе не на жизнь, а на смерть. Все, что было там против нас, исходило из тех кругов, которые проявлением своей ненависти хотели завоевать расположение вновь прибывающих. Настоящий турок знал, что мы могли оказать помощь не только в этой борьбе, но и в дальнейшем строительстве. Энвер и Талаат-паша оставили поле своей деятельности, обесчещенные своими противниками, но в общем безупречные.

Из Болгарии были выведены наши последние войска. Благодарное чувство и благодарное воспоминание остались о них в Болгарии. Это было выражено в письме ко мне болгарского командующего войсками. Я не мог отделаться от впечатления, что в строках этого письма было именно то, что я не раз чувствовал в этом честном офицере: «Если бы я был политически свободен, то я бы иначе действовал в военном отношении». Это было сказано слишком поздно и им, и другими.

Австро-Венгрия распалась в политическом отношении так же, как и в военном. Она пожертвовала не только собой, но и нашей границей. В Венгрии разразилась революция и вспыхнула ненависть к немцам. Могло ли это поразить нас? Правда, во время войны, когда русский стучался у границы, к нам относились иначе. С каким торжеством встречались тогда немецкие войска, как их снабжали и даже баловали, когда дело шло о том, чтобы покорить Сербию! С каким воодушевлением нас встречали, когда мы появились для завоевания Трансильвании! Благодарность никогда не играла роли в человеческой жизни и еще меньше в жизни государств.

Напротив, в Румынии мы всегда встречали благодарность. Там были того мнения, что без разгрома России не может осуществиться свободная румынская жизнь.

Когда теперь в Германии в некоторых кругах нам указывают на ненависть к нам тогдашних наших союзников и находят в этом доказательство ошибочности наших политических и военных действий, то при этом проглядывают, что вспышки ненависти друг к другу проявлялись и во вражеском лагере. На наших глазах французские солдаты с бранью показывали кулаки английским союзникам. Ведь нам кричали французские солдаты: «Сегодня с Англией против вас, а завтра с вами против Англии». При виде развалин собора Сент-Кентен кричал уже один французский солдат в марте 1918 г., дрожа от гнева, своим английским товарищам, вместе с ним взятым в плен: «Это ваше дело». Надеюсь, что недоразумения между нами и нашими прежними союзниками мало-помалу прекратятся, когда рассеется туман, скрывающий правду и мешающий теперь нашим боевым товарищам без предвзятого мнения смотреть на общее поле славы, где была положена немецкая жизнь ради осуществления также и их планов и мечтаний.

Кризис обнаруживается к концу октября всюду; меньше всего — на Западном фронте. Все слабее становится натиск, а также наше сопротивление. Все меньше число вражеских войск, все шире промежутки на оборонительных позициях. Только немного свежих немецких дивизионов — и великое свершилось бы. Напрасные желания, суетные надежды. Мы тонем, потому что тонет родина. Она не может нам дать ни одной жизни, ее сила истощена.

Генерал Тренер отправляется 1 ноября на фронт. Ближайшая наша забота — отвод нашей обороны на позицию Антверпен — Маас. Решение очень простое, но выполнение трудное. Здесь еще находится дорогой боевой материал, но дороже для нас, чем его спасение, отправка 80 000 раненых в лазареты, находящиеся впереди. Проведение решения замедляется из благодарности к нашим раненым товарищам Конечно, такое положение не может продолжаться долго. Для этого слишком слабы наши силы, и мы слишком устали. При этом натиск слишком силен со стороны свежих американских масс, обрушившихся на нас в самом чувствительном месте, в области Мааса. Борьба этих масс, должно быть, показала Соединенным Штатам, что военное ремесло не может быть изучено в несколько месяцев, что незнание этого ремесла в серьезных случаях ведет к потокам крови.

На немецких боевых линиях еще чувствуется живая связь с родиной, есть еще внутренняя спайка, хотя в некоторых местах видны уже мрачные картины. Долго это продолжаться не может. Напряжение достигло максимума. Если где-нибудь, на родине или в армии, произойдет толчок, то крушение неизбежно.

Таковы мои впечатления в первых числах ноября. Этот толчок недолго заставляет себя ждать. На родине он очень силен. Начинается революция. Еще 5 ноября генерал Тренер спешит в столицу. Он предвидит, что может произойти, если в эти последние часы мы не будем вместе. Он вступается за своего короля и рисует те последствия, которые могут произойти, если лишить армию ее главы. Напрасно. Революция шагает неудержимо, и только благодаря случайности генерал при возвращении в главную квартиру не попадает в руки революционеров. Это было вечером 6 ноября.

Лихорадка потрясает весь народный организм. Спокойное обсуждение становится невозможным. Теперь уже не думают об общих последствиях, а только об удовлетворении своих страстей. Не останавливаются перед сумасбродными планами. Что может быть сумасброднее, чем лишить армию возможности существовать? Видано ли когда-нибудь большее преступление человеческой мысли и человеческой злобы? Тело становится бессильным, правда, оно еще бьется, но уже умирает. Удивительно ли, что противник делает с этим телом что хочет? Он предъявляет свои условия в более жестоком виде, чем сам их написал раньше. Все обещания, которые провозглашались неприятельской пропагандой, замолкли. Месть выступает в неприкрытом виде; «горе побежденным» — вот слова, которые подсказываются не только ненавистью, но и страхом.

Таково положение 9 ноября. Драма не заканчивается в этот день, она получает только новую окраску. Революция побеждает. Не будем останавливаться на ее причинах. Она прежде всего уничтожающе подошла к опоре армии, немецкому офицерству. Она срывает у него, как говорит один иностранец, заслуженный лавровый венок с головы и надевает мученический венец на его окровавленный лоб. Сравнение поразительное по своей правде. Пусть оно проникнет в сердце каждого немца.

Внешний признак победы новой силы — падение трона. Немецкий царь низложен.

Об отказе от престола объявляется раньше, чем государем было принято это решение. Темными путями совершаются события в эти дни и часы. Надо надеяться, что они когда-нибудь выйдут на свет истории.

Возникает мысль водворить порядок на родине с помощью наших фронтовых частей. Однако многие командиры, заслуживающие полного доверия, заявляют, что наши войска, которые едва ли охранят фронт против неприятеля, ни в коем случае не повернут его против родины.

Я в эти часы был около моего высшего военачальника. Он возлагает на меня задачу привести армию на родину. 9 ноября, после полудня, я покидаю своего государя, чтобы никогда больше не увидеть его. Он ушел, чтобы уменьшить жертвы родины, чтобы создать для нее более благоприятные условия мира. Среди этого сильного военного и политического напряжения немецкая армия потеряла свою внутреннюю спайку. Сотни тысяч верных офицеров и солдат потеряли теперь почву для своих мыслей и желаний. Возникли тяжелые внутренние конфликты. Я думал, что облегчу многим из лучших разрешение этих конфликтов тем, что пойду вперед той дорогой, которую мне указывали воля моего государя, моя любовь к родине и армии и мое чувство долга. Я остался на своем посту.

Мое прощание

Мы подошли к концу.

Подобно Зигфриду, повергнутому коварным ударом остроги злобного Хагена, был повергнут наш обессиленный фронт. Нашей задачей было теперь спасение оставшихся сил армии для будущего строительства родины. Настоящее было потеряно. Осталась надежда только на будущее. Скорее к делу.

Я понимаю, что многих офицеров охватило желание уйти от мира, где совершалось крушение всего того, что им было дорого и мило. По человечеству, очень понятно желание «ничего не знать» о мире, где взбудораженные страсти до неузнаваемости исказили все качества нашего народа. Но я все-таки должен сказать откровенно то, что я думаю.